– Это вас я должен был заменить? – вдруг спросили откуда-то от дверей. "Его зовут Синдзи", – вспомнила я и повернулась к нему.
– Разгрузить, Икари-сан.
Это неудобно: разговаривать с двумя Икари. Это неудобно и больно, больно, больно…
Директор промолчал, но я поняла его немую реплику: "Не нужно отвечать, Рей. Замена бесполезна". Видимо, сын понял смысл молчания точно так же, а поэтому ответил только мне:
– Очень жаль, Аянами-сан. Выздоравливайте.
"Выздоравливайте"? Это замечательная шутка, Икари Синдзи. Я не сказала ничего, ведь нужно было пристально смотреть на перемычку очков господина директора. Через секунду хлопнула дверь.
– Рей.
– Да, Икари-сан?
– Таблетка?
– Она работала около тридцати пяти минут.
Тишина. Тонкий блик на металле и стекле очков пульсирует в такт ослепительному пульсу. Говорят, у некоторых боль усиливается, когда пошевелишься. Говорят, некоторые клянут за это судьбу. Готова поменяться ощущениями.
– Иди в медпункт.
"Да, спасибо, директор".
– Нет. В 2-С сегодня эмоциональный контроль. Возможно, я смогу дать инструкции ночным дежурным.
– Уверена?
– Да, директор.
Он кивнул и ушел к себе. Я подхватила зонт и пошла наружу – навстречу торопящейся на рабочее место секретарше. "Все правильно. Все совершенно правильно". С зонта капало, в коридоре было темно, секретарша забыла облиться своими омерзительными духами.
Все шло просто великолепно.
Полторы минуты до моего кабинета – оставить вещи, около сорока секунд до класса и потом целый час двадцать до шанса понять, почему мое утро началось так глупо и так больно. Я даже не заметила, как полторы минуты стали двумя, а сорок секунд тянулись уже все шестьдесят.
У лестничного пролета меня окликнули.
– Аянами-сан!
"Шестьдесят пять, шестьдесят шесть", – считала я. Дам контрольную по прошлому материалу, и буду все занятие смотреть на их реакцию. Я смогу. Я ведь смогу – не впервой.
– Аянами-сан, да подождите же!
Я отвернулась от двери класса, где тихо гудели довольные отсутствием учителя лицеисты. Еще минуты три, и куратор пойдет меня искать. Рядом стоял Икари Синдзи и очень серьезно глядел мне в глаза. Сын директора оказался одного со мной роста, слегка небритый и голубоглазый.
– Простите, Аянами-сан, вам ведь очень плохо, да?
Требовалось срочно ответить, но что-то пошло не так. В общем, я просто кивнула.
Он прикрыл глаза, а потом вдруг вымучено улыбнулся:
– И как дети?
Я смотрела на него, не понимая. Дети? У меня нет детей… К тому моменту, когда сквозь облако сплошной боли прорвалось понимание, он уже тряхнул головой:
– А, ладно, чепуха. Тема урока какая?
– Сонеты Гете, – услышала я свой голос.
"Он же ничего не знает!"
– Гете… – задумчиво сказал Икари-младший и улыбнулся снова. – "SolltЄ ich mich denn so ganz an sie gewЖhnen? Das wДre mir zuletzt doch reine Plage…" Вроде должен справиться. Выздоравливайте, Аянами-сан.
За ним закрылась дверь.
"Он же ничего не понимает!" Я огляделась: коридор был пуст. Из стрельчатых окон сочился тусклый утренний свет, сквозь гул боли я слышала привычный шум из классов. Там шла работа, которая странным образом меня сегодня обошла.
Я опустила гудящую голову и пошла в медпункт.
* * *
Каша получилась невкусной. Я размешивала уже третью ложку сахара в водянистой манке. Содержимое тарелки, соответственно, становилось все более сладким и все менее привлекательным на вкус. Левой рукой я подпирала щеку: не знаю, почему мне так сложно переносить инъекции в вену, но у меня всегда так. Локоть гнуться перестает.
Если не болит голова, значит, болит сгиб локтя, все просто.
В ученической столовой, судя по визгу, кого-то как раз доедали, а учительская часть пустовала. Похоже, большинство преподавателей успели позавтракать дома. У неуспевших же, видимо, пропал аппетит. Например, из-за бессонницы или головной боли.
Я потрогала щеку: горячая. От укола доктора Ибуки до сих пор слегка знобило. Зато – никакой боли, зато – никакого тумана, зато – почти на сутки. И следующий такой укол можно делать не раньше, чем через месяц.
Я сидела над невкусной манкой, помешивала ее и считала минуты до того, как примчится с расспросами Киришима. Мана Киришима была куратором 2-С и – по совместительству – Айдой в юбке.
"Три минуты", – подвела итог я, заметив у дверей невысокую шатенку. Классик отнес бы крохотную бодрую шатенку к категории "вечный щенок" – и прогадал бы.
– Привет, Рей. Как самочувствие?
Мана всегда была жизнерадостна. То есть, совсем всегда. Даже в то утро, когда уборщица нашла ее в коридоре на грани комы.
