Потом она лежала, раскинув руки на холодном камне. А Бинх говорил негромко: "Давай, давай поднимайся! Смотри, как красиво!" И она стала подниматься, с кряхтеньем, со стонами. Руки и ноги дрожали от усталости и пережитого страха. Сердце колотилось. Под ногами раскинулась вся земля - в темно-зеленых волнах тайги, в светлых прогалинах, с прожилками рек и ручьев. Дальние синие хребты гор. К востоку, на склоне - жемчужные коробочки школьных зданий. А за хребтом - город Кузин, но его отсюда не видно. А вот школа как на ладони: общежития, учебные здания, стадион, а самый крупный корпус с ситалловой крышей - производственный. Там под крышей своя пищефабрика и цех "Электрона". Ли подняла запястье с коммом, отсняла всю картину, в динамике и в отдельных фото.
К западу вид был не так хорош - там начиналась запретка; в войну здесь были вроде ракетные шахты, по ним шарахнули термоядом. Новым зарядом, практически чистым. Радиации как таковой не осталось, но там, дальше - гигантская воронка, а отсюда видно выжженную черно-желтую пустыню с глянцевой поверхностью, на сотни гектаров. Там до сих пор ничего не растет. Почва спеклась.
Бинх обнял девочку за плечи.
- Красиво, - сказала она, - но там - страшно.
- Здесь не так плохо, - ответил Бинх, - у вас много сохранилось. Здесь и в Сибири. В Корее много хуже. В Европе хуже. Как думаешь, до вечера вон тот перевал возьмем еще? Давай спускаться.
- Знаешь, что самое противное? Что гибнут люди вокруг - ладно. Это война, понятно. Что страшно - тоже… можно привыкнуть. А вот что я никак понять не могу - почему их-то надо было убивать?
- Кого - их? Цзяофани?
- Они маоисты. Такие же простые крестьяне, как наши. Нормальные люди. У них руки такие все, в мозолях. Они же раньше тоже… может, досыта редко ели. Понимаешь? Я не знаю, почему так получается. Мы как-то в плен взяли троих. Я раньше дурак такой был, думал, это какие-то враги, буржуи. Предатели. А тут сидят нормальные люди, такие же, как мой отец, брат. Один молодой был. Люди как люди, свои же. Их расстреляли потом.
…Нет, ты не думай, это все правильно. Я потом об этом с комиссаром говорил, у нас девушка была комиссар, Чен ее звали. Так вот, она мне объяснила. СТК ведь всех принимает, и их бы приняли. Но для этих СТК - это социмпериализм, мы для них враги. У них самоуправление в деревнях, они против централизованного планирования. По их мнению, у нас власть не в руках трудящихся, а в руках партии. А у них будто партии нет, можно подумать.
- Это как анархи.
- Анархи или там троцкисты - они больше в Европе и в Латинской Америке. А у нас - вот эти были. Это же они войну начали, понимаешь? Для них у нас этот… тоталитаризм. А они за народное самоуправление. На самом же деле при этом в деревнях у них все равно выделяются богатые. Это регресс, понимаешь? Возвращение к родоплеменному строю. А что крестьяне - ну так их обманули. Всякие интеллигентные прикормленные сволочи, может, даже оплаченные специально. Так Чен объяснила, и я понял. Очень много обманывают людей.
- Так всегда было. Всегда обманывали.
- Нет, ты не думай, я не колебался из-за этого. Они тоже наших расстреливали. Вообще, там же не размышляешь много. Вот есть свои - а есть враги, их надо убивать, и все дела. Но вот тогда я понял такую вещь, про классовую борьбу. Я когда маленький был, в школе нам еще говорили, мол классовая борьба неизбежна. Но мы это так представляли, что это война против буржуев и их наемников и прислужников. Понимаешь, о чем я?
- Да, наверное. Как в "Битве за будущее".
- Вот-вот, там как раз графика такая. Хорошая игра. Там магнаты ФТА, в костюмчиках, военные откормленные сидят, беспилотниками управляют. Солдаты тоже - в спецкостюмах, зверские убийцы. Я раньше как-то так войну представлял. И про этих нам объясняли - мол, прислужники буржуазии. А они нормальные, обыкновенные люди, из бедноты. Но если их не убить - они убьют нас.
…Нельзя слишком просто мир представлять. Не делится мир на две половины. На черное и белое. Ну или красное и коричневое. То есть делится, конечно, на классы. И да, все эти красно-черные, тигровые, оранжевые, сияющие, наксалиты, цзяофани - все они в конечном итоге оказываются за буржуев, за частную собственность. А то и прямо из ФТА финансируются, как на Филиппинах, например, выяснилось, или в Индии. Но как это все сложно, Ли. Если бы ты знала, как все это сложно!
- Все равно виноваты буржуи! Пока существует ФТА, все будет вот так. Они будут нанимать, подкупать и обманывать. Пока мы не разобьем ФТА. Когда-нибудь, - Лийя помедлила, боясь насмешки, особенно от такого человека, как Бинх, но все же произнесла, - когда-нибудь я пойду воевать с ними.
