Другие рассуждали о том, кем хотят быть ("Когда я вырасту, то стану летчиком-реактивщиком!" - "И я тоже!" - "А я - нет. Отец говорит, что хороший бизнесмен может нанять любого пилота, какой ему понадобится". - "Меня он нанять не сможет!" - "А вот и сможет!"). Пусть их болтают! Юный Феликс знал, кем хочет стать: энциклопедическим синтетистом. Синтетистами были все подлинно великие люди. Им принадлежал весь мир. Кто как не синтетист имел наибольшие шансы быть избранным в Совет политики? Существовал ли в любой области такой специалист, который рано или поздно не получал указаний от синтетиста? Они были абсолютными лидерами, эти всеведущие люди, цари-философы, о которых грезили древние.
Гамильтон таил мечту про себя. Казалось, он благополучно миновал стадию отроческого нарциссизма и без особых осложнений входил в сообщество подростков. Воспитателям его было невдомек, что питомец их прямехонько направляется к непреодолимому препятствию: ведь юность не умеет реально оценивать свои таланты. Чтобы различить романтику в формировании политики, нужно обладать воображением куда более изощренным, чем обычно свойственно этому возрасту.
Гамильтон посмотрел на Мордана: лицо Арбитра располагало к откровенности.
- Ведь вы синтетист, а не генетик?
- Естественно. Я не смог бы специализироваться в конкретных методиках - это требует всей жизни.
- И даже лучший из генетиков вашей службы не может надеяться занять вашего места?
- Разумеется, нет. Да они и не хотели бы.
- А я мог бы стать вашим преемником? Отвечайте - вы ведь знаете мою карту!
- Нет, не могли бы.
- Почему?
- Вы сами знаете почему. Память ваша превосходна и более чем достаточна для любой другой цели. Но это - не эйдетическая память, которой должен обладать всякий синтетист.
- А без нее, - добавил Гамильтон, - стать синтетистом невозможно, как нельзя стать инженером, не умея решать в уме уравнений четвертой степени. Когда-то я хотел стать синтетистом - но выяснилось, что я создан не для того. Когда же до меня наконец дошло, что первого приза мне не получить, второй меня не увлек.
- Синтетистом может стать ваш сын.
- Теперь это не имеет значения, - Гамильтон покачал головой. - Я сохранил энциклопедический взгляд на вещи, а отнюдь не жажду оказаться на вашем месте. Вы спросили, когда и почему я впервые усомнился в ценности человеческого существования. Я рассказал. Но главное - сомнения эти не рассеялись у меня по сей день.
- Подождите, - отмахнулся Мордан, - вы ведь не дослушали меня до конца. По плану эйдетическую память надлежало заложить в вашу линию либо в предыдущем поколении, либо в этом. И если вы станете с нами сотрудничать, ваши дети ее обретут. Недостающее должно быть добавлено - и будет. Я уже говорил о вашей доминанте выживаемости. Ей недостает одного - стремления обзавестись потомством. С биологической точки зрения это противоречит выживанию не меньше, чем склонность к самоубийству. Вы унаследовали это от одного из прадедов. Тенденцию пришлось сохранить, поскольку к моменту применения зародышевой плазмы он уже умер и у нас не оказалось достаточного запаса для выбора. Но в нынешнем поколении мы это откорректируем. Могу вам с уверенностью обещать, ваши дети будут чадолюбивы.
- Что мне до того? - спросил Гамильтон. - О, я не сомневаюсь, вы можете это сделать. Вы в состоянии завести эти часы и заставить их ходить. Возможно, вы сумеете убрать все мои недостатки и вывести линию, которая будет счастливо плодиться и размножаться ближайшие десять миллионов лет. Но это не придает жизни смысла. Выживание! Чего ради? И пока вы не представите мне убедительных доводов в пользу того, что человеческая раса должна продолжать существование, мой ответ останется тем же. Нет!
Он встал.
- Уходите? - спросил Мордан.
- С вашего позволения.
- Разве вы не хотите узнать что-нибудь о женщине, которая, по нашему мнению, подходит для вашей линии?
- Не особенно.
- Я истолковываю это как позволение, - любезным тоном продолжил Мордан. - Взгляните.
Он дотронулся до клавиши на столе - секция стены растаяла, уступив место стереоэкрану. Казалось, перед Гамильтоном и Арбитром распахнулось окно, за которым раскинулся плавательный бассейн. По поверхности воды расходились круги - очевидно, от ныряльщика, которого нигде не было видно. Потом показалась голова. В три легких взмаха женщина подплыла к краю, грациозно, без усилий выбралась на бортик и, перекатившись на колени, встала - обнаженная и прелестная. Она потянулась, засмеялась - очевидно, от ощущения чисто физической радости бытия - и выскользнула из кадра.
- Ну? - поинтересовался Мордан.
- Ома мила. Но я видывал не хуже.
