***
Сорвали очередной плод с древа познания, - произнес профессор Моралес. - Мне даже немного боязно, как верующему… Вдруг, наверху заметят и, наконец, потеряют терпение. Так долго терпят.
Глядя на Моралеса, Платон почему-то подумал, что русский, задумавшись, стряхивал бы сейчас пепел сигары в тарелку с какой-нибудь недоеденной селедкой. А Хуан Карлосович только неподвижно замирал, глядя куда-то в пространство и подняв руки, будто собираясь дирижировать. Потом опять начинал быстро и напористо говорить, неистово жестикулируя.
Подготовка к полету откладывалась и задерживалась. Оба профессора по-прежнему целыми днями цепенели за столом. Застолье, начавшееся несколько дней назад, все не заканчивалось. Все остальные вокруг них тоже как-то старались не вспоминать о работе - таком непопулярном занятии в здешних местах. Вдруг оказалось, что здесь очень много праздников. Кажется, и президентов тут меняли так часто, чтобы побольше праздновать. Все это время только Кукулькан один возился в глубине летающей тарелки. Светил там фонарем, изучал. Заботы все переносились на завтра, а в завтрашнем дне, когда он становился сегодняшним, опять на завтра.
- Удивительно все, что мы увидели, - сказал Платон, - но мне кажется еще удивительнее то, что… - Он помолчал. - То, что эти удивительные исполины прибыли в наш мир из будущего. То есть мы для них были прошлым. А перед нашествием конкистадоров опять перенеслись в прошлое, уже наше общее.
Глядя на тарелки с объедками, он подумал, что как-то странно, что он так буднично произносит такие слова.
- Я уже получал такие сведения совсем недавно, но все равно не верил. Такое казалось слишком невероятным, и вот все подтвердило открытие этого ископаемого корабля, летающей тарелки этих ваших, то ли предков, то ли потомков. Все думаю, может быть, мой прадед, сэр Чарльз, потому и заставил всех нас ждать триста лет, чтобы мы не могли встретиться с этими исполинами. Почему-то не хотел этого. И догадывался, что они не выживут на Марсе за это время. Или знал.
- А я бы хотел с ними встретиться, - наконец, заговорил Хуан Карлосович. - Только это невозможно. Разве, что сам перенесусь в прошлое. Просто уверен, что скоро это будет обычным делом. - Профессор помолчал. - Подтверждается теория Армякова-Семиобедова о том, что мы живем в шестимерном мире, где у времени два измерения. Проще говоря, об обратимости времени. Может, слышали? Еще в начале двадцать первого века эту теорию придумали. Тогда такие возможности казались чудом. А археологии скоро не будет - готовьтесь, коллега! И истории, палеонтологии. Многого тогда не будет, взамен появится что-то другое, по-другому все станет. Другая техника, технологии, транспорт. И у виски с коньяком будет гигантская выдержка. Давайте за это выпьем, Платон Сократович! Мы с вами, коллега, оказывается, даже не Эйнштейны, а целые Прометеи.
Крепко выпивший сегодня Платон, забывшись, сунул в рот какую-то местную, непомерно наперченную закуску:
- Время золотого цвета, - произнес он, чувствуя, что говорит нелепость. - Не знаю почему. Наверное, оттого, что золото вечно.
"Может быть, когда-нибудь физики определят, что в происхождении золота участвовала это самая обратимость времени. Вихревые потоки времени какие-нибудь", - подумал он.
Сейчас он мысленно видел массивную золотую статую, типичное для месоиндейской культуры изваяние: квадратная голова, выпуклые малопонятные узоры, лицо с выпученными глазами и длинными клыками. Ничего раньше об этой скульптуре Платон не знал. После того, как он открыл второй портсигар в каменной тарелке под землей, его постоянно посещали такие видения, будто сны наяву.
Статуя глубокого темного цвета, не похожего на яркую праздничную позолоту на каком-нибудь фарфоровом сервизе. Темно-золотого. Почему-то никому не пришло в голову изобрести название для такого цвета. Наверное, за малой необходимостью для употребления.
- Скоро опять начну дни ангела, или, как это по-вашему, дни рождения отмечать, - говорил Хуан Карлосович. - Только тогда в такой день я моложе буду становиться. Лучше сразу на два года. Тут уж есть смысл праздновать и гулять…
Оба профессора замерли, будто подавленные величиной своего открытия и, может быть, своим теперь величием. Хуан Карлосович важно откашлялся, наверное, собрался произнести очередной тост.
Этому помешала внезапно вошедшая Диана. Вошедшая и остановившаяся, сейчас она почти достигала низенького потолка огневолосой головой. С самым откровенным негодованием она смотрела на грязный стол с разоренными закусками и двух красных от духоты и от выпитого пьяниц, когда-то университетских профессоров. Платону она показалась похожей на ольмекскую богиню мести, имя которой он почему-то сразу же забыл.
