- Я только знаю, что перегрузки на "Оводе" ему вредны. Ход болезни ускорится.
- Но мы еще посчитаем? Главное, чтобы брезжила надежда. Врачи ведь не говорят: "вы умрете". Они говорят: "положение серьезно". Мы все теряем связь с действительностью. Вы же понимаете, что магнитные записи стираются. А он говорит в диктофон. Значит, верит?
Надо бы спросить, причем тут магнитная запись, подумал Павлыш, но Штромбергер быстро ушел.
В лаборатории с Людмилой работала Светлана Цава. Цава была у микроскопа.
- Вернулись? - Людмила была рада. - Только вы его не слушайте. Он пал духом. Нельзя падать духом. Мы обязательно что - нибудь сделаем. Вы думаете, что я наивная дура? Я как троглодит, который старается камнем разбить радиоприемник, чтобы он заработал. Но сколько открытий в истории медицины было сделано случайно!
- Расскажите, что вы делаете, - сказал Павлыш.
- Очень просто, - Цава оторвалась от микроскопа. - Мы не видим вирус Власса, но видим последствия его деятельности. Изменения в структуре лейкоцитов и костного мозга. И мы ищем и ищем те средства, которые могли бы остановить процесс.
- Я согласна испробовать все, что есть на станции. Даже чай, даже серную кислоту, - сказала Людмила.
- Вот эту кровь мы взяли у него сегодня, - сказала Цава. - Я воздействую на нее щелочами.
Павлыш внутренне вздохнул. Когда - то Свифт об этом писал. Вроде бы в описании лапутянской академии. Те академики складывали все слова языка в надежде, что когда - нибудь случайно возникнет гениальная фраза.
- Дайте мне записи ваших опытов, - сказал Павлыш. - Я погляжу, что вы сделали за вчерашний день.
- Вот, - Людмила бросилась к шкафу, вытащила пачку листов. - У меня все зарегистрировано. Каждый эксперимент. Вот вчерашние, вот позавчерашние… - Быстрыми пальцами она разбирала стопку записей на тонкие стопочки и раскладывала перед Павлышем. - Смотрите, вот это мы пробовали - начинали с лекарств, которые есть в аптечке… Это еще на той неделе. А это в позапрошлый раз.
Павлыш в растерянности глядел на стопки листков.
- Когда Варнавский заболел? - спросил он.
- В позапрошлый раз, - сказала Людмила нетерпеливо.
- Но вы же говорили…
- Ах, это неважно!
- Людмила, прекрати! - закричала вдруг Цава. Павлыш и не предполагал, что Светлана может так кричать. - Что теперь от этого изменится? У нас же есть оправдание! Сколько угодно оправданий!
- Я ничего не скрываю. Просто, если я сейчас буду объяснять, мы потеряем время. Неужели ты не видишь, как оно убегает?
Светлана поднялась, подошла к Людмиле. Словно не кричала только что. Людмила беззвучно рыдала. Маленькая Светлана обняла Людмилу за плечи.
- Вы только поймите нас, - сказала Светлана. - Наверное, тогда не будет ничего странного. У нас не было выхода. Павел заболел не вчера. И в то же время вчера. Людмила, сядь, успокойся. Павлыш, дайте ей воды. Вон там чистый стакан.
Светлана усадила Людмилу на стул, накапала в стакан из желтой бутылочки.
- Только чтобы я не заснула. Я тебе никогда не прощу, - говорила быстро Людмила. - Я не засну?
- Нет, не заснешь.
Светлана смотрела, как Людмила выпила лекарство.
- Посиди спокойно, - сказала она. И тут же продолжала, глядя на Павлыша. - В общем, какое - то время назад, я потом объясню… Какое - то время назад Людмила увидела на шее Павла голубые точки. Она сначала подумала, что он просто испачкался. А точки не отмывались. И тогда Карл - он ходячая энциклопедия - отозвал меня и сказал, что это похоже на вирус Власса. Все о нем слышали. Всякие драматические истории. Но разве можно было подумать, что это коснется и нас?
- Нет, - согласился Павлыш.
- Я тоже думала, что случайное совпадение. Ведь бывают совпадения. Пигментация, совершенно безвредная пигментация…
- Светлана, перестань, - сказала Варнавская.
- А Павел сам догадался. Тогда же, ночью. Он пришел к Карлу и спросил, не кажется ли ему, что это вирус Власса?
Светлана, говоря, все время оглядывалась на Людмилу, словно ища подтверждения своим словам.
- Мы очень испугались, - продолжала Светлана. - Потому что мы далеко, совсем в стороне, и нет даже маленького кораблика, ничего нет. И связь, сами понимаете, сколько надо ждать ответа. Значит, остались только мы. И вот эта лаборатория… Павел очень хорошо держался…
- Светлана, не надо, - сказала Людмила.
- А почему? Павлыш может сам проверить. Но вы поймите, если бы это было на Земле, то можно уйти, я честно говорю, а тут нас всего четверо, это больше чем семья, это как будто ты сам. И мы все поняли, что через неделю, может, меньше, Павла не будет. Вот он еще говорит и как будто здоров, а его не будет.
Людмила поднялась, налила себе воды, выпила, не глядя на Светлану.
- Мы все старались что - то сделать. Буквально не спали все эти дни. А Павел думал только о том, чтобы надиктовать общую теорию. Я его понимаю, наверное, на его месте я вела бы себя также. Мы все хотим жить не зря…
- Павел жил не зря! - сказала Людмила. - Мы все вместе не стоим его мизинца.
- Не в этом дело, ты же понимаешь, что не в этом дело. А если бы это случилось с Карлом, ты бы думала иначе?
- Я бы тоже все сделала. Но Павел особенный человек. И Карл жив, здоров, и он даже спит. Он вообще не переживает. Он был бы рад, чтобы все закончилось.
- Ты не права, - сказала Цава. - И давай не будем сейчас…
- Молчи!
Людмила выбежала из лаборатории, хлопнула дверью.
- Вернется, - сказала Цава. - Вы поймите ее. Помимо всего, она безумно любит брата.
- И что было дальше? - спросил Павлыш.
- Прошло три дня. Я бы сказала, что мне страшно вспоминать о них. Но не могу, потому что все продолжается… Павлу стало хуже. Вы знаете, синие пятна стали больше, кровь начала перерождаться. Очень сильные боли…
Павлыш подумал, что понял, почему на столике у Варнавского было столько пустых полосок. Они были использованы тогда… когда?
- Штромбергер сказал, что положение Варнавского безнадежно. Вот если бы можно повернуть время вспять… И тут он схватился за свои листочки и стал писать, считать. Он всегда достает листочки, а потом их теряет. У нас есть программа: изучение малых сдвигов. До часа. Даже на изолированной системе это может грозить катаклизмами. А Штромбергер подсчитал, что наших ресурсов хватит, чтобы увеличить сдвиг. Этого еще никогда никто не делал. И не должен был делать. Мы понимали, что нельзя, но если есть шанс, понимаете, если есть шанс, то мы должны были его использовать. И мы вернули время, повернули вспять. На максимум. На неделю. Это было очень трудно - физически трудно. Время раскручивалось назад с дикой скоростью, и все процессы шли обратно… Как на пленке, которую вы крутите задом наперед. Никто из нас не смог запомнить, как это происходило. И приборы тоже отказались зарегистрировать этот переход. Может, просто еще нет таких приборов.
Вошла Людмила. Она прошла к столу, села к микроскопу. Как будто остальных в комнате не было.
- И вы хотите сказать, что вы сдвинули время на неделю, и Варнавский выздоровел?
- Я понимаю, это невероятно. Этого не должно было быть. Время не должно оказывать влияния на физическое состояние организма. Но так предсказал Штромбергер. И когда Павел пришел в себя, и он был здоров, он согласился, что теоретически такую модель построить можно, но объяснить даже он не смог. Как вы объясните человеку, что электрон сразу и частица, и волна?
- И он все помнил?
- Мы боялись, что если опыт удастся, то мы все забудем. Мы даже записали все, что произошло, и надиктовали тоже. Думали, что, если забудем, то достаточно будет включить магнитофон.
- И что же?
- Я могу наверняка говорить только о себе. Я помню, как очнулась. Знаете, так бывает после глубокого сна. Сначала ты вспоминаешь что - то приятное, думаешь, что вот птица поет за окном… И только потом вспоминаешь, что сегодня идти на экзамен. Вы понимаете?
- Конечно.
- Очень трудно было вспомнить, что произошло раньше, то есть потом. Было общее ощущение неудобства, боли, моральной боли, и необходимости вспомнить. По - моему, больше всех был растерян Варнавский. Ведь прыжок назад происходил без него. Он был очень плох, практически без сознания. Я помню, что отстегнулась от кресла - у нас есть акселерационные кресла, специально привезли для опытов со временем. Отстегнулась и вижу - рядом отстегивается Павел. Я смотрю на него и понимаю, что должна что - то вспомнить. А он меня спрашивает: "Что ты мне на шею смотришь?"
Светлана горько улыбнулась. Людмила не поднимала головы от микроскопа, но плечи ее вздрогнули.
- И помогли записи? - спросил Павлыш.
- Оказалось, что магнитофонные пленки - пусты. А бумажки целы. Этого даже Карл не смог объяснить. Он вбежал тогда к нам - его кресло в другом отсеке стояло - потрясает бумажками и кричит: "Неделя! Ровно неделя!" В тот момент он был рад эксперименту, рад, что все удалось. Он тоже не помнил, почему мы это сделали. А Варнавский почти сразу спросил: "Почему мы это сделали? Мы не должны были этого делать".
Светлана замолчала.
- А потом? - спрашивать и не надо было. Ответ был Павлышу известен. Но ему хотелось, чтобы в комнате не было молчания.
- К вечеру того же дня все началось снова.
- Нет, - сказала Людмила. Откашлялась. - Ты же знаешь, что нет. Позже.
- Я забыла, - сказала Светлана. - Ты права.
- Нам надо было сразу бросаться в лабораторию, - сказала Людмила. - Не терять ни минуты. А мы сдуру решили, что, может быть, снова это не повторится.