- Будь осторожнее - ответила Зелла очень серьезно - если с тобой что-то случится, ты же и меня этим убьешь!
Шагнув навстречу жене, Леон прижал ее к себе, целуя в лицо, волосы, руки и плечи. Дверь в комнату, где играли дети, была крепко закрыта, и они остались в кабинете вдвоем.
- Я теперь боюсь, когда ты уходишь даже ненадолго - говорила Зелла - мне кажется, что ты снова исчезнешь, и не вернешься совсем. Мы ведь теперь никогда не расстанемся, правда?
Леон вдруг подумал, что она так и не спросила его о причинах столь внезапного отъезда и возвращения. Словно все знала - или верила безоговорочно, как сама себе.
- Я пришла однажды на гору - сказала Зелла - была буря, как тогда. А я одна, стояла и смотрела вниз. И упасть с обрыва - казалось не страшно, а легко. Но я знала, что ты вернешься - и потому лишь осталась жить.
После затишья задул наконец свирепый нерей, и за дрожащими от налетающих порывов стеклами густым туманом неслась пыль. Улица обезлюдела; все сидели по домам, и даже собаки забились под заборы. Сыщиков тоже не было видно - наверное, они сидели в трактире на углу.
- Прости, что я такая растрепанная! - сказала Зелла - я только с улицы вернулась, за провизией ходила. Ветер - пальто рвет, вместе с юбкой, даже платок унесло с головы! Я сейчас приведу прическу в порядок.
Леон выдвинул ящик стола, чтобы спрятать пистолет. В ящике была стопка бумаг - черновики прежних, уже ненужных статей. А поверх них лежал белый квадратик - та самая визитка.
Он отлично понимал - смысл предложения Директора. Как на войне, подрыв боевого духа врага может значить больше истребления части его сил - так и в классовой борьбе, любое сомнение в правоте единственно верной идеи, выгодно прежде всего существующей власти и порядку. Но что если эта единственно верная идея - все же ошибочна? Ошибочна - потому что требует, ради общего далекого счастья отказаться от счастья малого, здесь и сейчас? Директор прав - пусть решают люди, читатели, общество. Общество - не стадо. Ведь и сам Первый повторял - что большинство всегда право. А значит - он имеет право предложить идею на общий суд. Тех, кто прочтет его книгу.
- Мы разные - сказал Леон - все люди разные, и у каждого своя тайная история, скрытая от всех. Как осколки разбитой вазы - из которых все же можно попытаться собрать целое. Я назову "Шапка-невидимка" - роман, или серию рассказов, как выйдет. И это будет Книга, о которой я мечтал - а не однодневные статьи, о которых уже не помнят. Я уйду сейчас, но я скоро вернусь - потому что не могу ждать ни единого дня. На улице буря - надеюсь, не сильнее чем когда-то. Это всего лишь непогода, а не…
Он оборвал фразу, спохватившись, что Зелла ничего не знает. И пусть не узнает - никогда.
- А не та буря, что трепала нас тогда? - с улыбкой продолжила Зелла - можно, я пойду с тобой, милый? Я не вынесу - снова ждать тебя, сидя здесь.
Ветер бился о стены, новый порыв едва не унес крышу дома. Вдоль улицы стеной тумана летела непроглядная пыль. Это пока был первый день непогоды; завтра нерей принесет дождь, и будет дуть еще два или три дня - но ждать, пока он стихнет, Леон не мог.
- Это ничего - сказала Зелла - я уже так растрепана, что хуже быть не может. Только крепче держи меня, чтобы не уносило ветром!
Она стояла перед мужем, в длинном светлом платье похожая на сошедшую с иконы святую деву, перед которой опускаются на колени, считая благом поцеловать край ее одежд. Леон одновременно испытывал и огромное счастье быть с ней рядом, и леденящий страх ее потерять. Соседей с нижнего этажа попросили присмотреть за детьми, и Леон с Зеллой, быстро собравшись, вышли на улицу, где их пеленой охватила слепящая глаза пыль. Зелла крепко схватилась за руку мужа. Ветер взметнул вуаль ее шляпы вокруг лица, как подвенечную фату.
- Мне не страшно, милый - сказала Зелла - главное, что мы вместе, какая бы непогода вокруг нас ни бушевала! Мы рядом - а чтобы укрыться от ненастья, я взяла зонтик, как в дни наших первых встреч! И я - никому больше тебя не отдам!
Она ни на миг не отпуская его руку, всецело доверившись ему в выборе пути. Пыльный ветер бесился, грозя сбить с ног и покатить по земле, как мячи; он сразу унес шляпы, трепал волосы, рвал одежды; он гнал в спину так, что приходилось не идти, а бежать, не в силах остановиться. Леон не оглядывался назад, чтобы видеть, идут следом сыщики, или нет - сейчас это было все равно. Он напишет - свой роман.
В палату больницы вошел человек - грязный, усталый, оборванный, в крови. Он подошел к кровати; там лежала плотно укрытая, с сплошь обвязанной головой, женщина; лица вовсе не было видно из марлевых повязок - одни опухшие глаза без ресниц; последние искры жизни блестели в них, она тихо стонала. А человек смотрел на нее, в упор.
- Свобода! - сказал он - а где твое знамя?
Чуть заметное движение света опухших глаз ответило ему, в последний раз.
- Это не моя жена - сказал человек - здесь были бы дети. Теперь я спокоен - думаю, я скоро проснусь. Это был сон… или жизнь?