Тем не менее, девочки не считали его неудачником, и в редкий месяц ни одна не была в него влюблена. Но девочки в этом возрасте еще большие дуры, чем парни дураки, и показывать высокие чувства не умеют. Так что Мюллер совершенно не подозревал о своей популярности у противоположного пола. Если бы ему сказали, что Ольга Бабочка полгода страдала от безответной любви к нему, и что она до сих пор убеждена, что недостойна такого прекрасного юноши, Мюллер однозначно подумал бы, что над ним глумятся. Затаил бы обиду, а может, и навешал бы прямо на месте, если обидчик не очень сильный. Но скорее затаил бы, чем навешал, Мюллер в последнее время перестал драться. Когда пацаны дорастают до определенного возраста, они сбиваются в компании, которые в порту называют бандами, а в верхнем городе никак не называют, не придумали здесь для них особого слова, а те подростки, которые ни в одну компанию не вошли, тем по хавальнику огрести - как два пальца обгадить. А Мюллер ни в одну компанию не вошел, как-то не сложилось, странный он, да и смелости маловато, всегда норовит улизнуть, как драка. Насчет последнего Мюллер мог сказать, что легко быть смелым, когда нечего терять, а когда терять и есть с чем сравнивать нынешний образ жизни, это храбрости не способствует. Но в реальности Мюллер такого не говорил, потому что понимал, что о своей портовой жизни нельзя упоминать ни в коем случае, а то вскроется Бартова афера, попрут их из дома и из района, Мюллеру уголовная ответственность не светит, потому что малолетка, но Ассоль с Бартом однозначно забреют на каторгу, и куда тогда идти Мюллеру? В педерасты? Нет уж, увольте.
Была у Мюллера одноклассница по имени Лайма. Красавица, умница, отличница и из очень благородной семьи, прямой потомок знаменитого премьер-министра Спитмана. Очень нравилась она Мюллеру, часто снилась, притом не только голая, он мечтал о ней, но слово "любовь" не произносил даже мысленно, не понимал, что влюбился, гнал нелепые чувства, и не так уж сложно это было, потому что пока любовь не укрепилась в душе, не пустила корни, прогнать ее легче легкого. Но окончательно Мюллер ее не прогонял, просто не давал укрепиться, ему нравилось то шаткое равновесие, в котором пребывала его душа. Лайма подозревала, что Мюллер к ней неравнодушен, но насколько он к ней неравнодушен - это ей в голову не приходило. Но в целом она относилась к Мюллеру с симпатией. Дурацкие выходки ее раздражали, но в целом Мюллер парень умный и не злой, а что выпендривается - так в этом возрасте все мальчишки такие.
Классу, в котором учился Мюллер, в некотором смысле не повезло - классные руководители у них менялись каждый год, что не способствовало ни укреплению дисциплины, ни сплочению коллектива. В восьмом классе их взял под опеку учитель по имени Шу, сразу получивший прозвище Мелкий. Шу преподавал далалайский язык, на котором в империи не говорят уже столетия два, да и за границей проще объясниться по-имперски, чем по-далалайски, так что учить иностранный язык - дело бесполезное, но дети все равно учат, потому что положено.
Как часто водится у низкорослых мужчин, самомнение и амбиции Шу сильно превосходили его рост. Шу считал себя талантливым педагогом и умелым организатором, к тридцати пяти годам он рассчитывал стать директором школы, и не закончить карьеру этой должностью, но подняться выше, хотя что это такое - "выше, чем директор" Шу представлял себе неотчетливо. Зато видел, с каким уважением разговаривают с ним люди, в том числе старшие по возрасту и положению, как внимательно они выслушивают и обдумывают разные идеи, исходящие от Шу, с какой почтительностью они к нему обращаются, будто он не обычный молодой человек, едва-едва начавший карьеру, а седобородый отшельник или, скажем, философ. А если бы они узнали, что Шу водит дружбу с племянником самого императора…
Шу заблуждался, о его дружбе с племянником императора все сослуживцы знали. Ничего особо выдающегося в этой дружбе не было, сыновей у императора только законных одиннадцать штук, а племянников сорок семь, так что вероятность случайно познакомиться с племянником императора невелика, но не исчезающе мала. Но для простого учителя знакомство необычное, это немного подозрительно, может, он на самом деле не простой учитель, а байстрюк кого-нибудь высокородного или, может, они с племянником императора не просто друзья, но и любовники, прости господи. Именно из этих соображений другие учителя и директор, которого звали Рори, относились к Шу слегка настороженно, и именно эту настороженность он принимал за почтение. Господин Рори отлично понимал природу своих чувств и природу ответных чувств господина Шу, но не считал нужным просвещать своего подчиненного. Рори здраво рассудил, что мания величия в умеренных дозах никому не вредит, в отличие от комплекса неполноценности, и если учителю мерещатся ангельские крылья за спиной, пусть мерещятся, хуже от этого не будет, а если все-таки будет, то поставить на место излишне самонадеянного молодого человека - дело несложное.
