Снова зажег спичку, и пока листок горел, посмотрел на часы, поднеся их чуть не к самому носу.
Здесь Рыбникова ожидал неприятный сюрприз. В зеркальном стеклышке японского хронометра отразился человек в котелке и с тросточкой. Этот господин сидел на корточках, разглядывая что-то на тротуаре - именно а том месте, где штабс-капитан минуту назад спалил письмо от отца.
Письмо - ерунда, оно было сожжено дотла, Василия Александровича больше встревожило другое. Он уже не первый раз подглядывал в свое хитрое стеклышко и прежде никого у себя за спиной не видел. Откуда взялся человек в котелке, вот что было интересно.
Как ни в чем не бывало, Рыбников двинулся дальше, посматривая на часы чаще прежнего. Однако сзади снова никого не было. Черные брови штабс-капитана тревожно изогнулись. Исчезновение любопытного господина озаботило его еще больше, чем появление.
Зевая, Рыбников свернул в подворотню, откуда попал в безлюдный каменный двор. Кинул взгляд на окна (они были мертвые, нежилые) и вдруг, перестав хромать, перебежал к забору, отделявшему двор от соседнего. Изгородь была высоченная, но Василий Александрович проявил сказочную пружинистость - подскочил чуть не на сажень, схватился руками за край и подтянулся. Ему ничего не стоило перемахнуть на ту сторону, но штабс-капитан ограничился тем, что заглянул через край.
Соседний двор оказался жилой - по расчерченному мелом асфальту прыгала на одной ноге тощая девчонка. Другая, поменьше, стояла рядом и смотрела.
Рыбников перелезать не стал. Спрыгнул вниз, отбежал обратно в подворотню, расстегнул ширинку и стал мочиться.
За этим интимным занятием его и застал человек в котелке и с тросточкой, рысцой вбежавший в подворотню.
Остановился, замер как вкопанный.
Василий Александрович засмущался.
- Пардон, приспичило, - сказал он, отряхиваясь и одновременно жестикулируя свободной рукой. - Свинство наше российское, мало общественных латрин. Вот в Японии, говорят, сортиры на каждом шагу. Оттого и не можем побить проклятых мартышек.
Лицо у торопливого господина было настороженное, но видя, что штабс-капитан улыбается, он тоже слегка раздвинул губы под густыми усами.
- Самурай - он ведь как воюет? - продолжал балагурить Рыбников, застегнув штаны и подходя ближе. - Наши солдатушки окоп доверху загадят, а самурай, косоглазая образина, рису натрескается - у него натурально запор. Этак неделю можно до ветру не ходить. Зато уж как с позиции в тыл сменится, дня два с толчка не слезает.
Очень довольный собственным остроумием, штабс-капитан зашелся визгливым смехом и, словно приглашая собеседника разделить свою веселость, легонько ткнул его пальцем в бок.
Усатый не засмеялся, а как-то странно икнул, схватился за левую половину груди и сел на землю.
- Мамочки, - сказал он неожиданно тонким голосом. И еще раз, тихо. - Мамочки...
- Что с вами? - переполошился Рыбников, оглядываясь. - Сердце схватило? Ай-ай, беда! Я сейчас, я врача! Я мигом!
Выбежал в переулок, но там торопиться передумал.
Лицо его сделалось сосредоточенным. Штабс-капитан покачался на каблуках, что-то прикидывая или решая, и повернул обратно в сторону Надеждинской.
Слог второй, в котором обрываются две земные юдоли
Евстратий Павлович Мыльников, начальник службы наружного наблюдения Особого отдела Департамента полиции, нарисовал в медальончике серп и молот, по бокам изобразил двух пчелок, сверху фуражку, внизу, на ленточке, латинский девиз: "Усердие и служба". Наклонил лысоватую голову, полюбовался своим творением.
Герб рода Мыльниковых надворный советник составил сам, с глубоким смыслом. Мол, в аристократы не лезу, своего народного происхождения не стыжусь: отец был простым кузнецом (молот), дед - землепашцем (серп), но благодаря усердию (пчелки) и государевой службе (фуражка) вознесся высоко, в соответствии с заслугами.
Права потомственного дворянства Евстратий Павлович получил еще в прошлом году, вкупе с Владимиром третьей степени, но Геральдическая палата всё волокитствовала с утверждением герба, всё придиралась.