– Ну, на нет я суда нет. Извините меня, Дмитрий Алексеевич. У меня все.
– Да, но у меня не все! – сварливо сказал Малянов, поднимаясь. – С вашего позволения, Арнольд Павлович, я бы хотел узнать…
– Не могу, – сказал Снеговой как отрезал. – Не имею права.
И не обращая более никакого внимания на Малянова, он подошел к столу и принялся разгружать карманы пижамы. Носовой платок, грязный, мятый, – в угол. Пачка "Беломора". На стол. Коробок спичек. Еще одни коробок спичек… Какие-то сложенные бумажки… авторучка…
Потом он извлек на свет огромный пистолет и сунул его небрежно в первый ящик стола.
Увидев этот пистолет, Малянов приоткрыл рот и тихонько попятился к двери.
На пороге своей квартиры Малянов задержался и прислушался. Дверь была приоткрыта, виднелся свет в щели, но звуков никаких слышно не было, кроме, впрочем, ворчания водопровода. Тогда Малянов осторожно прошел в прихожую. Дверь при этом отчаянно заскрипела, и Малянова всего перекосило от этого скрипа.
В кухне было пусто. Стол прибран, чисто протерт. Вся грязная посуда – в мойке. Пол подметен. Газ выключен. И никого.
И в ванной тоже никого. Висят на бельевой веревке розовые трусики и такой же лифчик.
Малянов прошел в кабинет, положил на край стола толстый справочник Снегового и некоторое время стоял в нерешительности, озирая свое хозяйство: включенный калькулятор с красными цифрами на дисплее, груды исписанной бумаги, рулоны графиков, бумажные листы, разбросанные по всему полу…
Потом он вытянул губы дудкой, задрал брови повыше, словно собирался отмочить какую-нибудь шуточку, повернулся и на цыпочках, но решительно направился в бывшую детскую.
Лидочка мирно спала. Мигающий фонарь за окном выхватывал из темноты контуры ее тела, закутанного в простыню, бледное, без кровинки лицо с поджатыми губами. Лицо это было сейчас таким непривлекательным и даже страшноватым, что Малянов, казалось, оставил свои решительные намерения и остановился на полдороге, неспособный решить, так ли уж ему нужно то, за чем он сюда приперся.
И вдруг давешний гул прокатился за окном, снова подпрыгнул и повернулся на месте огромный лидочкин чемодан, и фонарь на улице сперва замигал и задергался, словно припадочный, а потом вдруг разгорелся в полную силу.
Всю комнату залило ртутным мертвенно-синим светом, и в этом свете Лидочка вдруг поднялась на постели, села, придерживая на груди простыню, и уставилась на Малянова ясными, широко раскрытыми глазами. Будто и не спала вовсе.
– Трясет… – сказал Малянов, словно оправдываясь. – Кому-то мы очень не нравимся…
– Дмитрий Алексеевич, – сказала Лидочка негромко. – Идите сейчас же спать.
Голос у нее был, что называется, "железный", в опытное ухо Малянова не улавливало в нем ни тени надежды. Само по себе это, может быть, и не остановило бы его, но… Все было не так, как должно быть и бывает обычно в подобных случаях. И резкий беспощадный свет в окно – словно любопытствующий прожектор. И подрагивающие стены, и шорох штукатурки, осыпающейся где-то от подземных толчков. И женщина в постели… Не женщина сидела там, выпрямившись, прижавшись лопатками к стене, – ведьма это сидела, кутаясь в простыню. Сухая кожа туго обтягивала лицо, и обнажились верхние зубы – то ли в улыбке, то ля в оскале каком-то.
– Так уж прямо и спать… – глупо сказал Малянов, переминаясь с ноги на ногу. – Рано еще спать. Пусть дети спят.
Лидочка молча смотрела на него. Ведьма на допросе.
– Ну что ты в самом деле! – сказал он, слегка приободрясь. – Лидия! Отвратительная мидия!
Лицо ее дрогнуло, она словно бы расслабилась мгновенно.
– Что ты глядишь на меня, как ведьма на допросе? – он шагнул вперед и оказался на краешке кушетки. Женщина снова напряглась и чуть отодвинулась.
– Ну ладно. Ну не буду. Как хочешь. Пойду тогда работать. Сегодня весь день не давали работать. Как с цепи сорвались, честное слово. Сначала – телефонные звонки. Потом этот деятель с замороженным омаром. Потом Вечеровский приперся…
– Потом я, – сказала Лидочка тихо.
– Потом ты, – согласился Малянов.
– А кто это сейчас приходил?
– Сосед.
– Зачем?
– Да так… Ерунда разная. Про тебя расспрашивал, между прочим.
– И что ты ему сказал?
– Сказал: это одна моя знакомая ведьмочка… – промурлыкал Малянов, предпринимая кое-какие разведывательные действия.
– А он?
– А он… всякие глупости спрашивал… про общих знакомых…
– А ты?
Малянов не ответил.
Он проснулся утром от выстрела. Выстрел ахнул у него прямо над ухом, так что он подскочил на тахте и сел озираясь. В комнате все было, как вчера, но из раскрытого окна доносился какой-то галдеж, там рычали двигатели, высокий голос повторял: "Не создавайте препятствия… Проезжайте… Проезжайте быстрее…" И какой-то смутный галдеж доносился из-за входной двери, с лестничной площадки.
