– Да… Смотришь на себя – и видишь кусок стены в старой побелке… Пугаешься, меряешь шагами коридор, а потом снова принимаешься вспоминать, уходишь в прошлое, возвращаешься. Тебя все меньше, ты все больше походишь на призрак, а вместо памяти – черное Ничто. Но даже не это самое страшное. Хороших страниц в жизни мало, их перелистываешь очень быстро. Потом идет обычная текучка, ты ее тоже листаешь – и тоже стираешь напрочь. И остается страшное, жуткое, позорное – то, что ты и рад бы не помнить. Это и есть адский выбор, Мод. Пережить заново самое плохое в своей жизни – или бродить призраком по проклятому коридору. Ты пытаешься держаться, считаешь дни, считаешь шаги. Но потом все равно уходишь – из ада в ад.
Она на краткий миг отпустила его руки, привстала, снимая рубашку. Черный шелк неслышно соскользнул на пол.
– Ложись… И прекрати вспоминать, иначе и в самом деле сойдешь с ума. Это был лишь сон, Рич. Ты проснулся.
– Нет! Я снова заснул, мне позволили. Иначе бы я остался тенью в коридоре – бессмысленной, беспамятной, забывшей даже свое имя. Это и есть ад – ты уничтожаешь, стираешь сам себя. Кто-то оказался милостив, я очнулся на палубе корабля под названием "Текора", смог вспомнить себя, свою речь, свой мир. И тебя тоже, Мод.
Он прилег, поправил подушку под головой прижавшейся к нему женщины, провел ладонью по ее темным волосам.
– Тебе ни к чему в это верить, Мод. Мир, как известно, один, это столь же очевидно, как и то, что Земля плоская. Даже Вернадский не захотел заглянуть за горизонт. Жаль, я на него очень рассчитывал! Что я могу требовать от капитана советской военной разведки?
– Сейчас – всё, – шепнули ее губы. – Пока еще не рассвело. Всё, абсолютно всё…
На этот раз покрывало сна было черным и легким, как прочный шелк. Оно отдернулось сразу, в единый миг, открывая дорогу в привычный мир, в новый день – тихий февральский день, залитый неяркими лучами зимнего солнца. Ричард Грай открыл глаза, зажмурился, отодвинулся подальше он непрошенного света, льющегося сквозь оконные стекла.
Привстал.
В гостиничном номере он был один. Недопитая бутылка на столе, единственная рюмка, пепельница с папиросными окурками – все та же осточертевшая испанская "Фортуна". Пустой стакан стоял почему-то на полу в маленькой мокрой лужице. В воздухе пахло ее духами, и еще что-то лежало рядом с графином.
Он нащупал ногами истертые гостиничные тапочки, вздернул себя с кровати, шагнул к столу.
Белая бумага, знакомый летящий почерк.
"Не хотела тебя будить. Солнце уже взошло, и я успела вновь просмотреть гравюры. Мир один и Земля плоская, Рич! Лучше поверить в очевидное, чем бояться, что нога соскользнет с глобуса. Я заметила, что три гравюры совершенно не похожи на остальные. Но техника та же, и инициалы художника совпадают. Отложила их отдельно. Когда найдешь время, можешь поразмышлять – и лучше, если это случится уже под родным небом".
Подписи, конечно же, не было, но сбоку пристроился маленький рисунок – переплетения тонких линий, образующие четыре неровные цифры: "73–88" .
Бывший штабс-капитан, перечитав короткое послание, пододвинул пепельницу, щелкнул зажигалкой. Дождавшись, когда огонек погаснет, достал из пачки папиросу. Но прежде чем закурить, не удержался и в который уже раз провел ладонью по груди – слева, чуть ниже сердца, словно надеясь нащупать кусочек себя-настоящего. Но кожа была гладкой – чужая кожа на чужом теле.
От первой затяжки он закашлялся.
Из окна такси город казался прежним, почти не изменившимся, но с тротуара все смотрелось иначе. Людей стало заметно меньше, даже в кварталах возле порта, где все эти годы кипела жизнь. И люди были теперь другие. Не стало суетливых, вечно встревоженных беженцев, переполнявших в прежнее время уличные кафе, не так часто встречались и патрульные в знакомых кепи с твердым козырьком. Волна схлынула, война осталась где-то далеко, за песками, за морем. Из порта ушли настырные британцы, зато янки встречались на каждом шагу. Не только военные – среди лавок и магазинчиков то и дело попадались вывески на английском. На углу улицы свежей краской сияла надпись "Sicilian Joy. Best Italian pizza in New York" , обрамленная двумя толстощекими усатыми рожами. Больше стало и арабов, которых прежде в порт пускали очень редко. Старая привычная Эль-Джадира исчезала, таяла на глазах, превращаясь в нечто незнакомое, чужое.
Ричард Грай подмигнул двум веселым сицилийцам с вывески и ускорил шаг. Он почти уже пришел, от новой пиццерии нужно свернуть налево, миновать еще две витрины…
Молочный магазин… Сувенирная арабская лавка…
Вот!
Бывший штабс-капитан отошел к самому краю тротуара, чтобы без помех полюбоваться надписью, такой же новенькой, как и только что виденная, но уже на французском: "Jeux amusants!" Особенно ему понравился восклицательный знак, огромный, словно вбитая в землю оглобля. Слева от оглобли красовалось невиданное чудище. Только приглядевшись, можно было понять, что художник хотел изобразить самого обычного шахматного коня.
Как следует изучив вывеску, он бросил окурок в ближайшую урну, подошел к двери. Взялся за узорную медную ручку, слегка надавил – и услышал веселый звон колокольчика.
За порогом его встретил неясный сумрак. Ричард Грай сделал два шага по истертой ковровой дорожке, остановился.
– Деметриос! Выбирайся из-под прилавка, к тебе покупатель. Кстати, здесь продается славянский шкаф?
– Это всё те же шашки, Рич. Но… Немного другие, сейчас увидишь.
Деметриос, смущенно улыбнувшись, пододвинул к самому краю стола игральную доску – четырехугольный деревянный крест, истыканный маленькими круглыми отверстиями. Покупателей в небольшом магазинчике не было и, похоже, не предвиделось. Ричард Грай оказался полностью во власти истомившегося от любви к "Jeux amusants" грека, чему не стал противиться. Деметриос оставался тем немногим, что еще не успело измениться в Эль-Джадире.
– Доску узнал? Да-да, все та же "Лиса и гуси", я тебе уже показывал. Но чуть-чуть измененная. Заметил?
Бывший штабс-капитан постарался сдержать усмешку. Деметриос не бросит свои доски с фигурками даже у расстрельной стенки. Нелепый маленький человечек с вечно виноватыми глазами – такой он всегда, даже когда стреляет в спину. Но кто станет подозревать увлеченного всякой ерундой чудака?
– Здесь, – незажженная папироса зависла над одним из "крыльев" доски-креста. – Этого квадрата не было. Вроде бастиона, правда?
Грек даже засопел от радости.
– Совершенно верно! Прекрасная у тебя память, Рич. Это – "форт". Обычно в нем девять лунок, их выделяют нарисованной "стеной". Но настоящие любители, вроде меня, не признают полумер и предпочитают выстраивать настоящие крепости. Здесь пока фундамент, я над ним еще поработаю. А сама игра называется "Bären und Hunde". Если перевести…
– "Медведь и собаки". В таких объемах немецкий я еще помню.
Ричард Грай, щелкнув зажигалкой, окинул взглядом украшенные игральными досками стены, красный коврик на прилавке, тоже игральный, в фигурных золотых разводах.
– Глазам своим не верю. Деметриос, ты стал лавочником!
– А что такого, Рич? – большие темные глаза удивлено моргнули. – Годы идут, мы не молодеем, пора бросать якорь. Почему бы и не здесь? Хочешь, я поставлю у входа настоящий славянский шкаф? Ты будешь чаще заходить и каждый раз повторять одну и ту же шутку… Да, насчет этой доски! Ты пасьянсы любишь? Дело в том, что есть легенда, будто некий граф из Прованса попал в тюрьму. Ему там было скучно, и он придумал пасьянс как раз на доске для "Лисы и гусей". Это и есть знаменитый "Солитёр". Я вечерами иногда балуюсь, раскладываю. На такой доске очень удобно, советую попробовать.
Грек вновь виновато заморгал, и бывшему штабс-капитану подумалось, что у настоящего Деметриоса есть брат-близнец, беззащитный и слабый любитель никому не интересного антиквариата. Или говорящая маска с наивными стеклянными глазами.
– Поставь у входа шкаф, Деметриос. И о тумбочке не забудь, так будет смешнее… Я пришел, чтобы сказать тебе спасибо. Ты не подвел и не предал, хотя вполне мог. Мне очень хочется верить, что причиной тому – не только страх.
– Ну, что ты, Рич, что ты! – грек вскочил, прижал руки к груди. – Мы же друзья, мы же…
Не договорил, упал обратно на стул. Ричард Грай подошел ближе, положил ладонь прямо в центр "форта".
– Ты знал, что я вернусь, Деметриос. Ты сам возвращался на "Текоре". Мы не станем это обсуждать, я лишь хочу тебя успокоить. Мы с тобой не мертвецы, мы просто попали в маленькую компанию счастливчиков. Если хочешь, объясню, почему такое стало возможным.
Любитель настольных игр отвернулся, помотал головой.
– Что ты объяснишь, Рич? Что? Я и сам знаю, каково это – стоять возле собственной могилы. А про тебя я все понял, когда узнал, что ты бываешь в том магазине за цитаделью. На "Текоре" мне назвали адрес, велели приходить, если будет плохо. Я там тоже бывал, продавец посоветовал заняться чем-нибудь нелепым, детским, хотя бы настольными играми. Вот я и увлекся… Помогает, но не всегда. Иногда ставишь фигурки – и видишь, как она идет по тому коридору. Заходит в одну комнату, потом в другую…