- Да? - Она красиво, как профессиональная танцовщица, одним слитным движением обернулась ко мне, её сарафан от этого всколыхнулся и на миг обнажил красивые длинные ноги.
- Можно просьбу?
- Смотря какую.
- Каждый день с девяти до десяти вечера у вас музыкальная передача по заявкам радиослушателей идёт. Нельзя ли заказать голосовое послание и песню?
Она снова улыбнулась:
- Вот видишь, в моей просьбе отказываешь, а сам просишь. Нехорошо так поступать, тем более с женщиной.
- А я человек подневольный, не всё от меня зависит.
- Ладно, давай, но у нас коротко, не более трёх предложений. - Она вновь достала диктофон и нажала на кнопку "Лес". - Говори.
Я знал, что Марьяна, оставшаяся в Трабзоне, каждый вечер слушает эту музыкальную передачу из Краснодара, и надеялся, что моё послание найдет её. Нужно было сказать что‑то успокаивающее, и желательно, чтоб я сволочью не выглядел. Прокашлялся и произнес:
- Здравствуй, Мара, это Саша Мечников. Не смог я с тобой рядом остаться, как бы мне того ни хотелось, но мы не можем быть вместе, пока обстоятельства сильней нас. Прости и прощай!
Журналистка выключила запись и достала блокнотик в шикарном бархатном чехольчике:
- Песню какую заказать хочешь?
- На ваш выбор, но что‑нибудь трогательное, про любовь и про расставание.
- Кому адресовано послание?
- Марьяне из города Трабзон, от сержанта гвардии Александра Мечникова.
Услышав про Трабзон, Алексеева напряглась, хотела вновь атаковать меня вопросами, но, на моё счастье, появился Черепанов и без всяких разговоров запрыгнул в машину. Я последовал за ним, и мне вслед донеслись слова журналистки:
- Теперь я точно приеду, Александр Мечников, и ты от моих вопросов никуда не денешься.
Шутливо козырнув из уже тронувшейся машины, я ответил:
- Вас понял. Всё исполню, за всё отвечу, но только по приказу. Честь имею!
Глава 20. Кубанская Конфедерация. Новороссийск. 19.07.2059
За время моего отсутствия в расположении родного батальона в лагере многое изменилось. Во‑первых, все подъезды к пансионату, где мы базировались, были перегорожены блокпостами, окопами, дотами и завалами из строительного мусора. В совокупности получилось вполне неплохое укрепление - ничего долговременного, но и с наскока не взять. Во‑вторых, пляж, где мы в прошлом году так любили загорать, был абсолютно безлюден и украшен двумя деревянными табличками. На одной, ближней к лагерю и линии окопов, идущих по берегу, было написано: "Осторожно, мины!" На другой табличке, метра через три, поближе к воде: "Сказано же, что мины. Назад!", понизу подпись: "Прапорщик Тукаев". И в‑третьих, в самом лагере были посторонние, полсотни молодых черноголовых и смуглых "индейцев" с Кавказа, которые с утра и до самой поздней ночи под руководством наших инструкторов занимались боевой подготовкой.
Как мне рассказали парни из моей тройки, горцы собрали почти полторы тысячи парней из молодняка, от пятнадцати до семнадцати лет, и по договоренности с Симаковым группами по полсотни человек распихали их по нашим самым боеспособным подразделениям. Здесь, вдали от дома, те постигали военную науку и готовились в начале осени вернуться домой. Положение кавказцев день ото дня становилось всё хуже, их ещё неокрепший Союз трещал по швам, и под напорам южан из Халифата они постоянно отступали и сдавали свои населённые пункты один за другим. Горцы не могли выделить бойцов, которые будут заниматься тренировкой подрастающего поколения, и, самое главное, не имели для этого никакой материальной базы. Вот и приходилось за счёт нашей казны и на нашей территории готовить для них пополнение.
Впрочем, тренирующийся горский молодняк видел я не часто, они всё время пропадали на полигоне, оборудованном за лагерем, а я находился на базе и занимался сортировкой информационного пласта из флешек, прикупленных у компьютерного фаната Эдика. Однако один кавказец всё же привлёк моё внимание. Это был их наставник, контролирующий обучение своих питомцев, алим, что значит учёный, Иман Гойгов, старый и седовласый, но всё ещё крепкий высокорослый горец лет около семидесяти, который наверняка очень хорошо помнил времена до пришествия чумы.
Жил он в отдельной комнате пансионата, и день этого старика начинался каждый раз одинаково: по пояс голый, он выходил в лес, делал трёхкилометровую пробежку и присоединялся к утренней зарядке своих воспитанников. Потом в неизменной высокой папахе, в чёрной одежде, состоящей из рубахи и брюк, и в таких же чёрных мягких кожаных сапогах появлялся в лагере, где завтракал вместе со всеми. После чего уточнял у наших инструкторов план занятий на день, что‑то одобрял, что‑то переиначивал, потом отправлялся на полуразрушенный каменный мол, вдававшийся в море, и до полудня сидел там в одиночестве. Вроде как размышлял о вечном. Своеобразный человек, чем‑то запал мне в душу, и чем дольше он находился рядом, тем больше беспокоил меня, и я никак не мог понять почему. Так продолжалось неделю, пока, совершенно случайно, я не увидел, как он проводит со своими пареньками ежевечерние занятия по рукопашному бою.
