Глава четвертая
Отпуск по ранению
Скоростной поезд на магнитной подвеске "Брюссель - Париж" почему-то катил не быстрее двухсот в час. Тренированным флотским взглядом можно было без труда рассматривать парижские предместья, выискивая в них изменения. И Петр Сухов приник к бронированному окну экспресса.
В предместьях сносили пустующие французские высотники. Надо было чем-то занять людей на общественных работах. На месте снесенных кварталов образовывались огромные пустыри, которые зарастали лопухами и репейником.
Еще на дальних подступах к городу появились огромные растяжки с яркими надписями на русском: "Добро пожаловать в рай!" и "Париж - столица Бистро". Растяжки были антивандальные и потому их не украшала ни одна народная надпись.
Арабские и негритянские бидонвили в предместьях смотрелись вполне достойно: ни тебе помоек, которые кишат бродячими собаками и крысами размером с собаку, ни хибар из картонных коробок и мятых листов дюраля, ни бескрайних барахолок. Вместо этой экзотики - скучноватые кварталы сборных пятиэтажек и шпили стандартных минаретов, так похожих на чудом уцелевшие дымовые трубы из эпохи чугуна и пара.
На Восточном вокзале, который в народе прозвали Московским, Петра встречал высоченный, худой кондуктор в парадной морской форме. Волосы у него были пегие, а усы - рыжие. Несмотря на белоснежный мундир и фуражку, золотые погоны и аксельбанты, вид у него был понурый: виски - седые, глаза - тусклые, губы обиженно поджаты. Он горбился, будто стесняясь своего большого роста.
Дылда отдал честь и представился:
- Кондуктор Спиваков Аристарх Львович. Прикомандирован к вам приказом начальника КЭЧ военной комендатуры Парижа на период отпуска.
Сухов был в курсе: на Старой Земле теперь такие правила.
- В походах были? - сам не зная зачем, осведомился капитан третьего ранга. Он мог сыпануть соль на рану, но все же спросил.
- Списан на берег по контузии, - ответил кондуктор с нескрываемой обидой. - Дослуживаю…
Кондуктору Спивакову было себя жалко. Петр Сухов не любил, когда себя жалеют - особенно здоровые мужики, но в отпуске адъютанта выбирать не приходилось.
Вновьиспеченный капитан третьего ранга решил называть кондуктора по имени-отчеству: Аристарх Львович. Отпуск как-никак, да и разницу в возрасте никуда не денешь.
- Зовите меня Петром Ивановичем, Аристарх Львович, - предложил Петр Сухов. - Так будет удобнее.
- Как скажете, Петр Иванович.
На перроне толпу пассажиров и встречающих изучали внимательные взгляды полицейских сканеров. Эти небольшие приборы, похожие на фасеточные глаза стрекозы, были развешаны на каждом фонарном столбе - неотъемлемой части исторического интерьера. Самих же парижских полицейских видно не было. Наверняка они появляются, лишь когда надо запротоколировать труп или произвести задержание.
- Сам-то вы здешний? - осведомился Петр Сухов.
- Жена моя тут жила… - отчего-то замялся кондуктор. - Каледонка она.
- А у меня здесь отец, - негромко произнес Петр. - Когда могилу матери снесли бульдозером, перебрался сюда из Мариуполя.
Кондуктор грустно посмотрел на капитана третьего ранга, но ничего не сказал.
Военморы двинулись по перрону к зданию вокзала. Внутри Восточного вокзала отчетливо попахивало давней войной. В память жестокой битвы под Верденом над кассами вокзала висели два здоровенных панно: "Патриоты уходят на фронт" и "Возвращение военнопленных". Сухову не преподавали в Академии Верденскую битву, но он изучил ее самостоятельно, по источникам двадцатого века. Это была отвратительная мясорубка - пример того, как не надо воевать.
Спивакову на помпезных патриотов и обшарпанных пленных было наплевать. Его задача - доставить отпускника до места назначения в целости и сохранности.
Командиру корвета по статусу полагалась кибертележка, но в нынешнем Париже с техникой явно был непорядок. Нескладный кондуктор, потешно семеня длинными ногами, сбегал к стойке военного администратора и вернулся не солоно хлебавши.
- Говорит, записал нас в очередь. Больно много отпускников сегодня. Когда вернется тележка - тогда и получим. - Голос у кондуктора был виноватый, словно это он сам загубил всех парижских киберов.
- Ждать не станем, - распорядился Петр Сухов. - Отпуск не резиновый - каждый час на счету.
В багажном отделении военморы получили серебристые чемоданы Сухова. Капитан третьего ранга поначалу не хотел отдавать свой багаж кондуктору, но тут же понял: обидится насмерть. В итоге каждому досталось по тяжеленному чемодану с подарками.
Таща багаж, военморы вышли на площадь через одну из стеклянных дверей под старинными часами. На площади перед сероватым трехэтажным зданием вокзала, сохранившимся с девятнадцатого века, выстроилась череда разнокалиберных такси с белыми коробками на крышах. Коробки эти сияли: СВОБОДНО.
