- Как сегодня, - проговорил молодой, жеманный, обманчивый голос, - наш милый Тристрам?
Это был Джеффри Уилтшир, новый глава Факультета Общественных Наук, голубоглазый мальчик в полном смысле этого слова, до того светловолосый, что почти белобрысый. Тристрам, стараясь не слишком его ненавидеть, изобразил лимонную улыбку и объявил:
- Хорошо.
- Я прослушивал ваш урок в Шестом классе, - сказал Уилтшир. - Знаю, вы не станете возражать, если я вам скажу, милый, милый Тристрам. - Обдал коллегу ароматом духов, затрепетал верхними и нижними накладными ресницами. - Скажу, что вы на самом деле учите тому, чему не следовало бы учить.
- Не понял. - Тристрам старался сдержать дыхание.
- А я, со своей стороны, прекрасно понял. Говорили вы нечто вроде того, будто искусство, говорили вы, не может процветать в подобном нашему обществе, ибо, вы говорили, искусство - продукт… вы, по-моему, употребили именно это понятие… жажды отцовства. Постойте, - сказал он, - постойте, - открывшему рот Тристраму. - Вы также говорили, будто орудия искусства - фактически символы плодородия. Ну, оставляя в стороне тот факт, мой по-прежнему милый Тристрам, оставляя в стороне факт абсолютной неясности, каким именно образом все это укладывается в учебную программу, вы вполне сознательно - этого вы не можете отрицать - вполне сознательно учите тому, что, с какой стороны ни смотреть, называется, как минимум, ересью. - Прозвонил звонок на завтрак. Уитлшир обнял Тристрама на пути в учительскую столовую.
- Но, - сказал Тристрам, борясь со злобой, - черт возьми, это правда. Любое искусство - аспект сексуальности…
- Никто не отрицает, мой милый Тристрам, что в определенной степени это абсолютная истина.
- Но вопрос глубже. Великое искусство, искусство прошлого, - своего рода прославление размножения. Я хочу сказать, возьмем даже драму. Я хочу сказать, истоки трагедии и комедии в обрядах плодородия. Жертвоприношение козла - "трагос" по-гречески - и приапические деревенские празднества вылились в комическую драму. Я хочу сказать… и, - запнулся Тристрам, - возьмем архитектуру…
- Больше мы ничего не возьмем. - Уилтшир остановился, уронил руку с плеча Тристрама, помахал перед глазами Тристрама указательным пальцем, как бы развеивая застилавший их дым. - Больше мы ничего не возьмем, правда, милый Тристрам? Пожалуйста, прошу вас, будьте осторожны. Знаете, все действительно очень вас любят.
- Я не совсем понимаю, какое отношение это к чему-либо имеет…
- Это имеет огромное отношение ко всему. Ну, просто будьте хорошим мальчиком… - он был по меньшей мере на семь лет младше Тристрама, - и придерживайтесь программы. Тогда вам не удастся слишком далеко зайти по дурной дорожке.
Тристрам ничего не сказал, плотно прикрыв крышкой вскипевший норов. Но, войдя в дымившуюся столовую, демонстративно отошел от Уилтшира, отыскал стол, где сидели Виссер, Адэр, Батчер (очень древняя ремесленная фамилия), Фрити и Хаскелл-Спротт. Это были безобидные люди, преподававшие безвредные предметы, - простые навыки, по поводу которых никаких противоречий никогда не возникало.
- Вы, - сказал Адэр с монгольскими глазами, - довольно плохо выглядите.
- Я и чувствую себя довольно плохо, - ответил Тристрам.
Хаскелл-Спротт, сидя во главе стола и черпая ложкой очень жидкую овощную похлебку, вставил:
- Вот от этого заболеете еще хуже.
- …Маленькие поганцы стали лучше вести себя с тех пор, как у нас появилась возможность круче с ними обходиться, - говорил Виссер, изобразив яростный бокс. - Возьмем, например, юного Милдреда - странное имя, Милдред, девичье, хотя это, конечно, фамилия парня, - возьмем хоть его. Сегодня опять опоздал, так я что сделал? Напустил на него крутых ребят, знаете, Брискера, Каучмена и так далее. И они его хорошенько отделали. Всего две минуты - и все. Даже с пола не смог подняться.
- Надо, чтобы была дисциплина, - согласился Батчер с полным ртом похлебки.
- Я говорю, - сказал Адэр Тристраму, - вид у вас совсем плохой.
- Ну, пока по утрам не тошнит… - поддел шутник Фрити.
Тристрам положил ложку:
- Что вы сказали?
- Шутка, - сказал Фрити. - Я ничего плохого в виду не имел.
- Вы что-то сказали насчет тошноты по утрам.
- Забудьте. Просто пошутил.
- Но это невозможно, - сказал Тристрам. - Этого не может быть.
- Я бы на вашем месте, - сказал Адэр, - пошел и прилег. Вы совсем плохо выглядите.
- Абсолютно невозможно, - сказал Тристрам.
- Если не хотите есть свою похлебку, - сказал Фрити, жадно истекая слюной, - буду очень признателен… - И потянул к себе тарелку Тристрама.
- Это нечестно, - сказал Батчер. - Надо бы поделить. Чистейшая распроклятая жадность.
Они подняли возню, расплескивая похлебку.