А еще меня раздражало то, что она многое делала "для приличия". Вот как, например, сейчас: взяла же зачем-то этот белый чай. Она его никогда не пьет, но на раздаче пока ничего другого нет, а подсаживаться с пустыми руками – это слишком просто.
Для Маны.
Словом, Мана – существо настолько непонятное, что я даже не представляю, зачем пытаться ее понять.
– Хорошо. Спасибо.
– Хоро-шо-о? – протянула Киришима. – А что ж тебя заменял директорский сын?
Я промолчала. Ответ был очевиден настолько, что просто не стоил моих минут без боли. Вместо этого я просто сунула в рот ложку каши. "Сладкая. Ужас". Желудок судорожно одобрил мысль.
"Обязательно поешь в следующие час-два, – сказала Майя, стаскивая перчатку. – И завязывай со своими недо-завтраками. Фигуру бережешь, что ли?"
– А он, кстати, прикольный, – с надеждой вздохнула Мана.
О, да она еще здесь. Я поощрительно взглянула на нее и запихнула в рот еще одну ложку.
– Вообще, он когда зашел, я уже встала его вывести, – воодушевленно начала Киришима. – Встаю такая, а он давай мямлить. Мычал, мычал…
Я вспомнила "Вроде должен справиться", вспомнила интонации. Сначала это все, а потом – мычал?
– У него хорошее немецкое произношение, – сообщила я в пространство.
– А, так вы даже разговаривали?
Какая интересная улыбка. Аянами Рей (утро, столовая): "Да, разговаривали". Киришима Мана (вечер, учительское общежитие): "Она заигрывала с сыном директора прямо перед классом". Я промолчала. Каши оставалось еще много.
– Я-ясно! – снова протянула Мана, которую устроило даже отсутствие ответа. Меня это удивляет? Нет, это меня не удивляет.
– Ты остановилась на мычании, – напомнила я.
– А, так ну да! – спохватилась куратор. – Я ж тебе о чем и говорю. Сначала – дурак дураком, а потом разошелся ни на шутку… Слу-ушай! Аянами, а дай почитать этого самого Гете, а?
Я подняла глаза, пытаясь понять, что не так. У меня сейчас просили книгу. И вроде даже просила Мана. И я, разумеется, не сплю.
– Нет, ну он так шикарно рассказывал про эти самые семнадцать сонетов, – Киришима вздохнула. – Старый поэт, молодая любовь. В жизни ведь ужас, да? Но красиво как получилось!
Да, согласилась я. Красиво. Но книгу дам только электронную.
– Ре-ей! Размораживайся.
Действительно, что это я? Каша ждет. А Мана сейчас скажет, что если бы она не видела меня на уроках, то считала бы меня…
– Простите, можно?
Гете, семнадцать сонетов. Что же вы такое рассказали в 2-С, Икари-сан? Я подняла голову. К счастью, Икари Синдзи подошел с пустыми руками. То есть, просто поговорить.
– Присаживайтесь, конечно!
Это Мана. Само воодушевление.
Я рассматривала сына директора Икари – на этот раз без жутко кривящей линзы боли. "Он похож на отца", – банальная и правильная мысль. "Он совсем другой", – мысль странная, но очень естественная. Мягче, чем у отца, скулы, почти девичий подбородок. У решительных людей таких лиц не бывает, сказал бы Джек Лондон. У нерешительных, впрочем, тоже.
Я плохо разбираюсь в людях с первого взгляда. Что значит его небритость? Общую неаккуратность? Богемность? Ему так нравится или ему просто все равно?
И, наконец, почему мне это все интересно?
К счастью, последний вопрос был легким. Ответ на него сейчас суетился внутри моего тела и назывался "кеторолак". Редкое побочное действие – изменение настроения, гиперактивность. Я становлюсь любопытна, зато не болит голова.
– Аянами-сан, вам еще плохо?
"Засмотрелась". Я моргнула. Икари-младший – небритый, непонятный и вообще странный – смотрел на меня с участием.
– Нет.
– А… Гм, – произнес Синдзи.
Руки он сцепил на столе и слегка поигрывал кистями. Явно жалел, что не взял себе чего-то "для приличия". И кольца у него на пальце нет.
По лицу Маны было видно, что она прямо тут готова просветить новоприбывшего насчет меня и сдерживается только на честном слове и остатках совести.
– Ну, в общем, вы знаете, мне тут у вас даже понравилось, – смущенно рассмеялся Синдзи. – Первый урок так легко прошел…
Я молчала. Ему явно неудобно, но очень интересно. Он то ли никогда не был в школе, то ли… То ли. Я, словом, плохо разбираюсь в малознакомых людях.
– Да-да! – счастливо поддакнула Мана. – Замечательный первый урок! Мне так понравилось, что я вот даже попросила Аянами…
Мычание ей, значит, понравилось, подумала я, переводя взгляд на жизнерадостное лицо куратора Киришимы.
– Я по Гете учил немецкий. По текстам и аудиокнигам, – серьезно похвастался Икари. – Звук "л" в разговорном – это самое сложное. Ну, еще "р" у них другой. А вот читать – совсем просто.
– А долго учить пришлось? – спросила Мана. Она устроила щеку на ладони и смотрела на Икари сбоку и снизу вверх. Убийственная позиция для стрельбы глазами на малые дистанции.