Год 2014-й, после Р. Х., Аргентина, Сан-Карлос-де-Барилоче
Георг Майер кивком головы предложил молодому человеку стул. Утонувший в глубоком, кожаном кресле, под толстым, ворсистым пледом старик, внимательно наблюдал за гостем, пока тот устраивался. Воспалённые, слезящиеся глаза хозяина дома оценивающе следили за неуверенными движениями журналиста.
Дом доктора Майера редко принимал гостей. На памяти хозяина особняка, это был седьмой случай. Или восьмой? Какая разница! - мысленно чертыхнулся старик, и тут, же приструнил самого себя. - Большая разница. Теряю память. Забываю, что происходит со мной. Становлюсь поленом. Скоро стану забывать, как зовут прислугу. Впрочем, - мысленно хмыкнул Майер, - что это я?
Журналист Курт Хельсман поставил на стол, на ребро диктофон, огляделся. У молодого человека сложилось полное ощущение, будто он случайно, по ошибке, попал не в Аргентину, а к своим дальним родственникам в Австрии. Такой же деревянный, из широких досок, пол, лакированный, как у дяди Вольфганга. Точно так же, почти за такой же металлической решёткой, в углу кабинета нашёл своё место камин. Дубовый, массивный, прямоугольный стол расположился в центре комнаты, точь-в-точь, как у дядюшки. И так же вкруг него разместились пять стульев: на шестом, в стороне от стола, сидел он, Хельсман. Даже кресло хозяин дома поставил как дядя Вольфганг, ближе к камину. Только у дяди оно более современное, модерновое. У хозяина же аргентинского особняка кресло оказалось огромное, кожаное, старинное, судя по всему, середины позапрошлого века. Именно тогда, в девятнадцатом столетии, подобного рода массивная мебель имела популярность в среде германской аристократии. Сегодня подобного рода раритеты на мебельных фабриках не изготавливают: не пользуются спросом, слишком много места занимают в квартире. Рядом с креслом, скорее всего специально, потому, как он абсолютно никак не гармонировал со столь древней мебелью, примостился стеклянный, современный, на металлических, тонких, гнутых ножках, журнальный столик, на котором, стопочкой лежали четырёх толстых тетради.
- Будто и не покидали Германию? - Прочитал мысли журналиста старик. - Мне захотелось сохранить кусочек Австрии в этом Богом забытом месте. - Майер вслед за молодым человеком, тоже окинул взглядом привычное помещение. - После смерти всё пойдёт с молотка. Только вряд ли кто-то захочет приобрести это старьё. Скорее всего, после покупки, снесут.
- Антиквариат сегодня в моде. - Хельсман попытался поддержать разговор.
- Только не мой. - Вяло отозвался хозяин особняка. - Вся эта рухлядь достойна помойки.
Теперь молодой человек позволил себе приглядеться внимательнее к человеку, который его пригласил.
Георг Майер оказался немощным, худым стариком, именно таким, каким Курт себе его и представлял. А как оно могло быть иначе, когда перед ним полулежал в кресле бывший узник Аушвица, один из немногих, кто смог выжить в тех нечеловеческих условиях, и кто дожил до столь далёких от той войны времён. Хельсман непроизвольно перевёл взгляд на руки старика. Тонкие, жилистые, покрытые пергаментной кожей, под которой явно просматривалась синева вен, они лежали на коленях, поверх пледа, и мелко тряслись, будто постоянно что-то искали и не могли найти. Взгляд журналиста поднялся выше. Плотная, фланелевая рубашка, застёгнутая под самое горло, скрывала измождённое тело. Выше воротничка торчала тонкая, морщинистая, в пупырышках, как у общипанного петуха, шея, с острым кадыком, которая держала маленькую, полностью лысую головку, со впалыми щеками, широким, морщинистым лбом, острым носом и глубоко проваленными глазницами, в коих прятался цепкий, оценивающий взгляд.
- Не будем терять время. - Голос у хозяина дома оказался, на удивление, высоким, тонким, хрипловатым и властным. Обычно старики, с которыми встречался ранее журналист, говорили мягко, сердечно, вкрадчиво, как бы оценивая каждое слово, будто опасаясь, что именно оно, это произнесённое слово, станет последним в их жизни. Майер говорил иначе: резко, отрывисто, грубовато. Словно не предполагал, а точно знал, что это его последние слова, за которыми наступит вечное молчание. - Я вас пригласи с одной целью. Рассказать о том, о чём молчал все эти годы.
