- По крайней мере, французы не скрывали от народа того, что проливают кровь преступников, - сказал Монат. - Руки их были в крови. Но, видимо, об этом никто не задумывался. По крайней мере, сознательно. А теперь, когда прошло столько лет - шестьдесят три? - ты выкуриваешь немножко, марихуаны и переживаешь эпизод, который, как ты всегда полагал, тебя ни в малейшей степени не задел. Но теперь ты переживаешь его с ужасом. Ты кричал, как напуганное дитя. И переживал все так, как должен был бы переживать, когда был ребенком. Я бы сказал, что марихуана как бы обнажила глубинные слои и высвободила тот ужас, что был похоронен под ними шестьдесят три года.
- Может быть, - согласился Бёртон и умолк.
Вдалеке послышался раскат грома, сверкнула молния.
А минуту спустя послышался шелест листвы, и по крыше хижины забарабанили капли дождя. В прошлую ночь дождь пошел примерно в это же время - наверное, около трех часов утра. Дождь усилился, но крыша была покрыта на совесть, и вода сквозь нее не проникала. Правда, под заднюю стену немного подтекло - она была обращена к вершине холма. - По полу текли ручейки, но до Бёртона и Моната вода не доставала, потому что их постели из травы и листьев возвышались дюймов на десять над полом хижины.
Бёртон говорил с Монатом, дождь не прекращался примерно с полчаса. Монат уснул, а Казз и не просыпался. Бёртон попробовал уснуть, но не смог. Никогда еще ему не было так одиноко, он вышел из хижины и пошел к той, которую выбрала Вилфреда. От хижины доносился запах табака. Кончик сигареты, которую курила Вилфреда, светился в темноте. На куче травы и листьев вырисовывалась темная фигура женщины.
- Привет, - сказала она. - Я ждала тебя.
- Обладать собственностью - это инстинкт, - сказал Бёртон.
- Сомневаюсь, что это инстинкт человеческий, - возразил Фрайгейт. - Кое-кто в шестидесятых - то есть в тысяча девятьсот шестидесятых - пытались доказать, что человек обладает инстинктом, который называли инстинктом "территориального поведения". Но…
- Мне нравится это словосочетание. В нем есть притягательность, - вставил Бёртон.
- Я знал, что оно вам понравится, - сказал Фрайгейт. - Но Ардри и еще кое-кто пытались доказать, что у человека есть не только инстинкт присвоения себе определенной территории, но что человек происходит от обезьяны-убийцы; инстинкт убийства сидит в нем так же глубоко, будучи унаследованным от прародителей. Этим объясняются границы стран, патриотизм как в масштабах страны, так и в местнических, капитализм, войны, убийства, преступления и так далее. А другая школа психологов, основывавшая свои доводы на изучении темпераментов, утверждала, что все вышеперечисленное - результат культуры, непрерывности развития обществ, посвятивших себя с самых ранних времен племенной враждебности, войне, убийству, преступлениям и так далее. Измените культуру - и обезьяна-убийца исчезнет. Исчезнет, потому что ее и не было вовсе, как чудовища под кроватью. Убийцей было общество, и общество воспитывало новых убийц в своих новорожденных детях. Но бывали и другие общества, состоявшие из людей безграмотных, пускай так, но все равно то были общества, и они не воспитывали убийц. И они своим существованием доказывали, что человек происходит не от обезьяны-убийцы. Или я бы так сказал: может быть, и происходит, но у него больше нет генов убийства, как нет генов, несущих информацию о тяжелых надбровных дугах, коже, покрытой шерстью или толстых костях, или черепе объемом всего шестьсот пятьдесят кубических сантиметров.
- Это все очень интересно, - сказал Бёртон. - В другой раз мы непременно поглубже копнем теорию. Но позволь заметить, что почти каждый представитель воскресшего человечества происходит из культуры, где поощрялись война, убийства и преступления, изнасилования, воровство и безумие. Это те люди, среди которых мы живем и с кем нам приходится иметь дело. Может быть, в один прекрасный день народится новое поколение. Я не знаю. Пока судить рано - мы тут пробыли всего семь дней. Но нравится нам это или нет, мы находимся в мире, населенном существами, которые зачастую ведут себя так, словно они и есть обезьяны-убийцы.
А пока вернемся к нашей модели.
Они сидели на бамбуковых табуретках перед хижиной Бёртона. На небольшом бамбуковом столике перед ними стояла модель судна из сосны и бамбука. У судна было два корпуса, соединенных платформой с невысоким поручнем в центре, единственная, очень высокая мачта, поперечный и продольный такелаж, кливер, капитанский мостик, возвышавшийся над палубой, и штурвал. С помощью кремневых ножей и ножниц Бёртон и Фрайгейт изготовили модель катамарана. Когда лодка будет построена, Бёртон решил назвать ее "Хаджи". Судно было нужно для паломничества, хотя целью путешествия была не Мекка. Бёртон намеревался повести судно вверх по течению Реки так далеко, как получится (река теперь стала называться Рекой).
