3
"Жандармского корпуса подполковник Голицын!"
Он был высок ростом, по-офицерски прям и строен, коротко пострижен. На холеном лице застыла маска легкой усталости, но яркие голубые глаза лучились энергией. Позади подполковника, заполнив собой всю малюсенькую прихожую квартирки, безмолвными столпами громоздились двое в штатском. Да и сам жандарм был одет в хорошо пошитый, явно дорогой костюм, белоснежную сорочку и модный яркий галстук. Поверх костюма на нем был длиннополый, черный плащ, а в левой руке подполковник держал широкополую шляпу.
- Господа, все это переходит теперь в наше ведение, - жандарм затянутой в тонкую перчатку рукой сделал неопределенный жест, будто обозначая, что "все это" отнюдь не ограничивается данной квартиркой и совершенным в ней убийством. - Надеюсь, вам не надо объяснять - все, что вы видели и слышали здесь, не подлежит разглашению без особого на то разрешения Корпуса. А теперь попрошу остаться свидетельницу, обнаружившую тело и - вас, господин эксперт…
Подполковник Голицын небрежным жестом указал на Царькова, уже собравшего свой чемоданчик с уликами, следами, снятыми отпечатками пальцев и прочими пробами вещественных и иных доказательств, подлежащих дальнейшей обработке.
"Вот тебе бабушка и Юрьев день", - подумалось Варфоломееву. С одной стороны, хорошо, конечно, что жандармы забирают себе этот трудный случай, но с другой… как бы это сказать… профессиональная гордость не позволяла так легко согласиться, да и вечное противостояние "белой кости" жандармов с "черной костью" полиции предписывало оказать хотя бы символическое, словоблудное сопротивление.
Впрочем, одного только взгляда в глаза подполковника хватило, чтобы отбить у Варфоломеева охоту даже просто переспрашивать, прикинувшись глуховато-бестолковым, о чем жандарм тут распоряжался. От всей фигуры и движений Голицына, уже прошедшего в комнатку поближе к полицейскому эксперту, веяло древним, давно забытым аристократизмом, привычкой властвовать, не ожидая даже малейшего сопротивления, про которую Варфоломеев только читал в детстве у Александра Дюма в "Трех мушкетерах".
- Да, господин Варфоломеев, - будто неожиданно вспомнил вслед уходящему агенту подполковник. - Стажеру Васильеву я ваше задание по телефонной станции отменил, так что в управлении он будет раньше вас…
"Вот как… да неужто жандармы и такую вот халупу прослушивают? Или дело тут в этих самых девицах? - ошарашено подумал Варфоломеев и, только с необъяснимым душевным облегчением выскочив на лестничную клетку, сообразил, что стажера вполне могли перехватить выходящим из подъезда. - Н-да, вот так и рождаются обывательские легенды о всесилии и всезнании Корпуса…"
И, будто в довершение всех утренних неприятностей и несуразностей, возле подъезда сыскного агента встретила та самая рыжая репортерша, видать, не померещились Варфоломееву её яркие вихры в жиденькой толпе праздных зевак. Кстати, с появление в доме жандармов зеваки тут же нашли себе неотложные дела и разбежались кто-куда…
Симпатичная и стройная девушка возрастом ближе к тридцати, чем к двадцати пяти, миниатюрная и со спины больше похожая на мальчишку, заводная и шустрая, очень дотошная и умудренная опытом работы в криминальных колонках сразу нескольких городских газет одевалась всегда, как бог на душу положит. Вот и сейчас на ней был рабочий комбинезон, явно позаимствованный у кого-то из типографских пролетариев, старательно постиранный и отглаженный, но так и сохранивший на себе въедливые пятна черной краски, прожженные папиросами маленькие дырочки и прочие следы мужской неаккуратности. Ботинки - тяжеленные, громоздкие - репортерша тоже явно позаимствовала на складе бэушной прозодежды. Вот только самодельная, прикрепленная почти к плечу слева английской булавкой табличка с яркой, бросающейся в глаза надписью "Пресса" была сделана по-женски аккуратно и красиво.
- Господин Варфоломеев, господин Варфоломеев! - требовательно обратилась к агенту рыжая, даже и не подумав поздороваться. - Что произошло? И ваши, и потом - вот эти… ничего не говорят, хорошо еслиь на начальство ссылаются. А мне же надо хронику сдавать к дневному выпуску!
"Вот ведь коза, - подумал полицейский, но беззлобно, а скорее по-отечески, все-таки постарше репортерши он был значительно. - И как она чувствует все эти кромешные дела? Небось, за утро в городе не один десяток происшествий, так нет же - она именно сюда примчалась… Как же теперь от нее отвязаться-то? или - пусть постарается, но не только на себя и свою газетку?"