- А точнее?
- О моей работе в нацистской Германии.
Хельсман поднёс широкую ладонь ко лбу, потёр его, почесал в районе правого виска. После чего развёл руками:
- Простите, господин Майер, думаю, вы ошиблись, приглашая меня к себе. Вам нужен другой журналист. Меня не интересует гитлеровская Германия, впрочем, как и вся история в целом. Я специализируюсь на медицине, и менять профиль не собираюсь. Скорее всего, вас неправильно информировали…
- Меня правильно информировали. - На тонких губах старика проявилась, и тут же погасла усмешка. - Вы занимаетесь вопросами генетики. Вы именно тот человек, кто мне нужен. Начнём разговор несколько необычно. Что вам известно о Йозефе Менгеле?
- За исключением того, что это был врач в том самом лагере, в котором сидели вы, больше ничего. Собственно, я и о нём-то узнал, только после получения вашего приглашения. Решил собрать о вас информацию, вот тогда-то случайно и всплыло имя Менгеле. В интернете.
- В интернете… - Старик во второй раз хмыкнул, поправил плед на коленях. - Мы стали никому не интересны. Наши имена случайно всплывают в интернете. Вот и весь результат процветания тысячелетнего рейха… - Хозяин дома как бы разговаривал сам с собой, забыв о госте. А тот быстро бросил взгляд на часы на руке: он рассчитывал закончить беседу к трём, чтобы успеть на самолёт: на вечер того же дня он договорился о встрече в Нью-Йорке со своим бывшим однокашником, почему бы не воспользоваться возможностью, тем более, что перелёт из Европы в Америку оплатила принимающая сторона. А Майер, тем временем продолжал бормотать. - Случайно всплываем… Прям, как субмарины. Впрочем, те чаще тонули. - Послышался хриплый смешок. - Как мы сейчас. А, собственно, что ещё можно ожидать от этого мира, когда у янки президентами становятся то киношуты, то негры, а большевистская Россия, вдруг, неожиданно, исчезает за несколько дней.
Хельсман специально кашлянул пару раз, тем самым, привлекая к себе внимание.
- Простите. - Трясущиеся руки снова принялись поправлять плед. - Перейдём к делу. Из ваших слов я понял, о деятельности Менгеле вам ничего не известно. А напрасно, молодой человек. Потому, как этот человек имеет самое прямое отношение к кругу ваших интересов. Точнее, к той информации, которая вас интересует. Дело в том, что Менгеле в Аушвице курировал исследовательскую работу по генетике. Вот, наконец-то в ваших глазах появился интерес. Хотя, странно. О том, что Менгеле занимался генетикой, знали многие. А вы, молодое поколение, работающее в том же направлении, об этом не имеете никакого представления. Куда катится образование… Никакой базовости, укоренённости. Всё классическое - под гильотину. Оставляем только инновации.
- Вы сказали, Менгеле занимался генетикой. В чём это выражалось?
- В те годы, конец тридцатых - начало сороковых, в каждом концентрационном лагере проводились медицинские эксперименты.
- Это мне известно. Опыты над людьми. Бесчеловечные эксперименты.
Курту показалось, будто на морщинистом лице старика проявилась лёгкая усмешка. Но, вполне возможно, это ему только показалось, потому, как старик продолжил свой монолог так, будто реплики журналиста не было вовсе.
- Исследовательского подопытного материала имелось в избытке, а потому, более комфортабельной обстановки для изучения некоторых проблем трудно себе представить. В Аушвице Менгеле занимался, в основном, генетикой. Карл Вернер в Бухенвальде проводил опыты по изучению гормонов. Эксперименты с гипотермией проводились как у нас, в Аушвице, так и в Дахау, Зигмундом Рашером. Изучение проблем стерилизации проводились в Равенсбрюке, под руководством Карла Клауберга. И так далее. Кстати, я проходил и по гипотермии, и по генетике. Точнее, по совмещению одного со вторым. А так же, по восстановлению клеток.
- Над вами проводились эксперименты?
Тяжёлый, мутный взгляд хозяина дома медленно поднялся, вцепился в глаза гостя.