Однажды, когда Шу был еще студентом, а не учителем, и никто не называл его господином даже в шутку, один преподаватель попросил его дать самому себе характеристику, состоящую из одного слова. Шу подумал и сказал:
- Требовательный.
Препод тогда озадаченно хмыкнул, Шу спросил, в чем дело, но препод только пожал плечами, а ничего осмысленного не ответил.
Превыше всего Шу ценил дисциплину, а идеальным порядком считал такой, когда все делается само собой, а учителю не нужно напрягаться, потому что дети уже выдрессированы. Если бы он рассказал об этом господину Рори, тот от души посмеялся бы, но Шу никогда не говорил вслух о своих жизненных представлениях. Он полагал свои соображения настолько очевидными, что обсуждать их с кем бы то ни было просто глупо.
Дети Шу не любили. Он об этом знал и относился к этому спокойно, потому что полагал нелюбовь к педагогу естественной на начальном этапе воспитания. Когда ребенку не дают творить безобразия, запрет раздражает, а инициатор запрета вызывает нелюбовь. Но когда дети просветлятся в должной мере, они поймут, что учитель желает им только добра, и тогда они его полюбят и скажут спасибо за все предшествующее воспитание.
Но дети упорно не желали просветляться. Даже самые лучшие, дисциплинированные и исполнительные, даже они не выказывали к господину Шу никакой симпатии. Единственным ребенком, в чьих глазах Шу видел обожание, был Рашид Тигра, которого как раз отчисляли, когда Шу принимал классное руководство. Но Рашид был извращенцем-мазохистом с подтвержденным диагнозом, так что его чувства глупо принимать во внимание. А нормальные дети, не извращенцы, господина Шу не любили.
Шу знал, что хороший педагог ко всем своим подопечным должен относиться одинаково ласково, не выделять любимчиков, умело изображать, что любит всех детей в строго одинаковой мере. По жизни так не бывает, любимчики появляются по-любому, как и ненавистные гаденыши, но все равно надо стремиться к тому, чтобы их как бы не было, чтобы любить как бы всех. Но как же трудно делать вид, что любишь этих двух клоунов, Кима и Мюллера!
Этих двух клоунов Шу ненавидел всем сердцем, не было в мире никого и ничего, что бы он ненавидел в той же мере, как этих двух. Особенно Мюллера! Ким-то еще ничего, дурак и есть дурак, но у Мюллера с интеллектом все в порядке, господин Джен однажды рассказывал, что он сложнейшие задачки как орехи щелкает! Может ведь подчиняться! Но когда надо упражнять не заумную арифметику, а житейский здравый смысл, соображалка у него отказывает напрочь. Отличный человек мог получиться из ребенка, дисциплинированный, исполнительный, но не получится, потому что ребенок отрицает таланты, данные богами, и упорно противится всем попыткам превратить его в достойного члена общества. А ведь дисциплина должна быть превыше всего! Времена феодальной вольницы прошли, нынешнего императора не зря называют вторым солнцем, с каждым годом страна становится все богаче, все приятнее и веселее живется в ней простому народ. Все меньше золота оседает в карманах удельных князьков, все больше падает в государственную казну, чтобы оживлять экономику. Глядишь, через полстолетия будет у самого последнего гражданина по три раба, а то и все четыре, чем не рай на земле? А феодалы и помещики не понимают народного блага, противятся светлому будущему, вредители. Но это временные трудности, победа будет за силами добра.
Иногда Шу становилось чуть-чуть жалко детей, которых он учил и воспитывал. Они не виноваты, что их родителей скоро сметет история. Но, с другой стороны, если молодой человек полагается не на отцовское наследство, а на личные знания и умения, такому человеку везде открыта дорога, кем бы ни был его отец - землевладельцем или, скажем, чиновником в министерстве. Но вслух Шу такого детям не говорил, а то кто-нибудь пожалуется отцу, а тот расстроится, начнет скандалить, лучше без этого.
Однажды Мюллер с Кимом сидели на уроке изящной словесности, Шелли Гусыня читала вслух стихи, не замечала ничего вокруг и можно было делать что угодно и переговариваться не тихим шепотом, как обычно на уроке, а просто вполголоса, главное не перекрикивать Гусыню, а то она обидится. Чтобы не было скучно, Мюллер и Ким играли в такую игру: нажевали из бумаги много мелких шариков и по очереди забрасывали их в пенал, при этом подбрасывать шарик разрешалось только двумя пальцами и траектория должна быть навесной, а не настильной. Вначале было интересно, но вскоре оба наловчились попадать девять раз из десяти, и интересно быть перестало.
- Давай последний раз, - предложил Ким. - Скучно.
- Может, с закрытыми глазами? - предложил Мюллер.