Хотя в структуру министерства обороны кроме пехотных частей и оленьей кавалерии входили также псовые заградотряды и даже гребная флотилия, состоявшая из трех лодок-однодревок, главной заботой и гордостью Пряжкина были ракетные войска стратегического назначения. Именно на них зиждились безопасность и процветание государства. Считалось, что только благодаря постоянно готовым к старту ракетам с ядерными боеголовками рубежи считаются неприкосновенными, а закрома более или менее полными. Супостаты и злопыхатели всего мира просто тряслись от страха при одном упоминании о ракетно-ядерном мече и согласны были платить за свою безопасность любую цену.
Само собой, все самое лучшее, самое питательное, самое теплое и удобное доставалось ракетчикам. Правда, сам Пряжкин от этого имел только моральное преимущество. Можно было промотать всю пехотную амуницию, зажарить и сожрать любого боевого оленя, вылакать в санчасти весь спирт, но любой болт, любой кусок сахара, предназначенный для ракетчиков, был неприкосновенен. Самые могучие и грозные идолы - златоусый Перун, каменный Симаргл, Железный Феликс - охраняли люк пусковой шахты.
Пост министра обороны достался Пряжкину в наследство от отца, и с самого раннего детства он знал то, что никогда не суждено было узнать другим. Он рос, вглядываясь в мерцающую глубину локаторных экранов, перегоревшие радиолампы были его первыми игрушками, а первым чтением - расписание боевых дежурств. Когда Пряжкин стал знать примерно столько же, сколько и отец, а может, даже и больше, потому что тот со временем уже многое начал забывать, в узком кругу влиятельнейших особ государства его посвятили в члены коллегии волхвов, заставили принести в жертву богам кубок крови и прядь волос, произвели в звание "сподвижника" и назначили министром. Буквально через пару дней его отец, отправившись на зимнюю рыбалку, провалился под лед - по крайней мере, так гласила официальная версия. Тело его обнаружить не удалось, и спустя месяц, на чисто условной тризне, никто не плакал.
После этого Пряжкин стал таким же неотчуждаемым достоянием государства, как земля и вода. Случись с ним какая-нибудь беда - это было бы непоправимым ударом по существующему порядку вещей. Поэтому за самочувствием Пряжкина внимательно следило министерство здоровья, за лояльностью - министерство бдительности, за моральным обликом - министерство пропаганды. Все это в конце концов привело к тому, что он сознательно и интенсивно стал разрушать свое здоровье, втайне от всех слушал по единственному в стране радиоприемнику ложь и дезинформацию, заполнявшую эфир, а также постоянно нарушал все и всякие нормы морали.
Весь остаток дня и ночь Пряжкин провел в сладком томлении, а с утра пораньше заставил Пашку скрести избу и готовить праздничный ужин. Еле дождавшись сумерек (а ходить на свидание по свету здесь было не принято), он отправился в министерство пропаганды.
Однако там, в действительно крошечной комнатке, почти сплошь заставленной узкими железными койками, его ожидал сюрприз не менее впечатляющий, чем ушат ледяной воды, внезапно опрокидывающийся на голову. На одной койке с Наташей сидел министр пропаганды Гремислав Овечкин, более известный по кличке Погремушка, и, раскрыв рот до ушей, нес какую-то ахинею (ничего другого, по убеждению Пряжкина, он нести не мог).
Но не это было самым страшным.
Самым страшным была реакция Наташи на эту ахинею - серебристый смех и милая улыбка. В руке она держала кружку, в которой дымилась какая-то черная бурда.
Кофе, по запаху определил Пряжкин. Он терпеть не мог это горькое пойло, но знал, что для многих оно дороже и желанней спирта.
- Ну, зах-х-ходи, - по-хозяйски сказал Погремушка, хотя рожа его выражала совершенно противоположные пожелания.
Наташа сразу умолкла и уставилась в свою кружку.
Погремушка только с виду казался полным придурком. Во всех своих делах, в особенности, если они касались женщин, он был настырен, изобретателен и почти всегда добивался успеха. На этой почве он уже неоднократно схлестывался с Пряжкиным. Ходили слухи, что Погремушка приходится внебрачным сыном самому Силе Гораздовичу Попову, который лет до сорока действительно был неутомимым женолюбом. Косвенным подтверждением этому служила его высокая должность, доступное немногим звание "соратника" и масса всяких поблажек и льгот, которыми пользовалось министерство пропаганды. В другой ситуации Пряжкин, возможно, и отступил бы, да уж больно дорог был нынче приз.
- Тебе нужно что-нибудь? - спросил Овечкин. - Видишь, я занят пока. Завтра к утру заходи. А лучше - к обеду.
- Я не к тебе, - холодно ответил Пряжкин, проходя вперед.
Наступило долгое тягостное молчание. Наташа не шевелилась и вроде даже дышать перестала. Погремушка медленно наливался дурной кровью.
- Я в твои дела лезу? - спросил он голосом, не предвещающим ничего хорошего. - Я тебе работать мешаю?
