Священника звали отец Фелипе. Он принадлежал к братству какого-то святого Оскара Арнульфо и работал здесь в миссии. Только что он по приглашению девочки соборовал ее умирающую бабушку. Они здесь это делают бесплатно, а на поступающие пожертвования лечат больных - у них небольшая больничка, правда, желающих очень много, а денег мало. Тех, кто умирает от голода, перевозят на собственном грузовичке в соседний городок Сан-Фелипе, там есть лагерь Красного Креста, правда, туда тоже берут не всех. В основном, детей, да и тех - кого можно спасти. Очень важно доставить ребенка вовремя, пока разрушение организма не дошло до последней стадии, на этой стадии можно спасти только внутривенным питанием, а такого в лагере не делают.
Рей почувствовал, что у него пухнет голова от всех этих рассказов. А ведь вроде бы священник и говорил-то немного. Ноги начали болеть, миссия располагалась, похоже, на другом конце города.
- А вы, значит, первый раз решили поехать в ЗР? - поинтересовался отец Фелипе, - а что так? Раньше не интересовались?
- Видите ли, я в этом мире не так давно живу, - приветливость падре расположила Рея к открытости, - вы, наверное, не слышали об этом, но я - выходец из прошлого. Размороженный.
- Ах, вот как! Ну что вы, конечно, слышал! - обрадовался падре, - мы следим за новостями. А разве в ваше время не было какого-то аналога ЗР?
- Был… да. Но не так, - признал Рей, - все сложнее было тогда.
Он умолк. Отчего-то ему стало неловко. И в прежние времена были всякие там миссии, но тогда он считал, что они чокнутые.
Сейчас ему почему-то так не казалось.
Они шли по узкой тропинке меж разбросанных сугробов мусора, вдоль высокой и странно новой в этом убожестве кирпичной стены. Завод, вспомнил Рей.
- Что они производят на этом заводе? - спросил он. - Мне казалось, здесь…
- Да, здесь есть производство, - подтвердил отец Фелипе, - его даже очень много. Если вы дальше проедете - там целые кварталы застроены промышленными объектами. У нас здесь делают электронные приборы, коммы, компьютеры, планшеты. Все поставляется в Штаты. Рабочие живут на территории завода, там нормальные бараки, еда. Туда все рвутся как за манной небесной.
Рей вспомнил какие-то объяснения, которые слышал в прошлом - про то, что инвестиции в бедные страны позволяют там развивать промышленность, и люди в итоге тоже станут жить лучше. Но ведь это даже была не бедная страна, это в его время была территория США!
Впрочем, война так много изменила…
- Ну и как вы находите наш мир? - спросил падре, - многое изменилось?
- Да, - разлепил губы Рей. Пару месяцев назад он ответил бойкому журналисту, что не изменилось ничего. Но теперь было ясно, что ответ этот - опрометчивый.
- Да. Этот… флаг-турнир. Колд-зона. Люди стали… какие-то другие.
- Вот это интересно! Какими же стали люди?
- Более… - Рей задумался. Эгоистичными? Безжалостными? Нет, пожалуй…
- Более откровенными, - высказался он, - и жесткими. Не расслабишься тут, понимаете?
- Это объяснимо, - кивнул падре, - была война. Вы знаете, я был тогда ребенком. Я помню все. Война не оставила иллюзий. Иллюзий мирной жизни… мирного сосуществования разных государств, разных классов. Возможности договориться. Война обнажила человеческую суть. Если хотите, я благодарен Господу за то, что Он явил нам откровенный взгляд на нашу собственную сущность.
- Но ведь война давно кончилась, - вырвалось у Рея.
- Раны заживут еще не скоро. Раны земли, человеческие раны. Вы, мистер Гольденберг, думали, что можно жить весело и беспечно и оставаться добрым и хорошим человеком, христианином. Тогда, до войны многие так считали. Можно жить искусством, радостями и удовольствиями жизни. Растить детей, смотреть фильмы. Но никуда не девается грех, глубочайший первородный грех, живущий в каждом из нас.
- И оттого началась война? - скептически спросил Рей. Священник нахмурился.
- Скажите, мистер Гольденберг, ведь вы были влиятельным человеком в своем мире…
- Нет. Я был богат, но не влиятелен.
- Все равно. Вы были богаты, имели какие-то связи, хотя бы родственные. Сделали вы что-нибудь, чтобы остановить войну?
- Да кто же знает, что нужно делать, чтобы остановить это все? - воскликнул Рей.
- Вы не знали - или не хотели знать? Поймите, я не упрекаю вас, вы - дитя своего века. Мы все таковы. Все грешны. Но это - ответ на вопрос, отчего началась война. Господь ли виновен в войне? Нет. Это наша человеческая слабость, наше зло. Вы знаете, в чем самая страшная рана войны?
- Э-э… - протянул Рей.
- Она - в том, что люди привыкают к смерти и убийству. В ваше время в благополучных странах смерть казалась чем-то необычным. Смертную казнь осуждали. Гибель одного человека представлялась уже трагедией. Если в какой-то стране происходил теракт, все осуждали террористов, ведь что может быть страшнее убийства невинных? Тогда осуждали пытки, старались их запретить, пытками считали даже лишение еды и сна, неудобные условия содержания. После войны все изменилось. Вы видели в нынешних новостях, чтобы кто-нибудь осуждал убийства или пытки?