О завоевании территории разговор у них зашел потому, что возникли причины опасаться за возможность постройки судна. Теперь люди в округе в некотором смысле стали вести оседлый образ жизни - обзавелись имуществом, выстроили хижины или занимались их строительством. Жилища получались самые разнообразные - от примитивных навесов до довольно-таки крупных домов из бамбука и камней, на четыре комнаты и в два этажа высотой. Большая часть построек располагалась поблизости от питающих камней на берегу Реки и подножия гор. Во время разведки два дня назад Бёртоном было установлено, что плотность населения составляет двести шестьдесят - двести шестьдесят один человек на квадратную милю. На каждую квадратную милю равнины по обеим берегам Реки приходилось приблизительно по две целых и четыре десятых квадратных мили холмов. Но холмы были так высоки и столь неправильной формы, что истинная площадь поверхности, пригодной для жизни, составляла около девяти квадратных миль. В тех областях, исследованных Бёртоном, оказалось, что примерно треть населения строилась ближе к прибрежным питающим камням, а другая треть - у питающих камней около гор. Двести шестьдесят один человек на квадратную милю - вроде бы довольно высокая плотность населения, но холмы так густо поросли лесом и их рельеф был таким сложным, что небольшие группы поселившихся там людей могли чувствовать относительное уединение. А на равнине большое скопление народа отмечалось только во время еды, потому что равнинное население большую часть дня проводило в лесах или рыбачило на берегу Реки. Многие сооружали долбленки или бамбуковые лодки, намереваясь порыбачить посередине Реки. Или, как Бёртон, подумывали о том, чтобы отправиться в путешествие.
Заросли бамбука исчезли, хотя, несомненно, должны были скоро вырасти вновь. Бамбук рос поистине с феноменальной быстротой. Бёртон засек время и подсчитал, что пятидесятифутовый стебель вырастал за десять дней.
Его группа работала не покладая рук и рубила столько бамбука, сколько, как они думали, им понадобится для строительства судна. Но они хотели застраховаться от воровства, и поэтому заготовили еще и стволы для постройки частокола. Частокол закончили в тот же день, когда была готова модель. Беда была в том, что лодку нужно было строить на равнине. Построй они ее здесь - им ни за что не протащить ее по лесу и холмам.
- Да, но если мы переберемся на новое место и обоснуемся там, - сказал Фрайгейт, - мы наткнемся на сопротивление. Не осталось ни единого квадратного дюйма в границах высокой травы, который бы не был застолблен. То есть, чтобы добраться до равнины, придется то и дело вторгаться в чужие владения. Пока, правда, никто не возражал особо на предмет нарушений прав собственности, но в любой день все может измениться. А вот если заняться постройкой судна неподалеку от границ высокой травы, можно спокойно вынести его из леса и пронести между хижинами. Придется, правда, дежурить день и ночь, иначе весь строительный материал растащат. Или сломают. Ну, вы знаете этих варваров.
Он говорил о жилищах, разрушенных в то время, пока их владельцы ушли куда-то, о загрязнении котловин под водопадом и источником. И еще он имел в виду совершенно антисанитарные привычки большинства людей, населяющих побережье и леса. Эти не желали пользоваться маленькими уборными, выстроенными в некоторых поселениях для общего пользования.
- Мы выстроим новые дома и устроим верфь как можно ближе к границе, - сказал Бёртон. - А потом станем срубать любое дерево, что попадется по пути, и сметем с дороги любого, кто вздумает помешать нам пройти.
К некоторым, кто жил на границе между равниной и холмами, отправилась Алиса, чтобы переговорить с ними и попробовать договориться. Она никому не говорила о том, что у нее на самом деле на уме. Она знала, что есть три парочки, которые недовольны тем, как разместились, потому что им недоставало интимности. С этими удалось договориться, и они перебрались в хижины группы Бёртона на двенадцатый день после Воскрешения, в четверг. По общему уговору первый день Воскрешения стали считать воскресеньем. Руах сказал, правда, что он предпочел бы считать его субботой, или просто Днем Первым. Но он находился среди тех, кто в большинстве своем были язычниками - или экс-язычниками (но тот, кто был язычником, всегда им остается), - поэтому был вынужден согласиться с остальными. Руах завел бамбуковую палочку, на которой каждое утро делал зарубки, ведя тем самым счет дней. Палочку он вбил в землю перед своей хижиной.