Девушка встрепенулась, посмотрела по сторонам, но мальчишки с зеркальцем в руках не заметила - он отступил за столб.
- Ты от него? - обрадовалась Руфь и погладила щёку, на которой только что играл солнечный лучик.
Зайчик перебежал на грудь, метнулся в сторону, опять кольнул глаза.
- Ты хороший, - неведомо кому сказала девушка, потянулась пальцами к жёлтому пятнышку на одежде.
Мальчишка тотчас повернул зеркальце.
- Бегай по мне, бегай, - засмеялась девушка. - Ты добрый, и я тебя не боюсь. Ни капельки. Я тебе рада. Я знаю: тебя мистер Литтлмен ко мне послал.
Солнечный зайчик спрыгнул с одежды Руфь на забор.
- Куда же ты, хороший? - удивилась она и протянула руку, как бы пытаясь его остановить. - Не уходи, ясноглазый. Расскажи мне о Литтлмене. Или отведи к нему.
Зайчик побежал по забору, вернулся, и девушка, улыбаясь, слепо двинулась за ним.
Третий разговор был неожиданным и бурным. Он налетел словно дождь, прошумел возле дома Фроста, впервые остудив сердца детей.
В тот день они материализовали яблоки. Рэй вспомнил, как они познакомились с Учителем, а Катарина предложила самим теперь попробовать сотворить что-нибудь вкусненькое.
Литтлмен согласился.
- Только делайте их спелыми, - пошутил он. - А то ещё с животами будете маяться.
Яблок было уже десятка три - все крупные, краснобокие и… неимоверно горькие.
- Не понимаю, - вздохнул огорчённо Патрик. - Я делаю всё по правилам, а оно не получается. Смотрите, ребята.
Он сосредоточился. Воздух над травой в двух шагах от мальчика пришёл в движение, как бы потемнел, собираясь в шар.
И тут Литтлмен быстро шагнул к этому "созревающему" плоду, наклонился и достал из тёмного облачка нечто похожее на клочок ядовито-зелёной ваты.
- Зачем ты это делаешь, Конни? - спросил он, поворачиваясь к сыну шерифа. - Я давно наблюдаю за тобой. Ты вмешивался во все акты творения и всем подсовывал эту горькую пакость. Зачем?
Конни испуганно сжался, покраснел.
- Я знаю зачем, - сердито сказал Рэй. - Он вообще пакостник и к тому же давно не получал по шее.
- Как тебе не стыдно, Конни?! - воскликнула Катарина. - Ты с нами и нам же всё портишь.
- Подумаешь, - огрызнулся тот. - Уже и пошутить нельзя.
- Ты не прав, Конни, - укоризненно покачал головой Литтлмен. - Шутки должны радовать, а не огорчать. Запомни на будущее.
На этот раз цветы получились.
Уилфилд оглядел то, что сотворил раньше, и рассмеялся.
Среди битого кирпича валялись мясистые подобия тюльпанов без стеблей, безобразных размеров розы с алыми листьями и огромными колючками, нечто с непрорезавшимися лепестками, похожее на небольшие кочаны капусты. Были тут и целые кусты - уродливые, ни на что не похожие, будто больной художник мешал как попало краски.
Уилфилд дематериализовал все пробы.
"Маме всё равно понравятся, - подумал мальчик, разглядывая свои странные создания. - Она любит цветы. Всякие. Когда была здорова, то приносила их и весной, и летом. Отец, правда, ворчал, но не ругался так страшно, как теперь".
Уилфилд вдруг заметил, что летний долгий вечер куда и девался - в зарослях уже давно разлеглась темень, а в окнах домов зажглись огни.
Прижимая букет к груди, мальчик побежал домой.
Он торопился и уже на третьей улице в боку неприятно заёкало.
"Хотя бы отец задержался в своей мастерской", - с тоской подумал Уилфилд, не зная, как будет оправдываться, если отец дома и уже хорошенько выпил. Отец выпивал и раньше, но злился редко. Когда маму три года назад парализовало, он стал каждый вечер приходить с работы не просто усталый, а какой-то чёрный и неразговорчивый. Любая мелочь раздражала его. Он начинал орать на маму, проклинал всё на свете. Мама отворачивала голову к стенке и плакала.
Уилфилд бежал, бежал, а перед входом в дом замешкался. Боязно.
Тихонько приоткрыл дверь. Отец сидел в кресле перед телевизором и, казалось, дремал. Мама, как всегда, в спальне, её из комнаты не видно.
Уилфилд на цыпочках направился в спальню. И вдруг… Будто молния блеснула. Отцовская рука упала на плечо, рывком остановила.
- Ты где околачиваешься?
- Мы… играли… - пересиливая страх, ответил мальчик. - А оно стемнело… Сразу. Я вот… для мамы…
Он замолчал, не зная, что сказать.
Отец вырвал из рук Уилфилда букет, грозно спросил:
- Откуда цветы? Украл?
Уилфилд отрицательно покачал головой. Голос куда-то девался.
- Та-а-к, - протянул отец и шумно выдохнул. В комнате распространился запах дешёвого виски. - Значит, я гну спину в мастерской, а ты в это время лазишь по чужим цветникам!
- Папа, я не воровал. Я… маме.
