* * *
…Она спасла мою жизнь, моя милая "морская свинка". Почему я так должен ее называть? Похожа ли йоркширская свинья на солнце? Так и с этой девушкой. Когда я с ней познакомился, она напомнила мне нежное растение. Я назвал ее лотосом. Она улыбнулась и сказала, что этот цветок растет в Египте, а ее родина - Страна Восходящего Солнца.
- А роза? Где нет роз?
Она стала очень серьезной.
- Зовите меня "морской свинкой", - ответила она.
Я возмутился, но она настаивала. Когда-нибудь я узнаю тайну ее мысли.
За несколько дней перед тем, как я оказался в госпитале, у меня состоялась интересная беседа с господином Маккафри. Мое сердце трепетало, когда он раскрывал передо мной широкие горизонты, если я соглашусь быть испытателем супербомбы. Он взял лист бумаги и прочертил пунктир. Слева он написал - радар, справа - супербомба, в середине - Хиросима. Под каждым из этих обозначений он поставил цифры. Две из них говорили о моем прошлом, третья рисовала мое будущее. Я ощутил приятное головокружение и сжал ему руку. Этим было сказано все. Он это понял и в заключение беседы позволил себе пошутить. Он сказал, что я теперь живу в мире микроволн и элементарных частиц. И это действительно так. На какой бы высоте я ни находился, радиоволны ощупывают меня и мой самолет вдоль и поперек. Импульсы радара преобразуются на экране в световые картины, и господину Маккафри все ясно - скорость, высота, направление. Иногда я включаю автопилот и им также управляет господин Маккафри, если я лечу по заданному им радиолучу.
Мой шеф исключительно предприимчивый человек. Он соединил радар и атомную бомбу в один комплекс. Поэтому он и повесил на мою шею счетчик Гейгера.
Вместе с "морской свинкой" мы бродим по атомному заводу. У нее тоже счетчик Гейгера. Интересные приборы. Они, как заправские автоматы, отсчитывают количество частиц вредоносных излучений.
То, что случилось со мной однажды, останется в памяти навсегда. Я проходил очередную практику в особом помещении вблизи атомного реактора. Все время у меня было ясное сознание, а потом его не стало. Впоследствии я задавал себе вопрос - почему я лишился чувств. Ведь физически я ничего не ощутил. По-видимому, мне пришлось пережить психическую травму. Я услышал сигнал аварийной тревоги, а ее последствия мне были известны.
Когда пришло сознание, лиц я не мог рассмотреть, но хорошо слышал голоса. Сделав над собой усилие, я прислушался и узнал знакомые интонации "морской свинки". Она была очень взволнована и рассказывала кому-то обо мне. Она говорила, что я подвергся мгновенному облучению в 200 рентген.
- Все дело во времени и количестве, - говорила она, - доза облучения в сотые доли рентгена безопасна. А здесь тяжелый случай - 200 рентген. Это и вызвало у него "лучевую болезнь". К счастью, симптомы "лучевого синдрома" выражаются у больного в слабой форме.
Я хотел крикнуть, но ужас парализовал мой язык - я вспомнил Хиросиму.
* * *
Каждый день я видел ее у своего изголовья. Моя спасительница, она была и моим лечащим врачом. Я знал, что жизнь моя в безопасности, но меня продолжали мучить кошмары. Однажды мне приснился сон. Будто бы вместе с бомбой меня вытолкнули из самолета. Я пытался схватиться за воздух, повиснуть на нем, но руки мои ловили пустоту. И оба мы неотвратимо опускались - бомба и я. А потом меня окружили люди с лицами прокаженных. Они скандировали: "Мы люди Хиросимы". Я их отталкивал и молился небесам. Там кружил мой бог.
И я кричал ему: - Я - не они… Они - не я…
Потом блеснули шесть миллионов градусов атомной бомбы. Я зажмурил глаза и открыл их.
В палате была тишина.
* * *
Я сдержал себя и утаил от "морской свинки" мои тяжелые сновидения. Она не должна знать о моих слабостях. Я взял ее за руку и попросил повторить рассказ о том, как самоотверженно спасла меня маленькая женщина. Она улыбнулась одними глазами и заговорила… Она рассказала о леденящем чувстве ужаса, охватившем ее, когда увидела показания опасного излучения на счетчике Гейгера, установленном на внешнем щите камеры. Она знала, что я находился в этой камере. Последующие ее действия не контролировались сознанием - они были автоматическими: она дала сигнал тревоги и привела в действие аварийную изоляцию камеры. Свинцовый щит предохранил меня от потока радиоактивных излучений. Потом господин Маккафри создал комиссию. И комиссия обнаружила неисправность моего личного счетчика Гейгера, а также ненадежность экспериментальной защиты от радиоактивных излучений атомного котла.
