Возможно, здесь иначе понимают, что такое безумие, но в любом случае они решили использовать меня в своих целях? Что они задумали? Нацелить на зарождение всплеска небывалого энтузиазма?
Мы молчали, каждый наедине со своими мыслями. Кем он, Ин-се, кстати, являлся? Родственником материкового гарцука? Мелковато для биороба, способного ставить такого рода вопросы. Его манера поведения была сродни замашкам попечителя ди - та же неброская властность, та же уверенность в праве задавать любые вопросы любому губошлепу; та же способность мгновенно, как бы походя, решать чужие судьбы. Он простил Этту, теперь парнишка мог считать себя свободным от утомительного пребывания в тюрьме. У Ин-се, как, впрочем, и у Ин-ту, не было и тени сомнения в своей правоте, а это свойственно только столпам, не важно каким порядковым номером они пользуются в своих титулах. С другой стороны, осадил я себя, нельзя впадать в грех аналогий и верить всякой дребедени, навеянной земной литературой о необычном. Иерархия она везде иерархия, и у этого столпа вполне достаточно славных, образованных, исполняющих обязанности, чтобы попытаться осторожно прощупать меня. Кем бы Ин-се не был, моя задача первым делом встать на его точку зрения и попытаться взглянуть на себя как на правоверного губошлепа, озабоченного…
А ведь это идея!
Хорошая идея!..
Чем более всего может быть озабочен правоверный губошлеп?
- Послушай, знахарь, - обратился ко мне Ин-ту, - если тебе вновь откроется что-то в часы отдыха, дай мне знать. Запомни и расскажи все, вплоть до самых мелких подробностей. Сейчас ступай.
* * *
Как назло, в ту ночь мне привиделся удивительный сон, многозначный, бестолковый, но несомненно провидческий. Я так и признался старцам - видел, ваши милости, прозрачный попутал. До сих пор в себя прийти не могу. Может, рассказать народу? Ин-ту и Ин-се одновременно и слажено почесали животы. Этот жест на человечьем языке означал пожимание плечами.
Когда я заявил о том, что желаю рассказать "сон", народ, собравшийся на палубе, заметно взволновался. Губошлепы даже работу бросили- так и замерли, выжидающе и разочаровано поглядывая на меня. Все ждали продолжения истории о храбром Данко. Все утро и полдень только об этом и говорили. Спорили - отрастит ли герой новое сердце, доведет ли соплеменников до новых земель и займется ли постройкой ковчега? А тут какое-то видение, посетившее чудака в минуты отдыха. Небыль, которая могла случиться только с диким горцем - они все там, в горах, горазды на выдумки. Правда, по глазам Дуэрни, я видел, как ей страстно хотелось услышать окончание истории о Фрези Грант. Она жаждала продолжения, но с рассказом о бегущей по волнам я решил обождать. Дуэрни следовало увидеть себя посреди океана в те самые минуты ночного отдыха, когда рассудок отключается, когда добрый поселянин и воспитанная мамка становятся подобны утюгам. Она должна была проснуться с этим воспоминанием, жить с ним, осознать его. Так что в отношении Дуэрни спешить было нельзя.
Этта и Огуст тоже не скрывали разочарования, помощник начальника канцелярии даже нижнюю губу выпятил. Их возбуждали рассказы о героях, Иванах-царевичах и третьих сыновьях, а не какой-то вымысел.
Пусть подождут…
Сейчас меня куда более интересовало поведение старцев. Почесывание животов, в общем, ничего не значило. Как они отнесутся в тому, что я публично, в присутствие представителей всех каст Хорда оповещу о небывалом? Это вам не народные демонстрации, не сборища толпы, ведь в любом случае желание увидеть ковчег всего лишь сотрясало здание, выстроенное славными. Первый же рассказанный сон, вера в возможность во время ночного оцепенения оставаться наедине с собой и видеть то, что принадлежит только тебе и никому другому, - могли обрушить все здание. И, прежде всего, убежденность в необходимость строительства ковчега.
Никто из старцев глазом не моргнул, когда я оповестил собравшихся о желание поделиться с ними увиденным во сне. Они даже не переглянулись, не выразили неудовольствия, не заставили заткнуться, не натравили капитана, который по-прежнему волком смотрел на меня. Всего-навсего лениво почесали животы. По-видимому, народ и славные на Хорде было беспредельно едины.
Начал я тихо.
- Приснилась серая намокшая штукатурка, местами обвалившаяся. Из-под штукатурки проглядывает кирпичная кладка. Выше две уходящие в поднебесье стены, расстояние между ними согнутая в локте лапа с разжатыми пальцами. Я застрял в теснине, пока вдруг не осознал, что щель разделяет две части огромного здания, как бы разрезанного пополам и чуть раздвинутого. Вверху просматривается что-то подобное расщепленному куполу или разрезанной… как бы точнее сказать… луковице. Знаете такой фрукт, что на пальме растет?