Отец швырнул букет на пол, схватил с подоконника бельевую верёвку.
- Джил, не трогай его, - слабо отозвалась из спальни мать. - Я тебя умоляю.
- Помолчала бы, - рыкнул отец, и горячая верёвка обожгла спину Уилфилда.
Мальчик вскрикнул от боли. Железная рука отца, от которой пахло автолом, пригибала его к полу - там валялись разлетевшиеся от удара лепестки его самодельных цветов.
И тут Уилфилда осенило: материализация! Он умеет мысленно так погладить атомы, что они улягутся будто шерсть котёнка под рукой! Он может уговорить ленивые атомы, которые разбрелись в маминых ногах, вернуться обратно. Он должен их уговорить! Сейчас! Немедленно! Учитель рассказывал, что для материализации главное - желание. Так вот. Больше всего на свете он хочет, чтобы мама поправилась и опять ходила по дому, готовила обеды… Чтобы он слышал её шаги.
Верёвка снова перепоясала мальчику спину. Он вздрогнул, но кричать или плакать не стал.
"Пусть маме вернутся ноги!" - мысленно взмолился Уилфилд.
Взбешённый молчанием сына, отец остервенело хлестал его, приговаривая:
- Будешь красть?! Будешь шляться по ночам?!
"Атомы, миленькие, скорей! Скорей возвращайтесь! Я люблю маму! У неё были такие красивые ноги. Пусть к ним вернётся сила! Я прошу вас, атомы!.."
И чем сильнее бил Уилфилда отец, тем отчаянней мальчик просил природу, приказывал ей, требовал вернуть маме ноги. Такие, какими он запомнил их, когда ходили на речку: стройные, смуглые, сильные. Чтоб под гладкой кожей шевелились тёплые мускулы и играла кровь, чтоб они жили! Жи-ли, жили!
Отец ударил как-то особенно больно, с оттяжкой. Уилфилд, сцепив зубы, застонал.
Отчаянно вскрикнула мать.
Рука Джила, сжимавшая верёвку, вдруг разжалась. Он испуганно отступил, отпустив сына.
В дверях спальни, придерживаясь за спинку кровати, стояла - да, именно стояла! - его жена.
"Надо слетать туда", - подумал Литтлмен, дочитывая информацию в газете. Короткая заметка сообщила:
"Философы и социологи 70 стран соберутся 12–18 августа в Лос-Анджелесе на очередной форум "Социальные пути развития и проблема выживания человечества"".
Он вспомнил чужую тоску, которая будто сигнал SOS, привела его в хибарку Ноубоди, предостережения старика. В чём-то он прав… Отдать знания - половина дела. Надо, чтобы они овладели массами, родили идеи и желание переустроить мир. Надо, наконец, чтобы, как когда-то в России, нашлись чистые и мужественные люди, которые овеществили бы идеи, переложили их на язык действия. Это единственно верный путь. Но одному такой тяжкий труд не по плечу. Один - всё равно никто. Даже самый сильный и умелый…
Литтлмен перебрал в памяти события последних дней. Весь городок говорит о чудесном исцелении матери Уилфилда. Молодец, парнишка. Как надо любить мать и хотеть её выздоровления, чтобы совершить такое чудо. Ничего не сказал, не попросил помощи. Сам вызвал беду на бой и сам победил её. Уже ради этого стоило учить детей, хотя трудности множатся с каждым днём. Детям скоро в школу. Занятия с ними надо как-то узаконить. А то ведь городок маленький; множатся слухи, один нелепее другого, обыватели хотят знать - кто он и что, зачем пожаловал сюда, почему возится с детьми. Да и сама школа… Его, Литтлмена, школа. Занятия надо строить более широко и фундаментально. Дети, конечно, увлеклись экзотическими знаниями. Все хотят летать, обмениваться телепатемами, овладеть материализацией. Но ведь прежде всего из них нужно сделать Людей. Случай с Конни, который пакостил остальным, тому подтверждение. Нравственность, любовь, сострадание… Вот какими должны быть главные предметы в школе Литтлмена.
Он вышел из отеля и в который раз наткнулся взглядом на одутловатое лицо Гризли.
"Следит, - отметил про себя Литтлмен. - По-видимому, Шериф тогда всё же здорово струхнул. Зря я ему сказал о помятом бампере… Теперь эти идиоты будут контролировать каждый мой шаг".
Литтлмен нарочно зашёл в универсальный магазин. Походил по залу минут десять, вышел на улицу. Помощник шерифа стоял возле витрины, прикуривал.
Ненависть к этому ходячему окороку, подонку и убийце, с новой силой обожгла Литтлмена. Стоит только захотеть, только подумать, и в мозгу помощника шерифа сейчас, сию секунду лопнет маленький сосуд. И он станет уже не ходячим окороком, а прикованным к постели. К тому же бессловесным, как и положено скотине… Однако нет! Он сюда пришёл не судьёй, а учителем. Посему проведём маленький урок. Чисто человеческий. В духе Рэя, который успел во время передышки дать Конни-секунданту пинка.
Литтлмен резко свернул в проулок, спрятался за стволом клёна. Услышав сопение Гризли, вышел на пешеходную дорожку, перегородил преследователю путь.
Гризли остановился, не зная, как поступить.