- Тут недалеко от поселка, километра четыре, стоит избушка. Харламов скит. Говорят, что лет двести назад там жил монах-отшельник - Харлам. Будто бы был страшный разбойник: купцов проверял на большой дороге, ну а потом, к старости, раскаялся, построил скит и ушел замаливать грехи. Оттого и зовется - Харламов скит. Говорят еще, что этот Харлам перед тем, как раскаяться, зарыл награбленное в землю, а где - не помнит. Вот теперь, после смерти, ходит, ищет зарытое. Чепуха, конечно. Но избушка в самом деле древняя - наполовину в землю ушла. Я так думаю, что ее промысловики поставили, еще до революции. А Харлама уже потом приплели.
- А ты как думаешь? - спросил я низенького школьника. Он упрямо дернул головой.
- Чего - думать. Харлам и есть. Ищет свое золото. - Директор хотел что-то сказать, даже открыл рот, но сдержался. - А мы с Петькой, значит, решили подсмотреть, где он золото спрятал, и, значит, выкопать.
Мне, вероятно, следовало немедленно разоблачить религиозный дурман, но я не был педагогом и поэтому спросил только:
- Страшно было ночью?
- Подумаешь, - сказал школьник. - Что я, Харлама боюсь, что ли? Это вот Петька.
- Ладно, идите, ребята…
Школьники обрадованно затопали к выходу, в дверях низкий обернулся:
- Пойдете Харлама выслеживать?
- Да вряд ли, зачем он мне, - сказал я.
- Не спугните его, - серьезно предупредил школьник. - Он всего боится. От нас с Петькой так и зачесал в другую сторону.
- Не спугну, - пообещал я. - Он когда выходит на промысел?
- Да в двенадцать.
- Каждый день?
- Когда неделю его нет. А когда дак каждый…
Дверь за школьниками закрылась, и директор развел руками:
- Откуда это? И ведь учатся оба неплохо. Занимаются в кружке - в авиамодельном…
- А вы в детстве никогда не искали кладов? - спросил я. - Вы не лазали по подвалам, по чердакам, не хотели обнаружить потайной ход к спрятанным сокровищам?
- Я в их возрасте уже работал, - сухо сказал директор. - Тогда была война. Я пошел на завод учеником слесаря. - Он спохватился. - Вы только не подумайте, что у нас запущена атеистическая работа. Напротив. И мы этот случай не оставим без внимания: проведем лекцию о суевериях… и… что-нибудь о космосе…
- Удостоверение, - напомнил я.
- Что? Ах, да! - директор вернул удостоверение, которое до сих пор вертел в руках. - Простите. Так что вас, собственно, интересует?
- Так сказать, вообще, - ответил я.
- Учебные планы?
- Да.
- Идеологическая, культмассовая работа?
- Разумеется.
- Факультативы?
- Конечно.
- Побываете на уроках?
- Хотелось бы.
Наверное, я отвечал как-то не так, потому что директор поглядывал на меня очень странно.
- Только месяц назад у нас была областная инспекция, - задумчиво сказал он. - Вадим Борисович остался доволен.
- Он болеет, - твердо сказал я, отсекая все вопросы о неведомом мне Вадиме Борисовиче.
- Опять печень, - посочувствовал директор.
- Да, печень.
- Или, кажется, сердце?
- Кажется, сердце, - уже несколько раздраженно сказал я.
Директор всплеснул руками.
- Впрочем, что я? Ведь у него обширнейшая язва желудка.
Не люблю, когда из меня делают идиота. Я демонстративно постучал удостоверением по столу.
- Ваше право, - сказал директор. - Чем мы займемся в первую очередь?
- Уроки.
Я чувствовал, что мало похожу на инспектора. Это и не удивительно: на подготовку легенды у меня была всего половина дня. Я едва успел зазубрить структуру облоно и некоторые общие принципы педагогики.
- Я могу говорить с вами откровенно? - вдруг спросил директор.
- Разумеется.
Он включил вентилятор, внимательно посмотрел на белый полупрозрачный круг и повернулся ко мне всем телом.
- Вас интересует учитель Зырянов?
Надеюсь, что на моем лице ничего не отразилось. Да, меня интересовал учитель Зырянов. Но директору не следовало знать об этом. Никому в поселке не следовало об этом знать.
- Я так и думал, - сказал директор. - В конце концов я буду жаловаться. Если сам Зырянов не будет, то буду я. Дайте же человеку спокойно работать. Ну да - он дает материал сверх программы. Много материала. Но вы посмотрите - его ученики берут грамоты на всех областных олимпиадах. А двое - даже на всесоюзной. Я понимаю, были времена, когда любое отклонение от программы… Я и сам… Но ведь все уже позади. В позапрошлом году Зырянов получил звание заслуженного учителя.
- Очень рад за него.
- А вы знаете, что его приглашали в Москву, на кафедру? Говорят, что его метод - это готовая докторская.
- Неужели?
- Отказался, - торжествующе сказал директор. - Не поехал ни в какую Москву. Потому что - Учитель. - Директор так и произнес это слово - с большой буквы. - Мы, конечно, все учителя, что там говорить, - он махнул рукой, - я, например, вот вы. Но Зырянов - именно Учитель. Вы слышали о Крапивине?
- Ну как же…
- Его ученик. А Дементьев, а Логачев, а Болдин…
Директор называл имена, не подозревая, что мне они прекрасно известны. Совсем недавно я тщательно изучил длинный список этих имен. Причем против каждого из них стояло очень высокое звание.
- Его ученики любят, - почему-то шепотом сказал директор. - Вы преподавали?
- Немного.
- Ну все равно. Это очень трудно, чтобы ученики любили. Меня, например, не любят. Честное слово. Меня только уважают, боятся, а его - любят.
- Несколько дней назад я даже не слышал о Зырянове, - вполне искренне сказал я.
- Я хочу, чтобы его оставили в покое, - сказал директор. - Есть же обычная деликатность. Вы не поверите: после каждой комиссии, после каждой проверки он день-два болеет. Да. Мне приходится переносить уроки. Он и так часто болеет.
Директор посмотрел на меня, словно ожидая, что после этих слов я извинюсь и уйду. Но я сидел.
- Хотите побывать на уроке у Зырянова? - безнадежно сказал он.
- Да.
Он вздохнул.
- Хорошо, я провожу вас. Но одна просьба: понимаете, в детстве Зырянов попал в аварию… Едва выжил… У него сейчас несколько… необычный вид. Мы-то привыкли; а вы человек новый…
- Я все понял.
- Фу… какая жара, - сказал директор, дополнительно к вентилятору обмахиваясь руками. - Сколько здесь живу, не помню такого жаркого октября. Печет, как на юге. Да вы оставьте пиджак - совсем распаритесь, повесьте вот тут, на стуле.
- Спасибо, мне не мешает, - сказал я.
Это было не так. Но под пиджаком, поверх рубашки, сбоку, в кобуре на ремнях, у меня висел тяжелый двенадцатизарядный армейский пистолет с навинченным глушителем.
Мы прошли по пустому солнечному коридору. У дверей я класс директор как-то заколебался, но постучал. Школьники дружно встали. Директор назвал меня, попросил разрешения присутствовать.
- Пожалуйста, - клекочущим, как у птицы, необычайно высоким голосом сказал некто сидящий за учительским столом.
Я прошел в задние ряды. Головы поворачивались мне вслед. Не знаю, в чем дело, но я сразу почувствовал острую враждебность. Меня не хотели. Весь класс не хотел. Это было странно. Я специально долго устраивался: достал авторучку, блокнот, на чистой странице крупно, чтобы видел окаменевший сосед по парте, написал число, номер школы, фамилию учителя. И не ошибся: неприязненные взгляды отклеились один за других.
- Продолжай, Егоров, - проклекотал учитель.
У доски, испещренной непонятными символами, стоял длинный нескладный парень. Он в раздумье почесал нос - запястья далеко высунулись из рукавов, - отрешенно поглядел на доску, сказал ломающимся баском:
- Топологические пространства, являющиеся подпространствами хаусдорфовых бикомпактных пространств, называются вполне регулярными, или тихоновскими пространствами. - Он запнулся, опять почесал нос и зачастил, будто прорвало: - Их тоже можно охарактеризовать некоторой аксиомой отделимости, а именно: аксиомой, требующей, чтобы для любой точки и любого не содержащего ее замкнутого множества существовала непрерывная функция, равная нулю в икс и единице на эф.
Я осторожно посмотрел по сторонам - не валяют ли дурака. Класс напряженно слушал. Кое-кто быстро писал в тетради. Мой сосед по парте морщил лоб и беззвучно шевелил губами - повторял.
Оставалось думать, что с тех пор, как я окончил школу, преподавание математики сильно шагнуло вперед.
- А топологические пространства, являющиеся открытыми подпространствами хаусдорфовых компактных пространств, можно считать локальными компактными пространствами, - частил парень.
На меня больше никто не обращал внимания. Меня это устраивало. Я смотрел на учителя.
Директор ошибался. Вид его не был необычным. Это был просто другой вид. Учитель походил на первоклассника - маленький и худой. Если бы он встал, то ненамного возвышался бы над партами. И на этом детском теле сидела непропорционально большая, очень круглая, шишковатая голова с редкими волосами - череп казался голым. Но когда учитель поворачивался, то белесые, как у новорожденного, волосы вдруг вспыхивали мелкими разноцветными искрами, словно были сделаны из хрусталя.
Глаза его по-лягушечьи резко выдавались вперед и казались еще больше из-за очков с сильными стеклами - зрачок растекался во всю линзу, а тяжелые веки периодически смыкались, будто створки раковины. Безгубый рот до ушей звонко чмокал, вздувая в углах зеленые пузыри.
Он был похож на какое-то земноводное животное. Я поднял ручку, словно рассматривая перо, сфотографировал его несколько раз.