- Э-э, нет, - промямлил Рей. Ему было неловко признаться, что он и новостей-то не смотрел.
- Вы знаете, долгое время на моей памяти в ЗР ездили молодые бездельники развлекаться охотой на людей. Жителям ЗР, молодым парням и девушкам, платили деньги и они, чтобы помочь семье, соглашались на это. А еще раньше и денег-то не платили, устраивали обычный отстрел, как сафари. Или насиловали. Лишь недавно это запретили, но и сейчас еще, подпольно… Не только это. Смертная казнь существует в мире везде и применяется без ограничений. Пытки не считаются чем-то предосудительным, наоборот, в новостях одобряют полицейских, которые бьют задержанных. Считают таких полицейских героями. Вы не заметили этого?
- Я, честно говоря, не очень следил…
- Люди озверели от войны. Но война лишь проявила то, что и было в натуре каждого человека. Теперь это стараются ввести в рамки. Вот флаг-турнир - чтобы сбросить лишнюю агрессию. Но я думаю, что гуманизма не будет уже никогда, его время - кончилось. Сейчас нам очень сложно собирать пожертвования, вы знаете - почти никто не дает. Источники нашего финансирования - очень необычные…
Рей увидел вдалеке от скопления хижин Миссию - деревянное длинное здание, рядом - каменная часовня, уцелевшая, как видно,от старых времен.
- Я вам обязательно пожертвую, - пообещал Рей, - и всегда буду это делать! А можно я посижу у вас немного? А то кузен с другом меня тут бросили, и я не знаю, что делать.
- Конечно, посидите, - согласился священник.
- А вы сами - тоже отсюда? - спросил Рей, - я имею в виду, вы… так хорошо говорите по-испански.
- Я мексиканец, если вас это интересует, - кивнул священник, - но я не отсюда. Я родился в Акапулько.
Колд зона, подумал Рей. Ну понятно, с войны он, наверное, живет здесь. Или жил в Федерации и приехал сюда в миссию, что скорее всего.
- А в колд зоне, - спросил Рей, - там действительно ничего нет? Одни террористы и тоталитарные лагеря?
Священник неожиданно широко улыбнулся, его черные глаза мечтательно заблестели.
- Ну что вы, - сказал он, - там есть многое. Они летают в космос. Вы, мистер Гольденберг, мало интересуетесь окружающим миром. Но астрофизики видят, что из колд-зоны запускают множество спутников, они регистрируют взлетающие космические корабли. Их корабли летят на Луну и на Марс. А что там происходит, в колд-зоне - на самом деле здесь никто не знает. Ведь в наше время истина создается на новостных порталах, и именно та, что устраивает сильных мира сего. Но сказать, что там одни концлагеря и террористы - это… ну скажем так, сильное преувеличение. Я даже думаю, мистер Гольденберг, что там жизнь не намного хуже, чем в Федерации.
До вечера Рей просидел в скромной гостиной дома священников - здесь всего работали четверо из ордена Оскара Арнульфо, да еще в больничке несколько медсестер-монахинь. Сейчас здесь никого не было, и Рей скучал. Никакой коммуникационной системы, книги - религиозные, распятие, статуэтки. Но здесь по крайней мере чисто, спокойно, можно выпить чистой воды, хотя еды тоже не наблюдалось. На обед в крошечную трапезную собрались медсестры, живо болтавшие меж собой по-испански (хотя две из них имели европеоидную внешность), отец Фелипе и еще один падре по имени Камило - высокий и костлявый. Рея вежливо о чем-то спросили, но в основном говорили о своем, хотя из вежливости - по-английски. Рей все равно ничего не понимал - о какой-то партии лекарств, операционной и враче, который, кажется, обещал приехать. Рею показалось, что священники и сами неплохо разбираются в медицине.
Он ел гороховый суп, показавшийся необыкновенно вкусным - очевидно, с голодухи. Ведь с утра маковой росинки не было во рту. Хлеба выдали каждому по кусочку, и Рею показалось, что святые отцы поделились с ним своими пайками - ему дали два небольших неровных куска. Больше на обед ничего не было, и Рей утешил себя мыслью, что сегодня же в Далласе нажрется как следует.
Интересно, а как они вот так живут - годами? Святые люди! И ведь наверняка у них есть гражданство Федерации.
После обеда Констансио попрощался и убежал в больницу, а Фелипе уселся с Реем в гостиной и стал перематывать чистые бинты. Они тут бинты стирали (а Рей думал, что такие примитивные способы перевязки давно ушли в прошлое).
- Если не трудно, возьмите тоже бинт, помогите, - предложил отец Фелипе. Рей неловко взял в руки марлевую ленту, стал сматывать ее. Руки падре работали умело, словно он всю жизнь только этим и занимался.
- Рук не хватает, - пояснил падре, - больные помогать не могут, мы держим тут только самых тяжелых.