- Все! - резко сказала она.
"Что значит все"? - хотел, но не успел спросить Платон.
- Все - значит, все! - произнесла Диана. - Поднимайтесь. Революция. Люди хотят работать, тарелку клеить.
- А мы? - Профессор Моралес намеренно важно и неторопливо достал сигару.
- А вы их будете заставлять.
Платон только сейчас обратил внимание на то, что за окном уже давно раздается какой-то непонятный шум.
- Революция, значит? - спросил Моралес. Медленно, по-прежнему никуда не торопясь, стал закуривать. - А вас, конечно, выбрали президентом?
- Нет, прорабом. Но, если надо, то и президентом выберут. - Диана неуловимо быстрым беличьим каким-то движением выбила сигару из профессорской руки. - Вставайте!
Тот как будто на мгновение оцепенел от такой наглости. И это был сам неистовый профессор Моралес! Горячий Хуан Карлосович явно собрался вспыхнуть, но передумал:
- Значит, мои студенты хотят работать? Стоит посмотреть на такое.
Они вышли во внутренний двор-патио, остановились на пороге перед входом в ректорский кабинет. О чем-то шумевшие студенты сразу умолкли, смущенно отворачивались. Здесь собралась большая толпа - кажется, весь университет. Всех их сумела привести сюда Диана и, как ни странно, даже девушек. Она торжествующе показала рукой на их мрачные лица.
***
- …Я первая потеряла терпение. Забыла о вежливости и все-таки заставила их шевелиться. Теперь оба наших профессора бегают по кабинетам чиновников из вашего правительства. Пусть! Может, чего-то добьются… Этих самых фондов, и этих… Как их? ТрАншей, - все это Диана рассказывала Кукулькану внутри летающей тарелки.
Говорить она начала, еще спускаясь в земляной туннель, привычно находя ногами ступени в темноте - знала, что Кукулькан непременно здесь. Тут уже не пахло землей, а пахло соляркой и горелым металлом после сварки. Освещенный переносной лампой Кукулькан уверенно что-то включал, крутил, во мраке завывали какие-то проснувшиеся механизмы.
- Эх, зря ты, Диана, археологом стала, такую себе специальность выбрала, - встретил он Диану.
- Я теперь по специальности кладоискатель.
- А я, считай, у истоков новой великой науки стою… Все думал, на чем она летает, - Кукулькан напряженно глядел вглубь какого-то механизма, несмотря на то, что там было совершенно темно. - Искал-искал, что двигатель здесь крутит. Ты не поверишь, оказывается, энергия времени! Только сейчас понял. Открыл, можно сказать! Эх, да такое открытие - это же все равно, что открытие Америки. Оно все в мире перевернет, мир другим будет. Там, на Марсе, окончательно поймем, как такой энергией управлять…
Он рассказывал что-то еще, все чаще сыпал техническими терминами, но Диана не очень всем этим заинтересовалась и уже не слушала. Сквозь землю и корпус тарелки проникал грохот машин там, наверху. Под ногами дрожал пол.
- И гангстерские машины теперь зашевелились, - сказал, наконец, Кукулькан.
- Еле зашевелились, - отозвалась Диана. - Лень оказалась таким врагом, пострашнее Томсона с Джеррисоном.
- Ничего, скоро отбудем. Отправимся в путешествие, в небесное плавание. По дороге, проложенной Тлалоком, в небесное жилище бога Солнца.
- К дедушке твоему, то есть? Нет уж, туда ты давай сам. И как-нибудь в другой раз, как можно позже. А у нас сейчас другой маршрут.
- Я, пока в двигателе возился, все думал, как нашу тарелку назвать, - задумчиво произнес Кукулькан. - Красивее как-нибудь. Может, в честь богини Койольшауки, Золотые колокольчики, по-вашему? Или Цпапалотль, Обсидиановая бабочка? Есть еще богиня Коатликуэ - это значит, Она В Платье Из Змей, Наша змеиная мать. Она космосом и звездами занималась…
- Нет, нет, - прервала его Диана. - Если в платье из змей, тогда не надо. Пусть будет бабочкой.
- Значит, межпланетный корабль "Обсидиановая бабочка", - торжественно повторил Кукулькан.
От университета до остатков пирамиды с летающей тарелкой внутри теперь через лес была протоптана широкая тропа. С каждым днем тропа эта становилась все шире и превратилась, наконец, в широкую грунтовую дорогу. Лес, вообще-то, оказался национальным парком. Хуан Карлосович долго пытался добиться разрешения на рубку деревьев, но, конечно, ничего не добился. Пока рубили так, без разрешения, и чиновники из правительства терпели, не замечали этого. Все в этой маленькой стране надеялись на сказочные богатства, в газетах стали штампом упоминания о будущем "золотом дожде".