"Олег, - мелькнула в голове мысль. - Этот старик двигается точно так же, как и верный наёмник Кары, который одолел меня в Пазаре, смог от пули уйти и спасти своего босса". Присмотрелся к дедушке Иману получше и заметил, что общие у них с Олегом не только движения и сноровка, но и слова, и жесты, и даже манера сидеть у костра. Странно это? Ещё как странно, и я, переговорив с командиром роты, решил обратиться к Ерёменко. Не откладывая дела в долгий ящик, я прямо с утреннего построения направился к комбату и рассказал ему всё как есть. Ерёменко, что характерно, ничуть не удивился, видимо, что‑то знал об этом старике, он только сказал, что ничего странного в этом нет, а мне надо переговорить со стариком, и я всё узнаю сам. В связи с чем он дал мне один выходной день и разрешил взять свой спиннинг.
Намёк про спиннинг был понят, и, взяв рыболовные снасти, я отправился вслед за Гойговым на мол. Старик без движения сидел на раскладном стуле и смотрел на море. Прямо, блин, Хемингуэй в кавказском варианте. Я примостился в метре от старейшины и начал готовить спиннинг. В это время он заговорил и с неистребимым кавказским акцентом спросил:
- Тебя ведь Саша зовут?
- Да. - Я удивлённо повернулся к нему.
- Я заметил, что ты всю неделю наблюдаешь за мной. Что‑то не так? - Старик был невозмутим, как скала, даже не повернул ко мне свою голову и всё так же продолжал наблюдать за морем.
- Вы напоминаете мне одного из моих знакомых.
- Кого же? - Старейшина соизволил обернуться и посмотреть на меня.
- У наёмника Бурова, по прозвищу Кара, есть один боец, Олегом зовут, фамилию не знаю, клички или позывного нет.
- Угу, - только и пробурчал он.
- И что, это всё, что вы хотите мне сказать?
- А я тебе ничего и не должен говорить, парень. Я узнал, что хотел, и меня твоё объяснение полностью устроило.
- Но ответа не получил я.
- Ха. - Старейшина ухмыльнулся в бороду. - Ты не задал вопроса, Саша, а потому и не получил ответа.
Действительно, вопроса я не задавал, а стоило бы с него начать.
- Что вас связывает с Олегом? - спросил я.
- Он мой воспитанник, долгое время помогал мне в делах и в итоге предал семью, вскормившую и вырастившую его. Теперь он мой кровный враг, так же как и Кара, и Ильяс, второй верный пёс этой продажной твари.
- Ильяса больше нет, он погиб.
- Как это произошло?
- Взлетел на воздух.
- Твоих рук дело?
- Моих.
- Если будешь в наших краях, то знай, что в доме алима Гойгова ты всегда желанный гость. - Он замолчал и, видя, что я не тороплюсь покинуть мол, спросил: - Ты хочешь спросить ещё о чём‑то?
- Скажите, уважаемый алим, ведь это вы обучали Олега рукопашному бою?
- Да, ведь он мой воспитанник.
- А что это за борьба такая? Кое‑что в жизни своей я видел и в драке не самый слабый боец, а Олег меня влёгкую сделал.
Алим усмехнулся и ответил:
- Нет, это не что‑то особенное, а просто опыт, и не более того. Конечно, я его учил, но это смесь из борьбы, самбо и элементов армейского рукопашного боя, всего того, что я знаю. Немного того и этого, а на деле - не более двух десятков приёмов, доведённых до автоматизма. - Он помедлил и добавил: - Если есть интерес, то ты можешь заниматься вместе с нашей молодёжью.
- Согласен, - ответил я.
Так закончился мой разговор с алимом Иманом Гойговым.
Тем же вечером я присоединился к тренировкам кавказской молодёжи и две недели подряд усваивал тактику рукопашного боя, которую преподавал старик. Надо сказать, что овладел многим и практики было вдоволь, так как Гойгов к вопросу обучения подходил достаточно просто: "Вы трое против тех двоих, этот один против тех четверых, все против всех. Вперёд!"
После тренировок алим собирал подопечных у ставшего уже традиционным ночного костра. Здесь он давал своим волчатам психологическую накачку, вёл с ними разговоры, и мне, как человеку, который к знаниям тягу имеет, они всегда были очень любопытны. Опять же, беседы шли на русском языке, поэтому я понимал, о чём идёт речь.
- Иса, - обратился старик к одному из парней, - почему ты сегодня сцепился с Магой?
- Учитель, - ответил ему невысокий крепыш лет семнадцати, - я виноват, был несдержан и обозвал его табасаранским недобитком.
Алим оглядел всех сидящих у костра и сказал: