- Это не ответ… Ты здесь одна такая, а похожих на меня много.
- Ты не похож на других. У тебя несчастные глаза.
- Разве?
- Но это раньше. А теперь счастливые. Слушай, а зачем эти татуировки. - Тут… и тут… И даже тут…
- Когда в нашем государстве рождается человек, ему сразу делают вот эту татуировку. "Не забуду мать родную". Видишь, она уже еле видна. Вот этот венок на плече означает, что я сподвижник. Когда стану соратником, к венку добавляются ленты. Портрет Силы Гораздовича должен быть у всех членов Кабинета Министров. Фигура Перуна - у всех волхвов. А про многие рисунки я и сам толком ничего не знаю.
- Ужас! И у женщин есть татуировки?
- И у женщин. Но в основном на спине… и ниже. Кстати, это считается красивым. Татуировками занимается специальное министерство.
- Пыток?
- Нет, культуры.
- Если хочешь, и я для тебя сделаю татуировку.
- Не надо. Тебе же будет больно.
- Не убирай руку… Вот так… Хорошо…
- А так?
- Тоже. У тебя добрые руки. И боль снимают, и усталость…
- Разве ты устала?
- Нет, что ты? Ведь до утра еще долго?
- Еще долго.
- А утром ты уйдешь?
- Да. Наверное.
- Не уходи. Мне будет страшно одной.
- С виду ты такая смелая.
- Разве что с виду. Я боюсь здешних людей, здешних идолов, здешних собак. Все на меня косятся. Губную помаду украли, расческу… Так тяжело бывает на душе.
- Зачем же ты тогда пришла?
- Об этом уже поздно говорить.
- Жалеешь?
- Нет. Теперь нет.
- Я никому не позволю тебя обижать.
- Но ведь и тебя самого могут обидеть.
- Пусть только попробует кто-нибудь… Какая у тебя нежная кожа здесь…
- Дурачок, не кусайся…
- Я съесть тебя хочу, а не укусить.
- Но только не целиком… Мы здесь будем жить?
- Не знаю. Вряд ли. Ведь это штаб.
- Но я не хочу возвращаться в министерство пропаганды.
- Я тебя туда и не пущу.
- А что же нам тогда делать?
- Ты станешь моей женой. По всем правилам. Перед людьми и богами. А потом мы построим свой дом.
- Думаешь, нам позволят?
- Конечно. У меня обязательно должен быть сын. Наследник.
- Печально, наверное, быть наследником министра обороны…
- Давай не будем об этом.
- Давай…
- На свете есть столько замечательных вещей. Например, вот эта…
- Ой, не щекотись!
- Ты вся прямо как сахар. Я и не знал до сих пор, что с женщиной может быть так хорошо. А как тебе со мной?
- Если тебе хорошо, значит, и мне.
- Этого мало. Я хочу, чтобы именно тебе было хорошо…
- Тогда давай попробуем вот так…
- Тебе так приятно?
- Да. А тебе?
- И мне…
- Только ты не спеши!
- Не могу! Не могу! Я умираю!.. Наташа, я умираю! Ох, как я тебя люблю!..
Первым, кого встретил Пряжкин, выйдя утром из штаба, был министр пропаганды.
- Куда девку спрятал, гад? - двигаясь параллельным курсом, но особо не приближаясь, спросил Погремушка.
- Не твое дело, - кратко ответил Пряжкин.
- Я тебе этого никогда не прощу! Так и запомни.
- Плевать я на тебя хотел.
- Смотри, чтобы кровью плевать не пришлось… Говори, отдашь ее или нет?
- Не собираюсь даже.
Несколько минут Погремушка молча трусил рядом, похожий на обезумевшего от голода полярного волка, а потом выкрикнул, хищно и в то же время жалко ощерившись:
- Ну и бес с тобой! Пользуйся! Мне ее во как хватило! Подбирай чужие объедки!
Пряжкин, до этого давший себе зарок стойко сносить любые посторонние инсинуации, наконец, не выдержал и бросился на Погремушку. Однако тот, не дожидаясь оскорбления действием, повалился посреди улицы и дико завопил:
- Убивают! На помощь! За что? Держите его!
Караульные у Усыпальницы насторожились. Случайные прохожие собрались в кучки. На башне часто и дробно ударили в рельс - вызывали подмогу. Пнув Погремушку валенком и до боли сжав челюсти, Пряжкин поспешил свернуть в ближайший переулок.