Сухов выбрал глайдер не первый в очереди, а тот, что поновее. За рулем "фольксвагена" развалился угольно-черный негр с белыми кудряшками, в красной майке и темно-синих галифе с широкими красными лампасами. На груди его белела надпись на русском: "чапаев". Сверкающие хрустальные импланты делали рот негра похожим на кукольный сервант с малюсенькими рюмками и бокалами.
- Куда летим, начальник? - опустив стекло, почти без акцента осведомился таксист. - Погулять или подремать? - А сам косился на Спивакова. Похоже, негр его знал.
Кондуктор выразительно посмотрел на счетчик, где горела литера "В". Негр молниеносным движением переключил его на тариф "А", ведь Восточный вокзал - в черте города, а сегодня - будний день.
- Черемушки, Октагон шестнадцать, - ответил за Сухова Спиваков. - И без фокусов.
"Больно много он знает, - подумал Петр Сухов. - Какая у нас теперь служба эскорта - любо-дорого…" Он был уверен, что кондуктор работает на контрразведку Флота. Обычная практика на берегу, но радости от этого знания никакой.
- Зачем обижаешь, начальник? - с оскорбленным видом произнес таксист и одним нажатием кнопки распахнул двери и открыл багажник. - С детства люблю флот.
Он действительно домчал пассажиров без приключений и честно заработал свои полтора уника чаевых.
Но сначала глайдер беззвучно оторвался от тротуара и плавно устремился в небо. "Фольксваген" был юркий и ходкий. Он нырнул в грязно-серое облако, повисшее над Восточным вокзалом, пронзил его и, поднявшись в эшелон 360, с легкостью вписался в плотный поток такси и аэробусов. Ниже, в эшелоне 330, глайдеры шли в обратном направлении - с запада на восток. Выше зависли полицейские эскадрильи. Десятки грозных черных машин, словно стаи голодных воронов, глядели на парижан из поднебесья. Черные глайдеры менялись в небе каждые три часа.
Такси пролетело над церковью Святой Троицы, а потом над церковью Святого Августина. Большой и все еще красивый город был испятнан рекламными щитами, которые обещали яростную битву на принципиальном матче "Спартак" - "Зенит". Зубы футболистов были оскалены, лица перекошены, глаза горели безумным огнем.
В небесах, между эшелонами, висели объемные изображения точно таких же плакатов - не хочешь, а налюбуешься.
Всю дорогу Петру пришлось выслушивать жалобы, что туристов с Франции прилетает все меньше, а налоги растут день ото дня. Негр обязан был предложить капитану третьего ранга "лучших французских девушек", но так и не решился.
Пронесшись над свежепомытой Триумфальной аркой, такси вышло на прямую и полетело параллельно авеню Шарля де Голля. "Фольксваген" пересек Сену и начал спуск к Черемушкам - одному из первых русских районов.
Октагонами называли восьмиугольные высотки с крытым внутренним двором. С воздуха они казались деревянными городками из старинной русской игры. Пластик стен давно выцвел, и октагоны стали грязносерыми - под стать устилавшему землю пластфальту.
Взяв чемоданы, военморы двинулись к восемнадцатому номеру. Петр Сухов не был здесь долгих четыре года. Последние свои отпуска он провел в Малайе - рядом с базой Белой эскадры. Там жила его любимая Маруся. Маруся Кораблева. Эта молодая женщина была проверена контрразведкой Флота, и теперь ее охраняли - ведь в жен и подруг флотских командиров изредка стреляли или пытались взять в заложницы.
За эти годы здесь, в парижских Черемушках, кое-что изменилось. На внешних стенах Октагона появились новые надписи крупными, ровными буквами: "Париж - для русских" и "Мы еще вернемся". Двор, некогда крытый прозрачной крышей, теперь был открыт ветрам и дождям. Газоны вытоптаны и обрели твердость и гладкость камня. Зато на крыше виднелась новая рогатая антенна с длинной спиралью - кто-то в Октагоне пользовался дорогущей тахионной связью. Вряд ли тут мог жить крупный чиновник или нувориш. Скорее, антенна принадлежала спецслужбам.
В восьмиугольнике внутреннего двора была сооружена детская площадка с резвящимися под присмотром бабушек и мам детишками, и поставлены самодельные столы с лавочками, где культурно отдыхали пенсионеры.
Сухова и Спивакова тотчас обступили одетые по-домашнему жильцы Октагона. Среди расхристанных простолюдинов высокие военморы в фуражках с золочеными крабами и рантами, в отутюженной белой летней форме, со сверкающими шевронами, с разноцветными орденскими планками на груди и кортиками на боку казались истинными небожителями, выходцами из иного мира.
У одного из жильцов в руках была шахматная доска, у другого - ракетка для настольного тенниса. У усатого же здоровяка в футбольных трусах и флотской тельняшке - электронная гармонь.
- Здравствуйте, люди добрые, - улыбнувшись, поздоровался капитан третьего ранга. - Как живете-можете?
Добрые люди заулыбались в ответ - они не боялись военморов. Потому как военморы - не жандармы и не полицаи.