- Как же, знаем, - дружно заголосили губошлепы. - Едали, доводилось…
- Вот и ладушки! - я радостно почесался под мышками. - Слева и справа светлеют прогалы. Я оказался как бы в ловушке, никак не могу выбраться, вдохнуть полной грудью, со стороны оглядеть это нелепое сооружение. Кем оно построено? Когда? Зачем?.. Огляделся, стало жутко. В прогалах просматривается хмурый день мерцания, воздух влажен и тяжел - по-видимому Даурис и Таврис одарили землю оттепелью. Под ногами грязный, набухший влагой снег.
Надо как-то выбираться из межстенья. Бросаю взгляд налево, направо и, упираясь ногами и спиной, помогая себе руками, начинаю карабкаться вверх. Подъем, ребята, утомительный, трудный. Время от времени, устроившись в распор, отдыхаю. В такие минуты начинаю вопрошать себя: где же крыша, что со мной будет, если стены сомкнутся.
- Ну, дела!.. - не выдержал страж Туути. Глаза у него расширились.
- Снова лезу вверх. Подтяну правую ногу, с ее помощью перемещаю спину, подом подбираю левую ногу. Так раз за разом. Земля уже далеко внизу, над головой покрытое клочками разноцветных туч сумеречное небо. Еще одно усилие, последний рывок - вот он, обитый жестью край крыши. Так и есть, огромная башенка на крыше - та, что формой напоминает луковицу, - разрезана точно посередине. Но самое удивительное, на башенке водружен крест с косой перекладиной, - я показал губошлепам два скрещенных пальца, потом провел у основания косую черту. - И этот крест тоже разрезан надвое, верх оголовка теряется в тучах.
- Не высоко ли ты, дурак, забрался? - хмуро спросил капитан. - Как бы не сверзиться? Ладно, ври что?
- Выбираюсь на барьер - тучи вот они, совсем рядом. Крыша обита медным листом. Ступил на поверхность - скользко! Едва не упал. Вот когда я, братцы, перепугался. Это во время-то ночного отдыха… Так перепугался, что сердце замерло - как же на землю спуститься? По мокрой крыше трудно будет. Прежним путем - силы на исходе. Вижу, в основание башенки, в самом барабане, узкие оконные проемы, они как-то странно закруглены вверху, словно по циркулю. Стекол нет, ветер гуляет внутри, и темнота оттуда сочится.
Я замолчал, глянул поверх голов слушателей на безбрежную, заметно окрасившуюся синевой океанскую даль. "Калликус" шел ходко, плавно переваливался через пологие гребни набегавших волн.
- Что было делать? - я вновь отчаянно почесался под коленями. - Взялся за ребра жесткости, прижал ногу - вроде держит, не скользит. Наконец дело пошло на лад. Помаленьку спускаюсь по скату. Вот и оконный проем в основании башенки. Что там, в темноте? - дрожащим голосом, громко выдохнул я в лица слушателей.
Ближе других сидевший ко мне матрос от неожиданности отпрянул. Губошлепы все разом вскочили, отступили на шаг. Дуэрни вскрикнула. Даже старик Ин-се, развалившийся в кресле с напоминающей ласточкин хвост спинкой, потерял былую уверенность и подался вперед.
Я понизил голос, начал комкать слова.
- Передо мной - гулкая полутьма. Внизу, под ногами, радующими пятнами, свет. Удивительно, что внутри разделенное снаружи сооружение цельно, едино, заполнено какими-то переходами, металлическими трапами, висящими тросами и канатами. Густо, не пролезть!.. Пространство, заполненное бессмыслицей. Мне надо вниз, а ступить на ближайший трап робею. От страха ноги дрожат, того и гляди оступлюсь и полечу вниз. Что это было? Зачем навеяно? Кто надоумил заглянуть в недра тайны - поди разберись.
Наступило молчание, в тишине особенно звонко прозвучал голос Дуэрни.
- Ты все это видел во время отдыха, знахарь? Как тебе это удалось?
- Не знаю, хозяйка, сам не ведаю. Померещилось, теперь буду обмысливать.
- Это верно, - согласился Ин-се и тут же спокойно добавил. - Все свободны. Ты, Роото, останься.
Все тут же разошлись. Никто не посмел спросить, чем же дело кончилось, рискнул ли я ступить на трап? Повод, на котором томилась Дуэрни, Ин-се передал Огусту, тот увел задумавшуюся девушку в кормовую надстройку. Когда я остался один на один со стариками, Ин-ту, так и не пошевелившийся ни разу за все время рассказа, вдруг шумно сменил позу.
- Ты хочешь сказать, лекарь, - зловеще начал он, - что все это привиделось тебе помимо твоей воли? Помимо приказа старшего по чину?
- Да, величество.
- В это верится с трудом, - заявил Ин-ту. - Признайся, горец, может, эта чушь навеяна тебе некоей незримой силой? Возможно, кто-то будит тебя во время ночного отдыха и рассказывает подобные байки, а затем ты, вдохновленный неясным голоском, начинаешь смущать покой добропорядочных поселян подстрекательскими речами? За это тебя следует отправить в преисподнюю.
- Зачем так строго, - успокоил напарника Ин-се. - Тем более, что в его словах есть зерно истины. Он вполне добросовестно отнесся к заданию и сумел увидеть то, что обладает пользой и смыслом. Ты сам, Роото, понимаешь, что в твоем рассказе польза, а где смысл?
- Нет, Ин-се.