Аббат остановился в коридоре, дожидаясь, когда смолкнет голос чтеца. Он взглянул на стол, подготовленный для него, отца Галта, почетного гостя и его сопровождения. "На кухне опять просчитались", - подумал он. На столе стояло восемь приборов. Трое офицеров, Тон, его помощник и два священника составляли в сумме семь человек - хотя на всякий случай отец Галт предупредил брата Корнхоера, что ему, возможно, придется сидеть с ними. Чтец закончил оповещение, и Дом Пауло вошел в зал.
- Flectamus genua, - услышал он с кафедры.
Аббат благословил свою паству, и сборище людей в рясах перекрестилось с военным единообразием.
- Levate.
Заняв свое место во главе стола, Дом Пауло перевел взгляд на вход в зал. Галт должен был сопровождать всех остальных. Для них предварительно накрыли стол в комнате для гостей, чтобы им не так бросалась в глаза скудость монашеской трапезы.
Когда гости появились, он оглянулся в поисках брата Корнхоера, но монаха с ними не было.
- Для кого восьмое место? - шепотом спросил он у отца Галта, когда все расселись.
Галт непонимающе взглянул на него и пожал плечами.
Ученый занял место по правую руку от аббата, а остальные расселись у торца стола, оставив кресло слева от него пустым. Он еще раз вернулся, чтобы пригласить Корнхоера присоединиться к ним, но чтец снова поднял голос, прежде чем аббат успел встретиться с монахом глазами.
- Oremus, - ответил аббат, и множество людей дружно склонило головы.
Пока шло благословение пищи, кто-то неслышно скользнул к месту слева от аббата. Тот нахмурился, но не отвел глаз во время молитвы, чтобы опознать нарушителя.
- …и Святого Духа. Аминь.
- Садитесь, - сказал чтец, сам опускаясь с кафедры.
Аббат сразу же посмотрел на фигуру, выросшую у него с левой стороны.
- Поэт!
Поэт изящно склонил свою украшенную синяками физиономию и улыбнулся.
- Добрый вечер. Сэры, высокоученый Тон, досточтимые гости, - начал разливаться он. - Что нам предложат на ужин? Неужто жареную рыбу и медовые соты в честь столь памятного посещения? Или вы, милорд аббат, наконец зажарили того гуся, что принадлежал старосте деревни?
- Я бы с большим удовольствием зажарил…
- Ха! - ответствовал Поэт и дружелюбно повернулся к ученому. - Сие кулинарное великолепие всегда доставляет нам радость в этой обители, Тон Таддео! Вы должны чаще посещать нас. Я предполагаю, что в гостевой они кормили вас не иначе, чем жареными фазанами и неописуемой говядиной. О позор! Но кому-то везет. Ах… - Поэт потер руки и плотоядно прищурился. - Может быть, и нам удастся вкусить что-нибудь из шедевров отца шеф-повара, а?
- Интересно, - сказал ученый, - что именно?
- Жирненького броненосца с кашей, сваренного в молоке кобылицы. Как правило, его подают по воскресеньям.
- Поэт! - рявкнул аббат, затем он повернулся к Тону. - Прошу прощения за его присутствие. Он явился без приглашения.
Ученый с нескрываемым удовольствием смотрел на Поэта.
- У милорда Ханнегана при дворе тоже есть несколько шутов, - сказал он Пауло. - Я знаком с их остротами. У вас нет необходимости извиняться.
Поэт высвободился из-за стула и склонился перед Тоном в низком поклоне.
- Разрешите мне вместо этого извиниться за аббата. Сир! - с чувством взвыл он.
На мгновение он застыл в поклоне. Все присутствующие ждали, когда он кончит дурачиться. Вместо этого он внезапно пожал плечами, сел и подтащил к себе копченую курицу с тарелки, поставленной перед ним послушником. Оторвав ножку, он с аппетитом вгрызся в нее. Остальные с удивлением наблюдали за ним.
- Думаю, вы правы, не приняв мое извинение за него, - наконец сказал он Тону.
Ученый слегка покраснел.
- Прежде чем я вышвырну тебя вон, червь презренный, - сказал Галт, - я бы хотел, чтобы ты понял всю низость своего поступка.
Поэт покачал головой, продолжая задумчиво жевать.
- Это верно, низость моя неизмерима, - признал он.
"Когда-нибудь Галт придушит его", - подумал Дом Пауло.
Но хотя молодой священник и был заметно раздосадован, он постарался свести весь инцидент ad absurdum, чтобы представить вторую сторону идиотом.
- Оставьте его, отче, оставьте его, - торопливо сказал Пауло.
Поэт любезно улыбнулся аббату.
- Все в порядке, милорд, - сказал он. - Больше я не собираюсь извиняться перед вами. Вы принесли мне свои извинения, я вам - свои, и разве это не лучший повод для провозглашения милосердия и торжества доброй воли? Никто не должен извиняться за самого себя - это так унижает. Используя мою систему, каждый получит прощение, и никому не придется извиняться самолично.
