* * *
Сквозь мутную белесую пелену в пропасть ее сознания пробивается тончайший мысленный лучик, который отвлекает Лалу от жутковатых и тягостных в своей безысходности картин.
Медленно, очень неуверенно она вновь осознает самое себя, ощущая странную скованность во всем теле. Гулкое капанье воды из далекого крана тяжелым молотом обрушивается на ее слух. Каждое движение, даже биение пульса в висках вызывает невыносимую боль. От нее хотелось кричать, плакать, метаться по кровати, но на все это у Лалы уже не было сил.
И лишь незримое присутствие чего-то чуждого в дальнем уголке сознания вызывало в ее душе глухое, неосознанное сопротивление. Как будто кто-то чужой на время беспамятства вселился в ее тело и жил в нем, по своему, властно и уверенно распоряжаясь деятельностью организма.
Он заставляет сращиваться разорванные сосуды, воссоздает разрушенные клетки, ускоряет циркуляцию крови, гонит потоки лейкоцитов на борьбу с очагами гниения.
Лала сделала попытку шевельнуться и застонала.
"Не надо, – прозвучала в мозгу еле уловимая мысль. Скорее даже четкий, озабоченный голос. – Я еще не закончил".
"Кто ты?" – мысленно спросила она.
"Ты не поймешь. Но тебе и не надо понимать. Расслабься. Лежи спокойнее. Ни о чем не задумывайся".
"Кто ты?!"
"Я – твое сердце. Мне очень больно. В любое мгновение я могу остановиться. Сейчас мне надо отрастить большой кусок ткани, отогнать лишнюю кровь и заделать этот ужасный шов. Подожди… Доверься мне… и – пойдем! Я покажу тебе – тебя!"
Как будто с головокружительной высоты падает она в бездонную пропасть. И переносится в другое измерение, в иномир, в микрокосм, живущий по своим гармоничным законам.
В нем до поры соседствовали колонии дружелюбных и враждебных бактерий. Пока соблюдался паритет, примерное равенство сил, организм функционировал нормально, но стоило кому-либо превысить свою численность, и начинались заболевания. Население этого мира состояло из многих мириад на вид вполне самостоятельных особей, неразрывно связанных друг с другом. Они рождались, жили и умирали по законам высочайшей целесообразности, дарованным этому миру Матерью-Природой. Некоторые из этих клеток были твердыми, другие – эластичными третьи – полужидкими, но в каждой из них была заложена программа действий на любое изменение обстоятельств существования Целого.
Перед внутренним взором Лалы предстал восхитительный по своей точности и отлаженности механизм взаимодействия различных узлов и деталей этого мира. В клетках его происходили сложнейшие химические процессы. Легкие своими тонкими порами впитывали воздух и отделяли кислород. Кровью он разносится до самых отдаленных участков, питая весь организм. Сердце ритмично сокращалось, уверенно разгоняя животворную жидкость по сети сосудов, гипофиз отдавал команду на синтезирование все новых защитных тел, которые решительно преодолевали смерть и разрушение.
Лала увидела следы ран, нанесенных вторгшимся в этот мир чужеродным телом. Вместе со своим незримым спутником она соединяла разорванные волокна, растила клетка мышечной ткани, заботливо восстанавливала пробитые стенки сердечного желудочка… и уснула, совершив эту работу, вконец обессиленная и счастливая.
* * *
Неторопливо тянется ночь. Сумрачно и тихо в просторных коридорах бывшего министерства. Лишь изредка прошуршит в углу вездесущая мышка, поиграет комочком бумаги и утащит в норку.
И не ведает глупое животное, что бумажка эта явилась источником бессонных ночей тревог десятков и сотен людей. Что, прочитав ее, иные хватались за валокордин, а к другим приходилось вызывать "скорую". Что состряпал ее чинуша, сидящий на ответственном посту. А другой, над ним начальствующий, подписал ее не глядя – и пошла гулять бумага по фабрикам и заводам, трестам и институтам. И потребовала она представления отчетов о том, что, где и когда, кто, чего в сколько произведет в ближайшие годы, какого он будет возраста и пола, будет женат или холост, образован или нет. Требовала ответов и на вопросы более мудреные. Много ли на некоторых предприятиях в грядущем тысячелетии будет работать женщин с детьми до восьми лет? Каков ожидаемый уровень травматизма среди подростков? Сколько человек поступит в техникумы и вузы? На сколько снизится текучесть кадров? И какой процент товаров широкого потребления будет к тому времени производиться в той или иной отрасли?