Малянов спрыгнул с тахты и прежде всего высунулся в окно. У подъезда толпился народ, стояли неподвижно и ерзали, пристраиваясь поудобнее, многочисленные автомобили: милицейская ПМГ с мигалкой, "скорые", газик Снегового и еще четыре "Волги" – три пропыленные, жеваные, черные и одна новенькая, ослепительно белая. Половина проезжей части была всем этим перегорожена. Проезжающие машины притормаживали, останавливались, гаишник с жезлом прогонял их прочь, покрикивая высоким голосом. Белая "Волга" вдруг газанула, из выхлопной трубы вылетел клубок светлого дыма, выстрелило оглушительно, и "Волга" заглохла…
Малянов кое-как оделся и выскочил на лестничную площадку.
Здесь, оказывается, тоже было полно народу. Малянов узнал кое-кого из соседей, но были и незнакомые, и все они концентрировались около распахнутой настежь квартиры Снегового. Были там среди прочих майор милиции, сержант милиции, двое в штатском, врач в белом халате и дворничиха…
– Что случилось? – спросил Малянов давешнего старикашку из квартиры снизу.
– Смерть случилась, дорогой мой, – торжественно и печально произнес старикашка. – Смерть, голубчик… Беда-то какая, а?
– Кто?.. С кем?
– Снегового, Арнольда Павловича, знали вы? Из одиннадцатой квартиры…
– Ну?!
– Умер. Все. Ушел из жизни.
– Не… не может быть… – пролепетал Малянов, холодея.
– Увы. Уже и вынесли. Все. Финита ля комедиа.
– Да что случилось?
Старикашка приблизил горбатый нос к маляновскому уху и прошептал:
– Застрелился он этой ночью. Вот сюда пулю послал… – он постучал себя по виску. – И ни записки, ничего…
Малянов дико глянул на него и, оскользаясь в домашних шлепанцах, ссыпался по ступенькам. Внизу, в маленьком вестибюле, опять же толклись люди. Здесь был лопоухий мальчишечка-шофер – он силился отворить вторую половинку двери в подъезде. Еще один сержант милиции. Какие-то вовсе бездельные, глазеющие люди и два санитара, держащие на весу носилки с длинным громоздким телом, укрытым простыней…
Пока давались со всех сторон советы, пока ковыряли дверь, пока со скрипом распахивали ее, Малянов стоял столбом, глядя на белое, длинное, мертвое… Он не в силах был ни уйти, ни подойти ближе.
Потом дверь распахнулась, носилки понесли, и только тогда Малянов протолкался к ним я пошел рядом. И вдруг он увидел глаз. Простыня была продрана, и сквозь дыру смотрел на Малянова широко открытый мертвый и потому совсем незнакомый глаз…
Вернувшись домой, Малянов сразу бросился к телефону, набрал номер и долго слушал длинные гудки. Потом пробормотал: "Ну да, у него же лекции с утра…" и положил трубку. Он все еще не мог прийти в себя. Все еще стоял у него перед глазами огромный страшный Снеговой – как он выволакивает из кармана пижамы и засовывает в стол черный тусклый пистолет… И звучал мрачный голос: "Не имею права.." И мертвый глаз сквозь дыру в простыне смотрел на Малянова, словно с того света…
Малянова передернуло. "Жуть-то какая, господи!.. И глупо же, глупо!" Он бормотал эти слова, не замечая собственного бормотания, а сам снова и снова набирал телефон Вечеровского, уже забыв, что тот с утра на лекции. Телефон вел себя странно – то было занято, то шли бесконечные длинные гудки.
Потом он швырнул трубку и помчался к дверям детской. Постучал. Никакого ответа. Потряс дверь. То же самое. Заглянул внутрь. Все очень чисто, все прибрано и… пусто. Ничего и никого. И исчез громоздкий чемодан, занимавший весь передний угол, где игрушки.
В полном остолбенении Малянов прошел по квартире, заглядывая во все углы. Никого и ничего. И все прибрано, вычищено, вылизано – ни пылинки в доме. И только в ванной на бельевой веревочке сиротливо покачивались на сквознячке розовый лифчик и розовые же трусики.
– Нет, отцы, это чушь какая-то, – громко сказал Малянов.
Медленно, шаркая ступнями по полу, он вернулся в свой кабинет, присел было за стол, но тут же сорвался в прихожую, схватил с вешалки пиджак, обшарил карманы, вытащил бумажник, несколько скомканных кредиток, оглядел все это со стыдливым изумлением и сунул обратно.
– Все равно, – сказал он громко. – Тут что-то не то. Что-то тут, отцы мои, не получается…
Он вернулся в кабинет, снова набрал номер Вечеровского, снова оказалось занято Он бросил трубку, рассеянно взял несколько листочков из папки, пробежал их глазами, нашарил в столе фломастер и старательно вычеркнул из рукописи очередное "легко видеть, что…"
И в этот момент в кухне звякнула ложечка.
Малянов вздрогнул и уронил листки.
В кухне кто-то был. Кто-то двигался там – шаркнули подошвы, снова брякнул металл о стекло, чиркнула спичка… Малянов слез с края стола и осторожно двинулся в направлении кухни.