Министр бдительности принял его неожиданно холодно и подчеркнуто официально. Со времени их последней встречи случилось что-то чрезвычайное, и Зайцев, хоть и был порядочным лицемером, не собирался это скрывать.
- Слушаю, - сказал он, на манер лука сгибая и разгибая деревянную линейку.
- Я по поводу перебежчицы.
- Догадываюсь. Ну-ну…
- Считаю, что к нам она прибыла из самых искренних побуждений. Подозревать ее в злых помыслах, а тем более в шпионаже нельзя.
- Все?
- Все.
- Нет, не все! - Зайцев изо всей силы хлопнул линейкой по столу. - Лопух! Девка тебя пальцем поманила, а ты и растаял! Любовь закрутили!
- Да вы же мне сами советовали…
- Что я тебе советовал? По головке ее гладить? На руках носить? Ты ее планы должен был выведать! Вещи обыскать! В крайнем случае допрос с пристрастием учинить! Теленок! Да она из тебя сейчас веревки будет вить! О чем вы разговаривали? Но только чтоб слово в слово!
- Э-э-э… А-а-а… Не помню, - честно признался Пряжкин.
- Тьфу, а еще министр обороны!
- В общем так, - Пряжкин, уже почти не давая отчета своим действиям, вырвал у Зайцева линейку и переломил ее пополам. - Я на самом деле министр обороны и свое дело делаю. А вашей сучьей работой заниматься не собираюсь! Стукачей себе где-нибудь в другом месте ищите!
- Ах вот ты как заговорил! - Обычно бледное лицо Зайцева покрылось багровыми, как следы ожога, пятнами. - Не много ли берешь на себя?
- Сколько считаю нужным, столько и беру.
- Где девчонка?
- Наташу я вам не отдам.
- Ты в самом деле рехнулся! Какое право ты имеешь ею распоряжаться?
- Она жена мне!
- Ах, даже вот как! И когда же вы, интересно, успели пожениться?
- Это неважно.
- Важно! Ты министр обороны. И сын твой будет министром, если, конечно… - он поперхнулся… - таковой появится. Жениться ты можешь только с одобрения кабинета министров и лично Силы Гораздовича.
- Значит, я обращусь к кабинету министров.
- Ну и прекрасно! - Зайцев даже подпрыгнул за своим столом. - Кабинет министров с утра в сборе. Только нас с тобой и дожидаются.
Как и многие другие наследственные правители, Сила Гораздович Попов имел много физических и нравственных изъянов. Первые он маскировал просторной, специально для него продуманной хламидой Верховного волхва, а вторые довольно успешно скрывал при помощи цветистой демагогии, до которой был великий охотник еще с юных лет.
Министры, которых, включая Пряжкина и Зайцева, было, как и апостолов, ровным счетом двенадцать, сидели за длинным столом, где в обычное время обедало и ужинало многочисленное патриархальное семейство Поповых.
Почти все они состояли в ранге сподвижников, а трое: министр бдительности, градостроения и вероисповедания - даже соратников. Один только разнесчастный министр здоровья как родился приверженцем, так до сих пор и числился в этой категории. Статусом ниже его были только кочевавшие чучмеки, которых и людьми-то можно было назвать с большой натяжкой.
Вопросов на повестке дня заседаний кабинета министров было немало: министр распределения отчитывался о результатах последнего сбора дани, министр промышленности докладывал о проекте реконструкции кузницы, министр градостроения требовал гвоздей для ремонта служебной избы, министр вероисповедания сетовал на общее падение благочестия, министр культуры, сняв часть одежды, демонстрировал новые образцы татуировки, министр пропаганды смутно намекал о каких-то безответственных личностях, вносящих раскол и смуту в государственное устройство. Министр земледелия подробно изложил планы предстоящей посевной компании, признав некоторые допущенные в прошлом ошибки. Так, например, хлеб минувшей весной сеяли ломтями, и он, понятное дело, не взошел, а ведь элементарная логика подсказывает, что раз хлеб выпекают из муки, то и сеять надо именно ее. То же самое и со свеклой, которую перед посадкой необходимо извлекать из консервных банок, что раньше не делалось. Еще, сказал министр, мы собираемся посеять картофельные чипсы и желтый плод неизвестного названия, семена которого были подарены министерству земледелия женой Силы Гораздовича.