- Ах ты, черт, - говорит Ларри, - да я всего на минутку прикрыл глаза, они у меня от табачного дыма слезятся. А тебе нечего мне пенять, - сурово говорит он (уж очень он был обидчив - упокой, Господи, его душу!), - давай валяй дальше, рассказывай, я тебя слушаю внимательно, - говорит он и опять закрывает глаза.
Ну, отец мой увидел, что спорить с ним без толку, и стал рассказывать дальше. Будто нарочно, это была история о Джиме Салливане и его старом козле - куда как веселая и уж такая занятная, что и садовая соня уши навострит, а уж христианин - и подавно встрепенется. Но, ей-богу, чтоб так рассказывать, как мой отец, - такого еще никто не слыхивал: он что есть мочи выкрикивал каждое слово, лишь бы Ларри не уснул, но все понапрасну; только осип, а Ларри О’Коннор, не дождавшись конца истории, пустил такой храп, что твоя прохудившаяся волынка.
- Язви его, - говорит мой отец, - только этого недоставало, - говорит он, - старый пройдоха! Прикинулся моим другом, а сам захрапел, и сиди теперь тут с ним на пару по соседству с призраком, - говорит он. - Да сохранит нас Крест Господний! - говорит он и уже собрался встряхнуть Лоренса как следует, да сообразил, что если его растолкать, то старикан уж точно отправится к себе в постель, а оставаться в зале одному как перст вовсе ему не улыбалось.
- Ну, так тому и быть, - говорит мой отец. - Не стану беднягу тревожить. Не по-дружески это как-то, не по-людски, - говорит он, - досаждать человеку, когда его сон сморил. Хорошо бы только, - говорит он, - заодно с ним храпака задать.
И тут он принялся расхаживать взад-вперед по гостиной и бормотать молитвы, пока не взмок с головы до пят - не при вас, ваша милость, будь сказано. Но от молитв оказалось мало проку, и потому волей-неволей пришлось моему отцу выцедить примерно с пинту горячительного, чтобы хоть капельку успокоиться.
- Эх, - говорит он, - вот бы и мне так вольготно устроиться, как Ларри. А не попробовать ли, - говорит он, - вздремнуть? - И с этими словами придвинул большое кресло поближе к Лоренсу, да и устроился в нем поудобнее.
Однако вот о какой странной штуке я забыл упомянуть. Мой отец никак не мог, сколько ни старался, не взглядывать изредка на картину, и всякий раз ему мерещилось, будто глаза с портрета за ним следят и, мигая, вроде как его провожают, куда бы он ни двинулся.
- Так-так, - говорит он, едва в этом уверился, - вот не повезло, так не повезло, не миновать мне сегодня беды, раз уж я угодил в это проклятое место, - говорит он, - но от перепуга теперь никакой пользы, коли помирать, так помирать храбро, - говорит он.
Да, ваша милость, мой отец уж постарался изо всех сил держаться молодцом, и ему раза два-три даже показалось, будто он совсем засыпает, однако уснуть ему мешала буря: большущие вязы за окном стонали и скрипели под ветром, который выл и ревел в дымоходе. Один порыв был до того свирепый, что можно было подумать - стены замка вот-вот рухнут до основания. И вдруг все вмиг улеглось - и стало тихо-тихо, будто в июльский вечер. Да, ваша милость, не прошло и трех минут, как моему отцу послышался какой-то шорох со стороны камина; отец чуточку приоткрыл глаза и явственно увидел, как старый сквайр выбирается из картины: плащ он скинул с плеч, а сам ступил на каминную полку - и потом спрыгнул на пол. Так вот, осторожный старый негодник - отцу подумалось, что подлее этой выходки и быть не может, - прежде чем приступить к разным пакостям, замер на минутку и прислушался, крепко ли оба они с Ларри спят, а когда достоуверился, что все тихо и мирно, протянул руку к бутылке виски, ухватил ее и одним махом опрокинул в себя чуть ли не целую пинту. И затем, ваша милость, этаким образом подкрепившись, осторожненько поставил бутылку на прежнее место - аккурат туда, где она и стояла. После чего призрак как ни в чем не бывало взялся мерить зал шагами с таким трезвым и внушительным видом, будто сроду не вытворял ничего подобного. И всякий раз, когда он проходил мимо моего отца, от него нестерпимо разило серой, и вот тогда у отца душа по-настоящему ушла в пятки: уж он-то в точности знал, что ад именно серой провонял насквозь - прошу прощения у вашей милости. Во всяком случае, он частенько слышал об этом от преподобного отца Мэрфи, который уж наверняка знал, что к чему; теперь-то он тоже на том свете - упокой его душу, Господи! Что ж, ваша милость, мой отец крепился, как только мог, до тех пор, пока призрак не приблизился к нему вплотную - и тут запах серы ударил ему в ноздри с такой силой, что дыхание у него перехватило, он раскашлялся безо всякого удержу и едва не вывалился из кресла, в котором сидел.
- Хо-хо! - говорит сквайр, остановившись в двух шагах от моего отца и пристально его оглядывая. - Да никак это ты, Терри Нил? Ну и как живешь-можешь?
- Рад служить вашей милости, - говорит мой отец (еле ворочая языком - он был ни жив ни мертв от страха), - и счастлив увидеться сегодня с вашей милостью, - говорит он.
- Теренс, - говорит сквайр, - ты человек уважаемый, - (а это была истинная правда), - и трудолюбивый, к тому же настоящий трезвенник - воистину образец трезвости для целого прихода, - говорит он.
- Благодарю вашу милость, - говорит мой отец, собравшись с духом, - вы, как джентльмен, всегда отличались учтивостью в речах - упокой, Господи, вашу милость.
- Упокой, Господи, мою милость? - говорит призрак (физиономия у него прямо-таки побагровела от ярости). - Упокой мою милость? - говорит он. - Ах ты, деревенский невежа, - говорит он, - подлый ты, жалкий неуч, где, в какой конюшне ты позабыл свои манеры? Если я и мертв, то это не моя вина, - говорит он, - и не таким, как ты, тыкать меня в это носом при каждом удобном случае, - говорит он, топнув ногой так, что половица под ним чуть не провалилась.
- Ох-ох, - говорит мой отец, - я и вправду всего лишь бедный жалкий неуч, - говорит он.
- Он самый! - говорит сквайр. - Но так или иначе, - говорит он, - я не для того, чтобы выслушивать твои глупости и лясы с тобой точить, сюда взошел… сошел то есть, - говорит он (оговорка хоть и малозаметная, но мой отец ее мимо ушей не пропустил). - А теперь послушай, Теренс Нил, - говорит он, - я всегда хорошо относился к Патрику Нилу, твоему деду, - говорит он.
- Точно так, ваша милость, - говорит мой отец.
- И кроме того, полагаю, что я всегда был трезвым, добропорядочным джентльменом, - говорит сквайр.
- Именно так, ваша милость, - говорит мой отец (в жизни он так нагло не врал, но поделать с собой ничего не мог).
- Так вот, - говорит призрак, - хотя голова у меня всегда была трезвая, трезвее, чем у многих, по крайней мере у многих джентльменов, - говорит он, - и, невзирая на то что временами я представлял собой образец истинного христианина и щедро благодетельствовал беднякам, - говорит он, - невзирая на все это, там, где я обретаюсь сейчас, мне приходится совсем не так легко, как я имел основания рассчитывать, - говорит он.
- Надо же, какая досада! - говорит мой отец. - Быть может, ваша милость желала бы перемолвиться словечком с преподобным отцом Мэрфи?
- Придержи язык, презренный нечестивец, - говорит сквайр, - вовсе не о душе я думаю; твое нахальство меня просто бесит - заговорить с джентльменом о его душе, да еще когда не душа у него не на месте, а совсем другое, - говорит он, хлопнув себя по бедру. - Мне нужен тот, кто в этом деле смыслит, - говорит он. - Нет, не душа меня беспокоит, - говорит он, усаживаясь напротив моего отца, - не душа, гораздо больше беспокоит меня правая нога, которую я подвернул возле охотничьей засады в Гленварлохе в тот день, когда сгубил черного Барни.
(Мой отец выяснил впоследствии, что это был любимый жеребец сквайра, который сломал себе хребет под его седлом, когда перепрыгнул через высокий забор вдоль оврага.)
- Надеюсь, - говорит мой отец, - что не этим убийством ваша милость так обеспокоена?
- Придержи язык, болван, - говорит сквайр, - и я тебе расскажу, почему меня моя нога так беспокоит, - говорит сквайр. - Там, где я провожу основную часть своего времени, за исключением короткого отпуска, чтобы здесь рассеяться, - говорит он, - я вынужден ходить пешком гораздо больше, чем привык в своей прошлой жизни, - говорит он, - и много сверх того, чем это полезно для моего здоровья. Должен тебе сказать, что тамошний народ на удивление охоч до свежей и прохладной воды - за неимением питья получше; притом климат в тех краях чрезвычайно жаркий, а удовольствие это маленькое, - говорит он. - Мне же поручено обеспечивать жителей водой для питья, хотя ее-то мне самому достается с гулькин нос. Работенка хлопотная и утомительная, можешь мне поверить, - говорит он, - потому как все жители до единого водохлебы каких поискать, не набегаешься: только принесу, ан глядь, на донышке уже сухо, но что меня вконец убивает, так это моя хромота. И я хочу, чтобы ты дернул меня как следует за ногу и вправил сустав на место, - говорит он. - Собственно, именно это мне от тебя и нужно, - говорит он.
- Как будет угодно вашей милости, - говорит мой отец (хотя валандаться с призраком ему хотелось меньше всего), - но только вряд ли я посмею обращаться с вашей милостью таким образом, - говорит он, - я ведь так поступаю только с простым людом, вроде меня самого.
- Хватит болтать! - говорит сквайр. - Вот тебе моя нога, - говорит он и задирает ее повыше. - Тяни, коли жизнь тебе не безразлична, - говорит он, - а коли откажешься, я своим потусторонним могуществом искрошу все твои собственные кости в мелкий порошок, - говорит он.
Заслышав такое, отец понял, что деваться ему некуда, а потому ухватил сквайра за ногу и начал тянуть - тянул-тянул до тех пор, пока (прости господи) пот его не прошиб и ручьями не потек по лицу.
- Тяни, черт бы тебя побрал, - говорит сквайр.
- Рад стараться, ваша милость, - говорит мой отец.