- Вам нет необходимости с ней встречаться, - поспешно пояснил Арбитр. - Она, кстати, ваша пятиюродная кузина, так что комбинировать ваши карты будет несложно. - Он сделал переключение, и бассейн на экране сменился двумя схемами. - Ваша карта справа, ее слева. - Мордан сделал еще движение, и под картами на экране возникли две диаграммы. - Это оптимальные гаплоидные карты ваших гамет. Комбинируются они так… - он опять нажал клавишу, и в центре квадрата, образованного четырьмя схемами, возникла пятая.
Схемы не являлись картинками хромосом, а были составлены стенографическими знаками, - инженеры-генетики обозначают ими исчезающе малые частицы живой материи, от которых зависит строение человеческого организма. Каждая хромосома здесь больше всего напоминала спектрограмму. Это был язык специалистов - для непрофессионала карты были лишены всякого смысла. Их не мог читать даже Мордан - он полностью зависел от техников, которые при необходимости давали ему разъяснения. После этого безошибочная эйдетическая память позволяла ему различать важные детали.
Однако даже для постороннего взгляда было очевидно: хромосомные карты Гамильтона и девушки содержали вдвое больше схем - по сорок восемь, если быть точным, - чем гаплоидные карты гамет под ними. Но пятая карта - предполагаемого отпрыска - снова содержала сорок восемь хромосом, по двадцать четыре от каждого из родителей.
Старательно скрывая проснувшийся в нем интерес, Гамильтон прошелся взглядом по картам.
- Выглядит интригующе, - безразличным тоном заметил он. - Только я, конечно, ничего в этом не смыслю.
- Буду рад вам объяснить.
- Не беспокойтесь - вряд ли стоит.
- Наверно, нет. - Мордан выключил экран. - Что ж, извините за беспокойство, Феликс. Возможно, мы еще поговорим в другой раз.
- Конечно, если вам будет угодно. - Гамильтон не без некоторого замешательства посмотрел на хозяина кабинета, но Мордан был все так же дружелюбен и столь же любезно улыбался. Несколько секунд спустя Феликс уже был в приемной. На прощание они с Арбитром обменялись рукопожатием - с той теплой формальностью, какая приличествует людям, обращающимся друг к другу по имени. И тем не менее Гамильтон ощущал смутную неудовлетворенность, словно их беседа закончилась преждевременно. Он отказался - но не объяснил причин своего отказа достаточно подробно…
Вернувшись к столу, Мордан снова включил экран. Он изучал карты, припоминая все, что ему о них говорили эксперты. Особенно привлекала его центральная.
Колокольчики сыграли музыкальную фразу, возвещая приход руководителя технического персонала.
- Входите, Марта, - не оборачиваясь, пригласил Арбитр.
- Уже, шеф, - отозвалась та.
- А… да, - Мордан наконец оторвался от созерцания карт и повернулся.
- Сигарета найдется, шеф?
- Угощайтесь.
Марта взяла сигарету из украшенной драгоценностями шкатулки на столе, закурила и устроилась поудобнее. Она была старше Мордана, в волосах ее отливала сталью седина, а темный лабораторный халат контрастировал с подчеркнутой элегантностью костюма, хотя характеру ее равно соответствовало и то и другое.
Внешний облик Марты вполне соответствовал ее компетентности и уму.
- Гамильтон двести сорок три только что ушел?
- Да.
- Когда мы приступим?
- М-м-м… После дождичка в четверг.
- Так плохо? - брови ее взметнулись.
- Боюсь, что да. По крайней мере, так он сказал. Я корректно выдворил его, прежде чем он успел наговорить вещи, от которых ему позже неудобно было бы попятиться назад.
- Почему он отказался? Он влюблен?
- Нет.
- Тогда в чем же дело? - Марта встала, подошла к экрану и уставилась на карту Гамильтона, словно надеясь найти там ответ.
- М-м-м… Он задал вопрос, на который я должен правильно ответить, в противном случае он действительно не станет сотрудничать.
- Да? И что это за вопрос?
- Я задам его вам, Марта. В чем смысл жизни?
- Что?! Дурацкий вопрос!
- В его устах он не звучал по-дурацки.
- Это вопрос психопата - лишенный и смысла, и ответа.
- Я в этом не так уж уверен, Марта.
- Но… Ладно, не стану спорить, это - за пределами моего разумения. Но мне кажется, что "смысл" в данном случае - понятие чисто антропоморфное. Жизнь самодостаточна; она просто есть.
- Да, его подход антропоморфен. Что такое жизнь для людей вообще и почему он, Гамильтон, должен способствовать ее продолжению? Конечно, мне нечего было ему сказать. Он поймал меня. Решил разыграть из себя сфинкса. Вот нам и пришлось прерваться - до тех пор, пока я не разгадаю его загадку.
- Чушь! - Марта свирепо ткнула сигаретой в пепельницу. - Он что, думает, будто Клиника - арена для словесных игр? Мы не можем позволить человеку встать на пути улучшения расы. Он - не единственный собственник жизни, заключенной в его теле. Она принадлежит нам всем - расе. Да он же попросту дурак!