- А ты разве работаешь? - делано удивился Пряжкин.
- Работаю!
- Ну и чем же конкретно ты сейчас занят?
- Готовлю текст выступления перед оленеводами Туркестана.
- Покажи.
- А ты кто такой, чтобы я его тебе показывал? Или ты начальник мне? Катись отсюда!
- Только после тебя.
- Ах так! - Погремушка вскочил.
- Знаете что! - подала, наконец, голос Наташа. - Уходите оба отсюда! Немедленно! Ну что вы за люди! Прямо петухи какие-то. Все настроение мне испортили.
Плечом к плечу Пряжкин и Погремушка дошли до сеней, а на крыльце как по команде остановились.
- Я это тебе, гад, никогда не забуду, - от всей души пообещал министр пропаганды.
- Не прыгай, а то по стенке размажу, - предупредил Пряжкин.
- Да я таких вояк, как ты…
Что делал Погремушка с такими вояками, как Пряжкин, осталось тайной, потому что спустя секунду он лежал головой в сугробе. Министр обороны несколько раз обошел вокруг поверженного коллеги, но бить больше не стал - очень уж непрезентабельно выглядел тощий зад Погремушки, а в особенности его голая спина, на которой задралось с полдюжины нижних рубашек разной степени свежести.
- Вставай, - сказал Пряжкин, вполне миролюбиво. - Не трону.
Погремушка с усилием выдернул из снега голову и глубоко, со всхрапом вздохнул, словно ныряльщик, вернувшийся с большой глубины.
- Все, - печально произнес он. - Все тебе, Пряжкин. Конец.
- Ползи, ползи…
- Все, - повторил Погремушка, как сомнамбула. - Все. Конец тебе, Пряжкин.
- Ползи, говорю. Папочке пожалуйся.
- А за это тебе дважды конец.
К счастью, министр бдительности был еще на службе. Увидев входящего Пряжкина, он мановением руки отослал из кабинета троюродную племянницу и деверя, что-то докладывавших ему перед этим.
- Что случилось? - спросил он. - На тебя глядеть страшно.
- Невыполнимое задание вы мне поручили, - сообщил Пряжкин. - Овечкин ее ни шаг от себя не отпускает. Чуть ли не под арестом держит. Вижу, она бы и хотела со мной поговорить, да не может. Надо что-то предпринимать.
- У тебя самого какие-нибудь соображения есть?
- Первым делом ее надо из министерства пропаганды вытащить. Пошлите ее, к примеру, в Ливонию. Пускай расскажет народу, какая невыносимая жизнь за рубежом. А я сопровождающим поеду.
- Губа у тебя не дура, - Зайцев почесал свой бледный остренький нос. - Вот что. Завтра к рубежу отправляется караван за данью. С ним и поезжайте. Думаю, двух суток тебе на все хватит. А я тем временем и камеру подготовлю. Вот только куда на это время Овечкина деть? Еще увяжется за вами.
- Вы его в противоположную сторону пошлите. К оленеводам Туркестана. Он давно туда рвется.
- Это ты неплохо придумал. Вот только с Силой Гораздовичем согласовать надо.
- А разве он сам за данью не едет?
- Приболел Сила Гораздович. Вместо себя Шишкина посылает.
- Так мне, значит, на завтра готовиться?
- Готовься. Все детали я беру на себя. Но только смотри, не подведи меня!
- Что ж ты один, начальник? - удивился Пашка, когда Пряжкин вернулся в штаб. - Выходит, я зря половицы ножичком скреб! А какая закуска пропадает - глянь! Я за этого лосося теплые портянки отдал. Не сговорились?
- Не сговорились, - признался Пряжкин.
- Если тебе баба нужна, я мигом организую.
- Нет… Мне на твоих баб сейчас смотреть противно. Эх, Пашка, если бы ты ее видел…
- Не печалься, командир. Не все еще потеряно. Сокол, и тот не всякую утку с первого захода бьет.
- Завтра утром пораньше встанем. К рубежу пойдем. За данью. Ты нарты приготовь.
- Дело хорошее. За данью я хоть на край света поеду. Только одних нарт, думаю, мало будет. Я к утру штук пять пригоню.
- Хватит одних.
- Твое слово последнее, командир. Одни, так одни, - разочарованно протянул Пашка. - Только это дело сначала отметить не мешает. А то удачи не будет.
- Бес с тобой, - сдался Пряжкин. - Только для порядка сначала идола ублажи.
- Это я мигом! - Прихватив кружку спирта и хвост лосося, Пашка вылетел из избы.
Продышав в оконном стекле глазок, Пряжкин глянул наружу и успел застать самый конец обряда жертвоприношения - выпив до дна кружку, Пашка топнул ногой, утерся рукавом и что есть силы шлепнул идола лососиной по носу.
- Исполнено, - доложил он, возвращаясь. - Доволен, кол деревянный. Дары с благодарностью принял и счастливого пути нам пожелал.
Спустя час Пряжкин, обнимая Пашку, заплетающимся языком втолковывал ему: