* * *
Интересно, а как мужчины чувствуют, что женщина уже знает? Они ведь чувствуют. Не бесчувственные же они совсем? Ведь почему-то Алексей ни разу ей не позвонил по внутреннему телефону. Значит, он понял, что она могла слышать тот разговор. Ну, и хорошо. Это очень хорошо, что сейчас никто к ней не лезет. Хорошо.
Но вдруг с вопросами к Кате полезли графини.
- Кать! Ты талоны на водку отоварила?
- А у меня мама ходила, ей еще какие-то ветеранские дают. За три месяца у ветеранов поллитра набирается.
- В обед сгоняй домой, бутылку в отдел принеси.
- А какой праздник-то, Наталия Георгиевна?
- Здрас-сте! День рождения твой справлять будем. Два раза уже зажала, на этот раз не выйдет. Мы с Ксюшей пирожков напекли с капустой и яйцом.
- Точно! У меня же день рождения сегодня! Я тогда побегу… А кто будет-то?
- Архитектор твой не придет. Он тебе журнальчик в подарок передал.
- Похабный?
- Да нет, мы бы такой не взяли. Приличный архитектурный журнальчик с домами и фасадами.
- Жалко.
- Ты дуй, давай, за водкой. Если к матери пойдешь, капустку у нее квашеную и огурчики захвати. Очень мне соленья твоей мамы нравятся, чувствуется, что женщина она с понятием.
Катя пару раз на праздники в отделе захватывала из дому заготовки, которые мама привозила из деревни. Но говорить графиням, что ими занимался исключительно Терехов, не допуская женщин к этому тонкому делу, она не стала.
Выпив, графини вдруг достали старую, трепаную колоду карт.
- Кать, у тебя рука-то легкая, ну-ка, раскинь нам картишки! Мы тут с Натусей такого себе нагадали, что в головах не помещается.
- Может не надо, Ксения Леонидовна, а? - жалобно попросила Катя.
- Кать! Да ты чо? Давай-давай! - радостно заверещала Ленка.
Катя поняла, что отвертеться ей не дадут. Но за столом сидела зашедшая случайно на огонек Людка Владимирова, конструкторша из соседнего отдела. В курилке за ее спиной поговаривали, что она давно запала на Алексея, и что Катька встала между ними очень некстати. Люда усмешливо смотрела на карты и презрительно щурилась в сторону. Катя понимала, что зашла она к ним в отдел, отлично зная о ее дне рождении. Более того, она знала о нем еще вчера, поэтому одета была гораздо лучше именинницы, напрочь запамятовавшей о своем возрасте. Вот это Катю и заело. Она молча взяла колоду в руки и стала привычно тасовать ее так, что восхищенно присвистнула даже Ленка.
- Ты, Кать, сейчас лет на десять вперед глянь, что-то нас все вокруг тревожить стало. Мы тут кости кидали, так не поверишь, почему-то выходило, что хлеб две тыщи стоить будет! А кто ж его такой кушать станет? Чо-то мы уже к восемнадцати-то копейкам привыкли, забаловались. И многое еще там нам показалось. Да видишь, кости-то новенькие, врали, наверно. Глянь-ка, а?
Раскладывая карты по первым триадам, Кате вдруг на минуту показалось, что она сидит не в своем сметном отделе, а куда-то мчится в ночи на огромной малиновой машине. Галлюцинация была настолько реальной, что доводы разума о том, что таких машин не бывает, даже в обкоме таких нет, в расчет не принимались. Прямо ей в лицо смеялся из первой тройки червонный король.
Катя начала вынимать одну за другой карты, что-то было хорошо знакомое в складывающемся пасьянсе. Что было… что будет…Графини сидели поникшие, вслед за Катей они следили за раскладом и уже не хуже ее видели все один к одному. Ей вдруг впервые стало жаль двух подруг. Даже тихой старости, освещенной солнцем дачных участков, при таких картах ждать нечего. Так ведь и не было у двух дам ничего, кроме пустых хлопот о чужих детях и никому, оказывается, не нужных проектах. Только они решили, что жизнь налаживается, только, в который раз, все рассчитали до пенсии, как чье-то горячее Желание рушило вокруг них Время и Пространство и открывало перед ними, такими разумными, бездонную пропасть. И мысли их, лежавшие в головах, были теперь лишь о том, что именно теперь надо начинать копить папиросы и спички на черный день.
Кате почему-то было очень стыдно, она пыталась осознать причину этих чувств, но суть ускользала, вернее, была слишком громоздкой для восприятия. Что-то ведь слышала она раньше про Время и Желание… Но то, что желание, заветная мечта одного человека может что-то изменить в жизни других, и далеко не в лучшую сторону, с этим она никак не могла согласиться. Выходит, что и пожелать-то ничего нельзя? И все желания - лишь мутные ледышки, что, растаяв, оставляют только грязный след на ладони? Неужели это все сбудется? Неужели это придет? Нельзя этого допустить! Но как же можно от этого отказаться! Это лицо, его лицо… Значит, он все-таки позовет, по-настоящему позовет… Пусть все будет так, а вот снега того она не допустит, ведь если только он придет, то будет вечное лето, и никакого снега больше никогда в ее жизни не будет.
Пустые хлопоты, неприятности от казенного короля, марьяжный интерес… Но вот выпали и встали в круг четыре дамы. И каждая из них несла в себе свою жизнь, свои надежды, свои обиды, все то, что называется в пасьянсе одним словом - сплетни. Возле Кати в ближнем кругу сидело как раз четверо: Графини, Ленка и презрительно скривившаяся Люда. Остальные участницы застолья особого интереса к камланию не проявили. Из-за навязчивых идей графинь, с которыми они, оказывается, всех достали за последнее время, практически у всех сметчиц отпала охота заглядывать в будущее. Тем более, что на другом конце стола под дружный хохот разглагольствовала Розалия Львовна Бибикус, ощущавшая в себе явную тягу к магометанству.
Ленка и Люда практически не следили за картами, они в них мало что понимали. Краем уха они прислушивались к эмоциональной речи Розалии Львовны и уже начинали улыбаться. А Катя неотрывно глядела, как начинает меняться расклад как только в нем оказался валет пик. С напряженными лицами за картами вместе с ней следили только графини. И ждать развязки долго не пришлось. Возле двух дам - червонной и крестовой могильными надгробьями легли восьмерка треф и пиковая семерка. Уж, это точно графиням было не в масть, не их это были карты, но Катя не успела даже ничего сказать, как Натуся, ловко передернув карты, подставила под удар судьбы свою и Ксюшину масти, с жалостью взглянув на молоденьких соседок, давившихся смехом. Катя уронила последнюю карту, и пасьянс сошелся. Только тогда они втроем оторвали свой взгляд от выложенного предсказания и посмотрели друг на друга.
- Свидание со смертью, - с растерянной улыбкой прошептала Натуся.
- Все с нею свидимся, - печальным эхом откликнулась Ксюша.
И Катя подумала, что когда-то эти увядшие в пыльных бумагах женщины были так же красивы, как хороши были фигуры дам пик и бубен на стертых картах колоды…
* * *
Домой после дня рождения Катя пришла поздно. Маша с бабушкой гостили в деревне, но на диванчике спокойно посапывал Володя. Устроившись в постели, она до глубокой ночи рассматривала в мягком свете ночника журнал, подаренный ей Алексеем. Катя сразу поняла, что он подарил его ради статьи о творчестве Обри Бердслея. Текст, сообщавший о трагическом пути художника, только в конце жизни осознавшего, чьей страстной мелодии он внимал и чьим танцем он любовался жаркими летними ночами, она даже не читала. Она смотрела на гравюры к пьесе Уайльда "Соломея", казавшиеся ей верхом совершенства, и узнавала нагую красавицу с жемчугом на груди, сидевшую перед овалом зеркала, которое держал перед ней раб. Может быть, он тоже видел это в своих снах? Интересно, а мужчины когда-нибудь видят сны? Или они спят до утра, погруженные в немую темноту?
На минуту ей показалось, что красавица усмехнулась ее мыслям, и в то же мгновение Катя поняла, что знает, о чем думает та, глядя на себя в зеркало. Ни о чем таком, что понравилось хотя бы одному мужчине. Неожиданно для себя Катя вдруг рассмеялась, она вообразила Алексея таким вот рабом с зеркалом и подумала про него так же, как Саломея: "Хорошо бы выколоть ему глаза!" И когда она представила себя совершенно голой, играющую в догонялки с ним, слепым, среди столов и кульманов мастерской, она радостно, по-детски рассмеялась.
В соседней комнате заворочался Володя и заворчал: "Господи, сколько можно?" Странно, но это ее только развеселило. Она только представила его лицо с закрытыми глазами, будто лишенное глаз вовсе, и искрящийся смех стал подниматься откуда-то с самого дна души. Как же она любила, когда в ней просыпалась эта женщина, способная рассмеяться даже над смертью, не стыдящаяся танцевать в ее снах совершенно голой…
…голая смуглая женщина с пустыми потухшими глазами лежала на шелковом диванчике с низкими гнутыми ножками, а раб, с изуродованным плетью лицом, натирал ей распухшие от бесконечного ночного танца ноги. Делал он это крайне неловко, будто опасаясь каждого своего движения, причиняя резкую боль уставшей женщине, рука которой уже нетерпеливо хватала рукоять плети. Она презрительно молчала, не глядя на обливающегося потом раба, не желая даже скрывать от него свою наготу. Нет, плеть ей ни к чему! Только он закончит втирать эту мазь, как она ударит его ногой прямо в лицо, а потом она прикажет выколоть ему глаза! Пусть посмотрит напоследок! Как забавно будет за ним наблюдать потом!
Женщина раскинулась во всей медовой роскоши тела и, не смотря на боль в ногах, по-детски радостно рассмеялась. Возле диванчика рассыпался крупный розовый жемчуг, мелко сотрясавшийся до утра в дробном ритме ее танца. Ах, даже нитка из буйволовых жил не выдержала ее страсти и желания!