Это замечание показалось забавным только офицерам. Обычно лишь ожидания юмора достаточно, чтобы вызвать его иллюзию, и комик может вызвать взрыв хохота лишь жестами и выражением лица, независимо от того, что он говорит. Тон Таддео выдавил из себя сухую усмешку, которая появляется на лице у человека, когда он видит плохое представление с дрессированным животным.
- И посему, - продолжил Поэт, - если вы позволите, чтобы ваш смиренный слуга служил вам, то выступая, например, в качестве вашего адвоката, я мог бы преподнести от вашего имени нижайшие извинения почтеннейшим гостям за наличие у них в постелях клопов. А также клопам за то, что их вынужденно постигла такая судьба.
Побагровев, аббат с трудом подавил желание надавить подошвой сандалии на голую ногу Поэта. Он лишь ткнул его лодыжку, но дурак все не умолкал.
- Я мог бы принимать на свою голову все проклятия в ваш адрес, - сказал тот, поспешно глотая белое мясо. - Система прекрасна еще и тем, что она дает возможность представительствовать и от вашего имени, о высокоученейший ум! Я уверен, что она вас полностью удовлетворит. Я вынужден напомнить вам, что логика и методология должны предшествовать научным знаниям и даже первенствовать над ними. А моя система извинений, которую можно обсуждать и которую можно передавать друг другу, должна иметь для вас особую ценность, Тон Таддео.
- Должна?
- Да. Но какая жалость! Кто-то украл моего синеголового козлика.
- Синеголового козлика?
- Голова у него была лысая, как у Ханнегана, ваша светлость, и синяя, как кончик носа у брата Амбрустера. Я предполагал представить вам это животное, но какой-то негодяй украл его у меня как раз к вашему появлению.
Аббат стиснул зубы и надавил пяткой на пальцы Поэта. Тон Таддео слегка нахмурился, но все же решил разобраться в запутанной паутине намеков Поэта.
- Нам нужен синеголовый козел? - спросил он у своего спутника.
- Настоятельной необходимости в нем я не вижу, сир, - отозвался тот.
- Но он воистину необходим! - воззвал Поэт. - Они говорят, что вы пишете уравнения, которые в один прекрасный день изменят мир. Они говорят, что восходит новый свет. И если будет так светло, то ведь нужно кого-то проклинать за ту тьму, что недавно царствовала здесь.
- Сиречь козла, - Тон Таддео посмотрел на аббата. - Тошнотворная идея. А что он еще умеет делать хорошего?
- Вы сами убедитесь, что он просто болтается без дела. Но давайте поговорим о чем-то более сущест…
- Нет, нет, нет, нет! - возразил Поэт. - Вы неправильно поняли смысл моих слов, ваше сиятельство. Данный козел должен быть возведен в ранг благословенного и получить все причитающиеся ему почести, а не проклятия! Увенчайте его короной, доставшейся от святого Лейбовица, и возблагодарите за воссиявший свет. Затем проклинайте Лейбовица и гоните его в пустыню. Таким образом, вторая корона вам не понадобится. Хватит и той, которой вы уже увенчаны. И которая зовется ответственность.
Враждебность Поэта теперь проявилась совершенно открыто, и он не считал более необходимым скрывать ее под маской шутовства. Тон не спускал с него ледяного взгляда. Пятка аббата опять уперлась в пальцы Поэта, и опять он безжалостно надавил на них.
- И когда армия вашего патрона, - сказал Поэт, - подойдет с осадой к стенам аббатства, козла надо будет вывести во двор и научить его блеять: "Здесь нет никого, никого, кроме меня, и пусть чужеземцы убедятся в этом".
Один из офицеров с гневным возгласом вскочил со стула, и его рука невольно схватилась за эфес сабли. Он потянул ее из ножен, и шесть дюймов стали блеснули грозным предупреждением для Поэта. Тон поднял руку, давая понять, что саблю необходимо опустить обратно в ножны, но с таким же успехом он мог стараться опустить руку каменной статуи.
- Ага! Воины тут не хуже, чем чертежники! - издевательски сказал Поэт, явно давая понять, что смерти он не боится. - Ваши наброски оборонительной системы аббатства выполнены столь художественно…
Офицер пробормотал проклятие, и сабля вылетела из ножен. Но сосед удержал его, прежде чем тот успел сделать выпад. Потрясенные монахи повскакивали со своих мест, и по конгрегации прошел ропот изумления. Поэт откровенно ухмыльнулся.
- …столь художественно, - продолжил он. - Предвижу, что в свое время ваш рисунок подземного туннеля, который ведет за стены, найдет себе место в музее изящных…
Из-под стола раздался глухой звук. Поэт остановился на полуслове, выпустил изо рта косточку, которую он обгладывал и медленно стал бледнеть. Прожевав, он сглотнул и продолжал бледнеть. Рассеянным взглядом он уставился в пространство.
- Раздавишь, - сказал он уголком рта.