Устроились мы удобно, и у печки, и на виду, но при этом как бы за стаей молодых урок, которые, сидя на корточках, почесывались, искали вшей, жевали что-то сомнительное и передавали друг-другу кружку с почти кипящей водой, отхлебывая по глоточку. При этом они не переставали громко смеяться и травить друг-другу какие-то мерзкие истории на смеси фени и мата. Смысл я не мог понять при всем желании, но дело полезное: так наш разговор гарантированно никто не разберет.
– Уши пухнут, – доверительно пожаловался Князь Гвидон. – Без махры вшивота, и награнтать неподьемно.
– Совсем не курю, – вроде и не соврал, и заначка целее будет, ведь таким только покажи, мигом все до крошки вытащат. Тем более смысл второй половины фразы я в точности не понял, но на всякий случай обескураженно развел руками, добавив в ответ на удивленный взгляд: – Обычное дело для моего времени, кстати. Все о здоровье заботятся, физкультурой занимаются, хотя, надо признать, и живут лет до восьмидесяти в среднем. Это если в Японии или Франции, в России на десяток поменьше выходит…
– Ты лучше скажи, когда эсэсэсэр до доски дойдет? – нетерпеливо перебил мое многословие Гвидон. – Рвет меня это дело, вот как орлов на твоей бирке увидел, так, считай, сна лишился, а потом и грязи наелся, тебя разыскивая.
– Так и меня без документов в ЧК загребли, чужое имя и дело навесили, и вот, на Соловки отправили, – поспешил отдариться я. – Что до СССР, так он до 1992 доживет.
– Них…я себе, – ошеломленно замотал головой пахан.
И толкнул краткую энергичную речь из смеси матерных и блатных слов. Я же прикидывал, о каких фактах из истории страны стоит рассказывать, а какие – лучше бы придержать. Ну вот к примеру, зачем Степану Никодимычу знать об ядерном оружии? Или о космических кораблях?
– И какого х…я тебя в наш бедлам понесло? – отругавшись всласть, Князь Гвидон продолжил расспрос.
– Сам бы хотел знать, реально. Шел себе по улице к товарищу, никого не трогал, зашел в парадное, смотрю, что-то не то, покрашено не так, двери иные, вышел обратно на улицу – и хоп! Вместо 2014-го года в 1926-ом. Причем никакая наука нашего времени даже и помыслить не может о подобном эффекте! Только чудом или инопланетянами такое объяснить можно, и никак иначе.
– А назад откинуться? – с плохо скрываемой надеждой спросил Гвидон.
– Как только ни пытался, – неподдельно расстроился я. – И так заходил, и иначе, и ждал, и прыгал, в общем, все, что мог, сделал. Ничего не помогло.
– Галоши не заливаешь?
Пахан поймал взглядом мои глаза, но я понял смысл вопроса по интонации и не подумал лукавить:
– Хоть чем поклянусь! – и добавил, попробовав призвать в союзники логику: – Если бы мог, зачем год на Шпалерке болтаться? Объяснился бы с чекистами, так и так, вышло чудо чудное, пользуйтесь, пока можно. А так… Ни документов, ни дороги домой.
– Ху…м маку не утрёшь, – явно расстроился Князь. – Но, погодь, вот не ковырнула бы моя братва твои картинки, так бы и сдался в ЧК?
– Ну да, – не стал запираться я. – Сами же видели, как документы оформлены, так что надеялся – поверят… А почему нет? Со знанием будущего многих ошибок можно избежать, миллионы людей спасти, ресурсы сохранить, если повезет – построить социализм не как получилось, а правильно, например, по-шведски или по-китайски.
– Ладно, брякай, что же нас ждет, – поморщился от моего пафоса пахан. – И без туфты!
Тут я пустился в подробный рассказ о будущем: "Дела в колхозах шли плохо. Не сказать, что совсем плохо, можно даже сказать – хорошо, но с каждым годом все хуже и хуже". То есть ничего не утаивал, но аккуратно преувеличил (да и преувеличил ли на самом деле?) быстро нарастающую жесткость расправ советского правительства с уголовным и политическим элементом в ходе реализации ошибок коллективизации, перегибов индустриализации, Голодомора, великой чистки 37-го года, строительства заполярных железнодорожных магистралей и добычи золота Колымы. Не забыл в деталях описать отечественную войну, вытянутую чудом и героизмом миллионов простых людей. И уже без особых деталей прошелся по основным вехам истории развитого коммунизма, вплоть до перестройки и раскола былой империи на кучку с трудом уживающихся между собой республик – устал шевелить языком, да и пахан явно вяло реагировал на события за горизонтом собственной жизни.
На грузинской войне 2008 года Гвидон совсем погрустнел. Не иначе осознал, что время крутых перемен не для пенсионеров, шансы пожить в свое удовольствие в замешивающейся круговерти не велики. Но вместо уточнений событий ближайших лет удивил меня приземленным, и в то же время актуальным вопросом:
– А нонче куда податься надумал?
– Не знаю, – честно признался я, про себя лихорадочно продумывая действия, которые не должны идти вразрез с планами урки и оставили бы мне хоть относительную, но свободу. – Очень уж не понравилось мне в гостях у ЧК. Боюсь также, что с документами, что без – сперва допросят качественно, с пристрастием, а потом расстреляют на всякий случай. То есть помочь стране хочется, но не ценой же здоровья или жизни!
– Барно! – довольно кивнул головой Князь Гвидон. – Дядин дом живо учит, что пи…ду и титьку в одну руку не возьмешь.
Я же попробовал на вкус придуманную на ходу версию… И с ужасом осознал ее полную реальность. Все те страхи о звериной хитрости чекистов, своекорыстии и презрении к чужой жизни, что я досель уверенно и успешно гнал из своих фантазий, после увиденного с изнанки внезапно обрели объем, цвет и даже запах, тяжелый запах крови и го…на. Идея перекраивания истории, ведущая меня вперед все время после провала в прошлое, внезапно превратилась в глупую и очевидную ловушку, выход из которой надлежало найти как можно скорее. Аж слабость накатила, и как не вовремя-то!
К счастью, мои душевные метания прошли мимо внимания уголовного лидера. Он удивительно легко оставил в покое щекотливую тему моего целеполагания и деловито уточнил:
– Много нагрузили?
– Трешку. Перед тем еще год на Шпалерке промариновали.
– На траву тебе рвать не резон, проще отпыхтеть, – почему-то повеселел Князь. И неожиданно перейдя на нормальный язык, спросил прямо и в лоб: – Может быть, ты помнишь какие-нибудь клады, что в будущем отыщутся?
– Увы, – пришла моя очередь расстраиваться. – Что-то в новостях мелькало, но никаких подробностей…
– Дела знаменитые? Шармак? Мокруха? Скок?
– Только политиков, разве что, – чуть покопавшись в памяти, выложил я по одному знакомому слову: – Вот Кирова в 34-ом грохнуть должны, как-то глупо причем, из ревности. Народу под это дело репрессируют эшелоны. А еще Маяковский в 30-ом застрелится.
– Без мазы, – поморщился Гвидон. – И нужный номерок в скачках или в лотерее ты конечно не знаешь.
– Слишком давно, пожалуй, даже в интернете не найти.
– Что же еще? – пахан простецки почесал затылок, не обратив особого внимания на новое слово. – С авиаторами что-то намутить?
Это он уже от отчаяния, – понял я. Нет, самолетная тема в СССР популярна сверх всякой меры и смысла. Чуть не в каждой второй газете пишут то про иностранцев, добирающихся на крыльях аж до самой Австралии, то про нашего Громова, облетевшего всю Европу. Вот только как на этом заработать хоть копейку? Тем не менее, я без особой надежды выложил единственный застрявший в памяти факт:
– Чкалов через Северный полюс до Штатов доберется, но это уже позже, году в тридцать пятом.
– И как же ты жить-то мортуешь с эдаким капиталом в башке?
– подозрительно вкрадчиво поинтересовался пахан.
Похожие вопросы я задавал себе не раз. К сожалению, ничего дельного в рамках прокрустова ложа социализма не выходило, собственно, именно поэтому мне и приходилось держать политический вариант продажи информации о будущем как основной и даже единственный. Но некоторые слабые идеи все же имелись:
– Можно вложиться в картины, я помню несколько авторов, ставших знаменитыми. Но результата так можно достичь только лет через двадцать-тридцать. Или подождать оттепели с десятком-другим старых икон. Еще на денежных реформах немного заработать, но это уже только после войны. Хотя… Все же надежнее производством заняться, есть варианты с лапшой быстрого приготовления, туристическим снаряжением, ксерографией, полупроводниками или аквалангом…