- Верно они говорят, Нина Трофимовна, доброго утречка вам, - солидно, выдерживая предписанный всеми служебными инструкциями доброжелательный тон в общении с гражданами, ответил Варфоломеев. - Простые городовые и знать ничего не могут, они же просто в охранении стоят…
- Ой, не надо мне пудрить мозг, - взвилась репортерша, чувствуя, что ей пытаются заговорить зубы. - Они-то как раз и знают больше всех… но ладно, пусть себе молчат, но вы-то что мне скажете? А то народец тут уже и притон раскрыл, и наркоманов поймал, и даже логово убийц обнаружил…
- И я вам, уважаемая, ничего не скажу, - улыбнулся через силу Варфоломеев, чувствуя, как от настырности репортерши у него снова начинает болеть голова. - Было там происшествие, было… вот и всё. Но…
Полицейский сделал, как ему казалось, загадочное лицо, а на самом деле, просто изобразил какую-то непонятную гримасу, понизил голос и, склонившись к Нине, продолжил почти шепотом:
- … вот как выйдет из подъезда жандармский подполковник… такой весь из себя барин, в черном плаще… вот он-то и сможет обо всем рассказать.
- Это тот, что туда вошел с полчаса назад? - заразившись полицейской таинственностью, тоже шепотом переспросила репортерша.
- Точно-точно. Вы же его сразу и приметили, не могли не приметить, с вашей-то наблюдательностью, - мелко польстил девушке сыскарь, всегда помнивший, что "доброе слово и кошке приятно". - Так вот, они, жандармы то есть, это дело и поведут, а мы - черная косточка, все больше по хулиганствам, да простому гоп-стопу работаем…
Довольный своей выдумкой стравить испортившего ему настроение жандарма и назойливую репортершу, сыскной агент улыбнулся.
- Что-то здесь не то, - недовольная предстоящим ожиданием неизвестного подполковника пробурчала Нина. - Не нравится мне…
Но момент для продолжения расспросов был уже упущен, Варфоломеев быстро, но не торопясь, выдерживая солидность представителя закона, уходил к своей машине.
"Черт бы с ними со всеми, - подумал репортерша. - Ждать мне не привыкать, но уж если соврал этот полицай, то я его и в Управлении найду, и тогда уже - с живого не слезу…"
А ждать и в самом деле пришлось долго. Почти два часа. Деятельная и энергичная репортерша успела заскучать, сбегать к телефонной будке на углу дома и позвонить в редакцию, чтобы ставили в дневной номер уже давно готовый её материал совсем по другим криминальным случаями в городе без всяких изменений и дополнений. Потом выкурила полдесятка папирос, самых что ни на есть мужских, крепких, но, правда, хорошего, вкусного табака. И когда её раздражение и злость на Варфоломеева, собственную доверчивость и кажущуюся бесцельность ожидания достигли предела, из подъезда в сопровождении то ли почетного конвоя, то ли охраны вышел тот самый жандарм. И репортерша бросилась к нему, как изголодавшаяся лисица кидается на цыплят, но - тут же, с разбегу, едва не уткнулась в грудь неожиданно возникшего на её пути габаритного сопровождающего, своим телом прикрывшего подполковника даже от такой гипотетической опасности.
- Ты что, болван, не видишь!?! - возмутилась Нина, запрокидывая голову, что бы посмотреть жандарму в лицо и при этом тыча пальцем в закрепленную на себе карточку. - Я должна взять интервью у господина подполковника… а ты…
- Пропусти, Серж, - попросил охранника Голицын. - Здравствуйте, милая барышня. Чем обязан?
- Никакая я не барышня, - продолжила было свой возмущенный монолог Нина. - Я репортер городской и районной газет, по криминальной хронике! А мне никто ничего не говорит, внутрь не пускают, и все при этом ссылаются на вас, даже фамилии вашей не называя…
- Милая барышня-репортер, моя фамилия Голицын, я служу в Жандармском Корпусе в чине подполковника, - безо всякой иронии, абсолютно спокойно, будто дело происходит не на бегу возле подъезда городского дома, а где-нибудь в гостиной шикарного великосветского особняка за чашкой чая, улыбнулся атакованный Ниной жандарм. - А вы, насколько мне известно, Нина Березина, единственная в городской прессе женщина-репортер, да еще при этом занимающаяся вовсе не дамскими темами, а криминальной хроникой. И на этом поприще получившая очень широкую известность… правда, в довольно узких, профессиональных кругах полицейских, адвокатов и их клиентов…
- Вот уж не думала, что мною так интересуется жандармерия, - отозвалась до нельзя польщенная, едва не покрасневшая от удовольствия Нина, все-таки для репортеров известность, пусть даже и в узких кругах, слаще манны небесной.
- Жандармерия интересуется всем, происходящим в городе, - серьезно, как на просветительской лекции, ответил Голицын. - В том числе и происшедшим сегодня ночью в этой квартире…
Он кивнул за спину, в сторону подъезда, откуда двое здоровенных санитаров в темно-синих комбинезонах выносили черный мешок с телом. Им пришлось стараться без носилок, очень уж узкие и неудобные в подъезде были и дверные проемы и лестничные клетки.
- Ого! - глаза у Нины загорелись легким азартом в предчувствии чего-то необычного, отличающегося от большинства многочисленных происшествий в городе. - Там труп? Кого же убили? И как? И что вы намерены предпринять для поиска преступников?