И замерла, уйдя в себя, ожидая снисходительного "да ты не представляешь, что такое война", "не дай тебе разум" или "лучше бы тебе о чем-то другом подумать". Но Бинх протянул руку и коснулся ее плеча. Его черные глаза смотрели серьезно.
- Пойдем вместе, - просто сказал он.
Она лежала на земле, полешко под головой, слева приятный жар от костра, вверху - небо, которое и темным-то не назвать, с полной луной, усыпанное мелкими стразами звезд. Бинх сидел рядом, скрестив ноги. Ворошил прутом угли, взбивая в небо всполохи золотистых искр.
Ли медленно жевала галету, и это было очень вкусно. Необыкновенно вкусно - после такого-то дня.
- Я экзамен сдам? - спросила она. Бинх кивнул.
- Сдашь. Кроссы, силовые, гимнастику - мы все подтянули. И если поход будет - сдашь.
Ли ощутила вялое, но приятное шевеление внутри при мысли, что и ее, наверное, примут в юнкомы. Даже не верится. Она - юнком!
- Спасибо, - сонно пробормотала она, - ты так со мной возишься.
Бинх накинул на нее одеяло.
- Спи, - сказал он, - я подежурю пока. Посижу. Ты спи.
Глава первая. Воскресение
Сознание возвращалось толчками.
Он выныривал из бездонных глубин сна, регистрировал свет, контуры, писк приборов - и опять безвольно погружался в небытие. Иногда он слышал голоса рядом, но не мог понять, что они говорят.
Так было много раз, прежде чем он проснулся по-настоящему.
Борта из прозрачного пластика, бестеневая лампа наверху. Писк мониторов над головой, шланги, трубки, катетеры.
У меня лимфосаркома, вспомнилось вдруг. Я скоро умру.
Для умирающего он чувствовал себя неожиданно хорошо.
Не как под морфином - когда боль на самом деле есть, но свернулась, как пес в будке, и ждет лишь момента, чтобы броситься снова.
Теперь боли не было совсем. Странно и непривычно. Он уже забыл, как это - когда ничего не болит. Сознание прояснилось. Он окончательно проснулся. Пошевелил руками, ногами - все на месте.
Меня перевели в другую больницу, подумал он. Потолок раньше был другой - в белых дырчатых квадратах. А здесь сплошной глянец. И бортики кровати, похожей на саркофаг. Он повернул голову и увидел серую крышку стола.
Последнее, что он помнил - реанимация. Как нервно, стремительно везли на каталке, перекладывали, не церемонясь, как волнами накатывал безумный страх, перекрывая даже привычную боль - вот уже все? Конец?
Видимо, не все. Вытащили. Нашли какой-то способ. Перевели в другое место.
Он глубоко вздохнул, наслаждаясь самой этой возможностью - дышать полной грудью без давящей боли в узлах. Над ним склонилось встревоженное лицо молодой женщины.
- Здравствуйте, господин Гольденберг! Как вы себя чувствуете?
Сестра говорила почему-то по-английски. Гольденберг, это его имя. Рей Гольденберг. Он открыл рот и понял, что забыл, как говорят. С трудом, словно новорожденный, выдавил хриплый первый звук.
- Нормально. Для покойника просто отлично.
- Хотите пить? - медсестра дала ему минералки из стакана с носиком. Он глотал с трудом. Пить не хотелось, но во рту все пересохло, и хотелось это смочить.
- Подождите немного, - медсестра исчезла из поля зрения, - я сейчас.
Рей услышал ее быструю взволнованную речь - она говорила, видимо, по телефону. "Пришел в себя. Ориентирован. Шутит! Да, пожалуйста, скорее…" Потом она исчезла. Ее место заняла женщина постарше, с лицом, похожим на искусно вылепленную маску.
- Здравствуйте, господин Гольденберг! Я ваш сопровождающий психолог. Вы меня понимаете?
- Конечно, - ответил Рей. Женщина улыбнулась.
- Меня зовут Анита Шульце-Росс. Можно просто Анита. Как вы себя чувствуете?
Рей ответил, что хорошо.
- Вы находитесь в центре экспериментальной медицины в Берне, - сообщила психолог. "Вот оно что! Наверное, мать постаралась, меня отправили в Швейцарию. Экспериментальная! Значит, на мне что-то пробовали, и это помогло. Ну что ж!"
- Мне нужно задать вам несколько вопросов. Вы помните, что с вами происходило?
- Ну последнее, что я помню - меня везут в реанимацию. У меня лимфосаркома. Похоже, нашли какой-то способ лечения, я правильно понимаю? Я уж думал, все, отбрасываю коньки. Мать не хотела, чтобы меня в хоспис… А что, долго я был без сознания?
- Да, долго, - кивнула психолог, - я все вам объясню. Сколько вам лет?
- Двадцать восемь.
Она надела ему на голову легкий шлем с металлическими планками и, глядя на монитор сбоку, задала еще несколько дурацких вопросов: о семье, воспоминаниях, потом он называл цвета и решал какие-то арифметические примеры. Психолог сняла шлем.
- Ваш мозг в полном порядке, господин Гольденберг.
- Это радует, - отозвался Рей.
- С того момента, который вы помните - как вас везли в реанимацию - прошло очень много времени, - произнесла женщина, глядя ему в глаза, - прошли годы.