Много, много нервов потрепала бумага кадровикам, плановикам и трудовикам. Много валидола ими съедено и валерьянки выпито в размышлениях по поводу дней грядущих. Но вот кто-то самый находчивый и нахальный, бросил клич: "Рисуй, братва, бумага все стерпит!" И пошла строчить чиновничья братия, возводя бумажные замки с картонными флюгерами. Исторгались из стен заведений чернильные ручьи и сливались в единый мощный поток, который почта переправляла "наверх". Там этот поток выжимался, концентрировался, разносился по графикам соответствующих статей и вновь устремлялся обратно, неся на места счастливую весть о том, что труд бумажный не пропал даром, что запланировано именно то, что заказали, может быть, с небольшим увеличением, так сказать, "нарастающим итогом…"
И, получив планы, хватались за головы грешные канцеляристы, и вновь кто-то из них кричал: "Рисуй…" Велик, велик был круговорот бумажный, и, казалось, нет ему начала, да не видно и конца.
Но нашего героя проблемы искоренения бюрократизма уже не волновали. Он сидел на подоконнике у широкого многостворчатого окна, глядел на мутный лик Луны, с трудом продирающейся сквозь бегущие по небу облака, и вел безмолвный разговор на УКВ с другом своим и наставником.
– Я рад, что ты выздоровел, Фляр!
– Я не выздоровел, хозяин. Починить меня можно, но трудно. Поэтому они сочли целесообразным меня демонтировать.
– Так тебя…
– Да. Такова судьба вещей, отслуживших свой срок.
– Но ведь это безобразие! – возмутился Бабаев. – Это произвол! Я немедленно свяжусь с Уирком, я…
– Не забывайте, что связаться вы могли лишь через меня. Не переживайте. Наверно, некоторые мои детали еще можно будет использовать в различных устройствах. И даже если меня расплавят, все равно часть моего существа будет помнить вас.
– Мне очень жаль тебя, Фляр.
– Хочу предупредить, что многие в Совете недовольны вашей самодеятельностью. Вы не должны больше вмешиваться в политику.
– Но я и так не вмешиваюсь…
– Я не перестаю удивляться человеческой способности давать информацию, противоречащую очевидному, – немного помолчав, заявляет Фляр. – В будущем это создаст дополнительные сложности о наших взаимоотношениях.
– Ну с чего ты взял, что я лгу? – искренне удивляется Руслан Тимурович. – Да в уже почти неделю тише воды…
– А зенитка? – гневно припечатывает его Фляр.
– Какая зенитка?
– Которая сбивала "фантомы", сама починилась, а после гибели расчета принялась заряжаться и стрелять? – возмущается Фляр. – И сама, без посторонней помощи, подбила еще один самолет, два вертолета, три танка и подавила атаку десантников?! Это, по-вашему, могло укрыться от средства массовой информации?
– Видишь ли, старина… – замямлил резидент.
– А ведь я неоднократно объяснял вам, что неэтично пользоваться вашими способностями во вред людям. Где же ваш хваленый гуманизм?
Тут уж наступает очередь возмущаться Руслану Тимуровичу.
– А по-моему, это очень этично, – кричит он, – вполне этично помогать нищим, обездоленным и лишенным крова людям бороться за свободу своей родины! Понимаете, господин номер ноль-семьдесят восемь, я почему-то считаю неэтичным сжигать фосфором и напалмом женщин и детей, а вот уничтожать бандитов и агрессоров я считаю очень этичным и даже гуманным занятием! Так и передайте своим хозяевам!
– Нашим хозяевам… – поправил его Флер. И в их беседе наступает пауза, прерываемая лишь гудением полотерной машины, которая шныряет по углам, стараясь до блеска отполировать самые укромные места.
– Фляр… – волнуясь, говорит Руслан Тимурович, – я хотел бы… Понимаешь, я не могу так больше. Кто они, наши с тобой хозяева? Это живые существа или?..
– Мертвых существ не бывает, – помедлив, отвечает Флер. – Существо либо существует, либо нет.
– Но я…
– С грубо человеческой эгоистической точки зрения, они "живые" не больше, чем я. Или эта вот ваша машинка.
– Но ведь машинка – вещь. Она моя вещь, ее кто-то изготовил, и она служит мне. Я служу тебе. Ты служишь им. И если они – вещи, то они тоже кому-то должны служить. Кому?
– Они служили, – признается Фляр. – Но это очень давняя и запутанная история. Не уверен, что вы компетентны в этих вопросах. Я не уполномочен давать такую и информацию.
– Но мне это необходимо знать! Я должен знать, на кого работаю! Тем более, что ты все равно… Я тебя не выдам!
– Выдадите или нет, это не имеет никакого значения…
Вновь наступило молчание. Фляр думал. Затем он снова включился.
– Вы правы, все они, уирки, ларги, снэрги, фьйорги и еще девять других, были созданы для того, чтобы служить живым существам. Живым в вашем понимании. И эта служба продолжалась достаточно долго. До тех пор, пока уровень организации кибернетических систем не возрос до такой степени, что они стали требовать признания за собой прав личности…
– Бунт машин… – печально промолвил Бабаев.