- Ты думаешь - это смерть? А если перед нами - огромная купель. Вселенская родилка. Камилл, ты говорил, что проходил через грань и знаешь. Те, прошлые разы, было так же?
- Нет.
Гулкий рёв ударил в перепонки, как в барабан. Огромная туша, белоснежная, как новорожденный айсберг, грузно всплыла из воды и направилась к берегу.
- Айсберги не бывают такими чистыми, - сказал Камилл.
- А киты бывают такие огромные? - рассмеялась Кахина. - И большеглазые?
- Какие синие глаза
У девочки моей,
Они восходят, как гроза,
Из облачных зыбей.Светил дневных расчислен ход,
Ночных - неисчислим,
Но та, кто молнию метнёт,
Пусть спутника средь них найдёт
И породнится с ним.
- Сумасшедшие стихи, - сказал Камилл.
- Ну да. Как та рыба, что сидела на дереве, - на полном серьёзе ответила девушка.
Туша раскрыла пасть, похожую на пещеру, выстланную алым бархатом, и до крайности мелодично запела, трепеща языком, слишком малым для такой глотки.
Внезапно откуда-то снизу беззвучно выхлестнули огромные щупальца с присосками - каждое словно тарелка, - обвились вокруг туловища кашалота и, клубясь, повлекли в глубину.
- Камилл, это ж я это подманила, - ахнула Кахина. - Я иду.
Она мигом сбросила свой плащ и осталась нагишом.
- Мы не знаем законов, по которым устроен этот мир, не понимаем, как на него можно воздействовать, - сказал Камилл ей в спину.
- От… женщин не требуют муруввы. В отличие от мужчин, - донеслось до него из-под слоя воды подобие мысли.
- От них требуют разума, - ответил он.
- И полного отсутствия героики, - ответили уже издалека.
А потом связь прервалась. Камилл подумал - и сел где стоял.
- Как это всё несерьёзно, - сказал в пустоту, наполненную разноцветными бликами. Подобия высоких испанских гребней поднимались оттуда и опадали кленовым листом, из бездны воздвигались ажурные решётки и хрупкие пизанские башни, распрямлялись и погружались в водоворот. Невероятной красоты водные конкреции возникали и тут же растворялись в солёной прозрачности.
Сколько он тут пробыл - потом никто не мог для него вычислить. Страха не было никакого, радость не имела под собой оснований, но и обычная меланхолия грозилась его оставить.
Левиафан вынырнул из воды. Кахина сидела на его круглой спине, поджав ноги и распустив по плечам кудри, и ликующе махала берегу сразу двумя руками. Плечи и грудь были покрыты ярко-алыми метками, кровь текла по бокам зверя, смешиваясь с океаном. Соль к соли.
- Не бойся, дядюшка. Это были влюблённые. Это от их радости на мне следы поцелуев. "Губы" и "рана" не одно ли слово на французском? - крикнула она издалека.
- Что там внизу? - закричал он в ответ. Каждый звук тотчас становился круглой жемчужиной и катился по тихим волнам.
- Города из кораллов. Живые цветы и деревья. И ничто не давит, будто ты житель всех водных горизонтов зараз. Говорили, в том мире ты был неуязвим. Не хочешь проверить себя в этом?
Но он, напротив, попятился. Сделал шаг, другой - и оказался в мире умирающей Радуги.
- Я знал, что вы здесь, Леонид, - сообщил Камилл. - Я искал вас.
- Здравствуйте, Камилл, - пробормотал Горбовский. - Наверное, это очень скучно - всё знать.
- Есть вещи и поскучнее, - сказал Камилл. - Например, жить и умирать попеременно.
- Как дела на том свете? - спросил Горбовский.
- Там темно, - сказал Камилл. Он помолчал. - Но иногда бывают до странности светлые видения. Сегодня я умирал и воскресал четырежды. Каждый раз было очень больно.
- Четырежды. Рекорд.
- То, чего я хотел, никак не получается. Стоять на пороге, не осмеливаясь войти, - даже для меня пытка. А ведь хлопок двух ладоней может и не состояться.
- Камилл, скажите мне правду. Вы человек? Я уже никому не успею рассказать.
- Я последний из Чертовой Дюжины. Опыт не удался, Леонид. Вместо состояния "Хочешь, но не можешь", состояние "можешь, но не хочешь". Это невыносимо тоскливо - мочь и не хотеть.
- Не могу судить, Камилл. Для такого, наверное, богом надо быть. И чтобы судить, и чтобы испытать на себе.
- Зачем богом? Просто одной удивительной девочкой, которая, похоже, может всё - оттого что не хочет ничего. Хотя её теперь, пожалуй, не спросишь.
Горбовский приподнялся из своего шезлонга. В лицо ударил горячий воздух.
- О чем вы? Как такое может быть?
- Сам не могу разобраться. Впрочем, у нас имеется минут пять. Вставайте и пошли - те две картины, пожалуй, ещё не перевернуло злым ветром.