…Мне не хотелось отпускать руку моей спасительницы. Я смотрел ей в глаза и искал слова, чтобы высказать свои чувства, о которых, конечно, она догадывалась. В конце концов я произнес нужные слова. По-видимому, она удивилась, и ее рука выскользнула из моих рук. Что это - игра женщины или…? Ее лицо стало каким-то странным, пожалуй, жестоким.
Она заговорила, и мне казалось, что ее слова были здесь, а глаза отсутствовали. Я не улавливал связи между словом и взглядом.
- Я врач, - говорила она, - и я рада, что моему пациенту стало совсем хорошо.
Потом она замолчала и долго смотрела мимо меня. Может быть, в этот момент она говорила про себя? Потому что неожиданно, будто бы подумав вслух, она спросила:
- О чем мечтает врач?
И сама ответила:
- О том, чтобы никогда не было пациентов.
* * *
Я ничего не понимаю. Я все время думаю о "морской свинке". Что означают ее слова? Они против логики: если не будет пациентов, то врачи станут безработными.
Она врач новой специальности, она в числе тех, которых японское правительство прикомандировало к американскому командованию для прохождения ответственной стажировки. Понимает ли она, что врачи "биологической защиты" - специалисты с перспективой? По-видимому, понимает!
Но как может меняться человек… Я не могу забыть ее взгляда. О чем она тогда думала? По странной ассоциации я вспомнил недавнюю инспекционную поездку на наши базы в Англию. Я встретил там одного английского радиста. Мы дружили с ним во время войны, вместе разрабатывали операцию против Эриха фон Фальгагена.
Я не видел его несколько лет и искренно обрадовался ему. Но уже в первые секунды нашей встречи меня поразили его глаза. Они выражали сдержанную холодность. Позже я понял, в чем дело, - его распропагандировали. Он нес околесицу об общности мыслей и чувств, когда приходилось защищаться от ударов Эриха фон Фальгагена. Я не стал с ним спорить относительно назначения наших атомных баз в Англии… Как может меняться человек!
Она пришла ко мне на следующий день, и я сразу же узнал в ней мою милую "морскую свинку". Те же лучистые глаза и тот же внимательный, мне казалось, нежный взгляд. Вчера ее подменили!
Я ждал, что она вернется к тому, что так волновало меня вчера, создаст обстановку, когда слова, обращенные к женщине, будут просто и естественно выражать чувства.
Я не дождался… Она прочитала мне лекцию о радиоактивных излучениях. Забавно и трогательно было ее слушать. Словно ребенку, она разъясняла мне, что после взрыва атомной бомбы местность и воздух заражаются гамма-, бета- и альфа-лучами. Они сравнительно легко проникают через значительную толщу различных материалов. Альфа-лучи не страшны - они задерживаются одеждой человека. Бета-лучи пострашнее - они проникают через одежду и углубляются внутрь тела на несколько миллиметров. Наиболее проникающей способностью обладают гамма-лучи…
* * *
Итак, через несколько часов наступит долгожданный день, который войдет в историю. Это будет день супербомбы - венца нашей мощи, великой идеи, созревшей в стране, где человеческий разум возвышается громадой над пигмеями мысли ученых Старого Света. Именно эти слова произнес месяц назад господин Маккафри в узком кругу создателей и испытателей супербомбы.
Это был великолепный спич, но о нем не хочется вспоминать. По странному стечению обстоятельств, буквально на следующий день после нашего банкета, весь мир облетело известие о том, что северный колосс взорвал супербомбу. У господина Маккафри дрожали руки, когда он читал особое донесение об этом событии. Все мы были подавлены, а когда я остался наедине с "морской свинкой", она отшвырнула газету и спокойно сказала:
- У меня такое впечатление, что русский медведь взорвал бомбу со свойственной этому зверю леностью и неохотой.
Меня душили спазмы. Я был благодарен "морской свинке". Она нашла выражение, соответствующее моему душевному состоянию.
- Именно медведь, - вторил я ей, - медведь… медведь!
Я не скрывал своей ярости. И все же, несмотря на обуревавшие меня чувства, я снова отметил в своем сознании неясность мысли моей собеседницы. Почему "с неохотой?"
Может быть, в эти слова "морская свинка" вложила скрытый смысл? Когда-нибудь я разгадаю все эти загадки. Но тогда мне было не до них. Моего шефа било, как в лихорадке. Он торопился. Наши математики выехали к Эйнштейну за консультацией, но он их не принял. Что же делается с великими людьми? Эйнштейн, Оппенгеймер, Чаплин…
Слава богу, все эти переживания позади. Я до сих пор ощущаю дружеское рукопожатие господина Маккафри и в ушах звучат его слова:
- Ваше искусство нам хорошо известно…
Я перевертываю страницу моего дневника и вижу чистые листы. Какие слова лягут на эти листы завтра?