- Пожалуй, лучше пойду домой, - сказал Тристрам.
- Так и сделайте, - сказал Адэр. - Наверно, чем-то заболели. Подхватили что-нибудь.
Тристрам встал и поплелся докладывать Уилтширу. Батчер выиграл и триумфально выхлебал похлебку.
- Обжорство, - толерантно сказал Хаскелл-Спротт. - Вот как это называется.
Глава 4
- Но как это могло произойти? - кричал Тристрам. - Как? Как? Как? - Два шага до окна, два шага обратно до стены, руки взволнованно сцеплены за спиной.
- Нигде нет стопроцентной гарантии, - сказала мирно сидевшая Беатрис-Джоанна. - Может быть, акт саботажа на Контрацептивных Заводах.
- Бред. Полный и абсолютный распроклятый бред. Что за фривольное замечание, - кричал Тристрам, повернувшись к ней. - Типично для всего твоего поведения.
- Ты точно уверен, - спросила Беатрис-Джоанна, - что действительно принял таблетки в том достопамятном случае?
- Конечно, уверен. Никогда не подумал бы так рисковать.
- Ну, разумеется, нет. - Она покачала головой, нараспев повторив: - Не рискуй, прими таблетку. - И улыбнулась ему. - Хороший вышел бы лозунг, правда? Впрочем, у нас, естественно, больше нет лозунгов, которые учили бы добру. У нас теперь большая дубинка.
- Это полностью за пределами моего понимания, - сказал Тристрам. - Разве что… - Он навис над ней. - Но ведь ты так бы не сделала, правда? Ты для этого не такая испорченная, дурная, грешная. - Августинские слова. Он схватил ее за руку. - Кто-то другой? Скажи правду. Обещаю, не стану сердиться, - сердито сказал он.
- Ох, не будь дураком, - очень спокойно сказала она. - Даже если бы я захотела тебе изменить, с кем я могла бы тебе изменить? Мы никуда не ходим, никого не знаем. И, - с жаром сказала она, - я решительно возражаю против таких твоих слов. Против подобной мысли. Я была тебе верна с самого дня нашей свадьбы, причем все это время получала огромную кучу всяческих благодарностей и признательности за свою верность.
- Я должен был принять таблетки, - сказал Тристрам, хорошенько припоминая. - Помню, когда это было. Это было в тот день, когда бедный маленький Роджер…
- Да, да, да.
- Я только пообедал, и, если правильно помню, именно ты предложила…
- Ох, нет, Тристрам. Не я. Определенно не я.
- Отчетливо помню, как вытащил с потолка аптечку, и…
- Ты выпивал, Тристрам. От тебя жутко несло алком. - Тристрам на миг повесил голову. - Ты уверен, что принял нужные таблетки? Я за тобой не следила. Ты ведь всегда лучше знаешь, да, милый? - Саркастически сверкнули ее настоящие зубы. - Как бы там ни было, дело сделано. Может, тебя внезапно обуяла жажда отцовства.
- Откуда у тебя это выражение? - рявкнул он. - Кто сказал тебе эти слова?
- Ты, - со вздохом сказала она. - Ты порой это выражение употребляешь. - Он вытаращил на нее глаза. - В тебе, должно быть, немалая куча ереси, - добавила она. - В подсознании, в любом случае. Знаешь, ты говоришь во сне всякие вещи. Будишь меня своим храпом, а потом, убедившись в наличии слушателя, говоришь. Ты такой же дурной в своем роде, как я.
- Хорошо. - Он рассеянно оглянулся, где сесть. Беатрис-Джоанна с рокотом выдвинула из стены еще один стул. - Спасибо, - раздраженно сказал он. - Как бы это ни произошло, ты должна была от этого избавиться. Ты должна была что-то принять. Зачем ждать, пока будешь вынуждена идти в Центральный Абортарий. Это стыдно. Почти так же дурно, как нарушение закона. Беспечность, - проворчал он. - Никакого самоконтроля.
- Ох, не знаю. - Она чересчур хладнокровно ко всему этому относилась. - Может, дела не так плохи, как ты считаешь. Я хочу сказать, люди заводили детей больше нормы, и с ними ничего особенного не случалось. Я имею право на ребенка, - чуть теплее сказала она. - Государство убило Роджера. Государство позволило ему умереть.
- Ах, вздор. Все, что было, прошло. Ты, похоже, по глупости не понимаешь, что положение вещей изменилось. Положение вещей изменилось, - подчеркнул он, при каждом слове постукивая кулаком по ее колену. - Времена просьб прошли. Больше Государство не просит. Государство приказывает, Государство принуждает. Понимаешь ли ты, что в Китае по-настоящему убили людей за нарушение законов об ограничении рождаемости? Казнили. Повесили, расстреляли, я точно не знаю. Так сказано в письме, полученном мною от Эммы.
- Тут не Китай, - сказала она. - Мы здесь больше цивилизованы.
- Ах, отъявленный чертов бред. То же самое будет везде. Родителей одного моего ученика забрала Популяционная Полиция, это ты понимаешь? Вчера вечером. И, насколько я знаю, у них даже еще нет ребенка. Она просто беременна, насколько мне известно. Помилуй Дог, женщина, скоро будут ходить кругом с мышкой в клетке, брать анализ мочи на беременность.