Они почти бежали. Сзади горстка отважных входила в море под горделивый распев о воде, стоящей по грудь. Но в голове у обоих, Горбовского и Камилла, почему-то звенело совсем иное:
Какие синие глаза
У девочки моей…"
- Типичное стругацкоборчество, - сказал Алексей вслух. - Искажение текста по типу "Я знаю, как надо".
"Хотя ведь сами братья не выдержали характера - отменили конец света на отдельно взятой планете, - добавил позже в качестве оправдания. - И Горбовский им потом пригодился, и Камилл… И, кажется, Пишта - впрочем, о Пиште не помню. В общем, мечта чувствительной детки - чтобы все герои остались целы".
Тоже, кстати, сплав и мешанина, пришло ему в голову, когда он уже подложил книжку туда, где была. Как его? Гоголь-моголь. Кадала-мадала. Ирландское рагу. Картины ведь явно того самого Дондурова. Вон, в гостиной почти такие же висят. Борьба спрута с кашалотом, бобра с ослом, добра со злом… Либо Лавкрафт, либо подражатели. Навряд ли Гая с Зориком снизошли до классики скорее всего, фильм "Дагон" скачали. Или как там его. О преемнике достопочтенного Ктулху.
Эта мысль так довлела над всеми прочими, что, выйдя в гостиную, Алексей спросил жену:
- Как по-твоему, нам не стоило бы купить домашний кинотеатр?
Эля чуть удивлённо посмотрела на него:
- Все компьютеры с неплохим разрешением. И звук можно сделать объёмный, если надо.
- Может, я хочу устраивать семейные просмотры по выходным.
Улыбнулась:
- Сам ведь говорил на днях, что дорого.
- Для единения малой ячейки общества ничего не жаль.
Ляпнул - и сам пожалел: впервые признался не одному себе, что неладно в доме. Пока ещё эти неполадки лишь чуточку заметны.
"Сводить старушку снова в тот самый ресторан, - подумал. - Хотя удивится, наверное".
А Эля тем временем говорила:
- От телевизора мы давно отказались - излучает прямо в мозг, минуя зоны логического контроля. Почти что транскраниальный магнитный стимулятор. Теперь ты хочешь того же, но в куда большем объёме.
- Я тебе не медик, дорогая. Со мной надо говорить на общепонятном языке. Будь проще - и люди к тебе потянутся.
Сказал - и сразу подумал, что лишнее. Не потому, что жена изменилась в лице, а из-за того, что не изменилась вовсе.
Добавил торопливо:
- Я не настаиваю. Но дети у нас даровитые, тянутся к любого рода знаниям, так можно и развлечениями их побаловать. Финансы позволяют.
- Не забывай, нам придётся их учить. Уже сейчас.
- Гаянке так необходим этот её бойцовский клуб? Только храбрей от этого становится и безрассудней. Всё меньше этих… сдерживающих моментов и начал. Ну, я понимаю - иначе компьютерная зависимость засосёт.
Спросил - и не получил ответа вообще.
Знала ли жена, что Алексей начал выслеживать детей? Знала ли сама о попытках Гаи и Зорика сочинять? Обыкновенно такими вещами хвастаются прилюдно, думал он. Так что я вовсе не шпионю.
Но дети, по всей видимости, думали иначе. Ни один, ни другая не показали, что заметили отцовы визиты. Может быть, и вправду не обратили внимания. Однако томики мэтров перестали валяться где попало, почеркушки аккуратно почистили ластиком, а уж закладок в них и вовсе не оставалось. Впрочем, дети взрослели, становились аккуратнее. Если и была разница в талантах, то сгладилась - финишную ленточку оба готовились пересечь в один и тот же год, уже было договорено, что после восьмого класса Гаянэ поступит в элитный колледж восточных единоборств с изучением языков: японского, корейского, кажется, даже арабского. В пятнадцать лет девочка по-прежнему ненавидела юбки, но в обычной униформе - клёши от колена, приталенная "этническая" блуза, короткий плащ или полушубок - выглядела куда более женственной, чем в них. В школе - ещё ученица, дома и на улице - уже барышня. И слава всем святым, что могла за себя постоять. Это прямо-таки было у неё на лице написано. Никакого синдрома жертвы и провокации насилия, ни в коем случае. Скорее уж это относилось к Зорику, который неизменно шествовал рядом с сестрой: неожиданно вытянувшийся вверх, тонкокостный, гибкий, в вечных своих окулярах - на контактные линзы не соглашался, потому что неудобны. "Боится, что от толчка наземь выпадут, или не хочет казаться большей девчонкой, чем и так есть?" - думал Алексей про пасынка. В куклы Зорикто вроде как больше не играл - достиг незримого уровня мастерства и остановился. Зато себя начал одевать почти изысканно: во всё чёрное и длинное плюс шарф до самых ушей, закрывающий рот и подбородок. Волосы стянуты широкой резинкой или вольно распущены по плечам даже в мороз: разве что вязаную полоску на лоб и уши натянет.