* * *
Раз уже я их всех обманул, и они посчитали меня героем, границ для игры Наблюдателя не было никаких, он начал рецензировать каждое мое слово, каждый жест - и фальшь теперь стояла за каждым разговором, за каждым взглядом. Герой! Я лежал в нашей спальне в имении Бартоломея - дырка в ноге, дырка в брюхе, половина тела в бинтах, капельница в руке - и принимал очередные визиты: Доктора, Пастора, моей семьи, родных Сйянны. Дети глядели на меня с набожным уважением, слишком оробевшие, чтобы подойти поближе к кровати. Наблюдатель был в своей стихии.
Могло показаться, что новая жизнь вступила и в Сйянну. Теперь я был зависимым от нее, теперь я был под ее контролем двадцать четыре часа в сутки, даже до телескопа не мог добраться. Более того, она тоже поддалась обману. - Вот видишь, - говорила, - все это зависит от ситуации; если у тебя есть время принять решение, ты не бежишь. Хотя наверняка должен был. - Действительно? Решение? Память уже успела с дюжину раз преобразовать воспоминание того момента, я уже не мог отличить записи ничем не прикрытых впечатлений от последующего представления о них. И чего только в тех воспоминаниях не было! Под самый конец, когда уже терял сознание, в разреженном алом облаке ко мне приходила даже юная прабабка Кунегунда в зеленом платье и с карминовой розой в черных волосах. Точно так же, как призрачное, я мог классифицировать и все воспоминание. Это я убил бандитов, или, к примеру, Иезекииль стрелял чуть дольше?
От скуки я начал учить Сусанну читать. Она и так проводила у меня много времени, а поскольку я практически не выпускал книги из рук, вопросы должны были прозвучать раньше или позже. Это были книги из библиотеки Бартоломея (очень скоро ее запасы должны были исчерпаться), и вот я поймал себя на том, что читаю дочке по буквам названия созвездий и поясняю изображения неба. Ясное дело, что она ничего не понимала, только важным было не это. Зато я запомнил чувство, которое меня тогда охватило: что я изменяю ее, а собственно - творю; что уже ничто не сотрет из нее тех часов, проведенных со мной; что здесь я проектирую во взрослую Сусанну определенные образцы ассоциаций, матрицы понимания, ба! способы восприятия мира - которые с места исключают миллионы вероятных путей ее жизни. Не посредством самой науки чтения - но посредством того, как я отвечал на вопросы дочки, как вел в ее присутствии по отношению к Сйянне, Бартоломею, семье; посредством всех тех вещей, которые я отмечал у собственного отца, в то время, как сам он считал, будто бы никто их не замечает; и посредством того подсознательного объятия, в которое я замыкал во сне Сусанну, когда та засыпала у меня на груди - пополуднями, теплыми, душными пополуденными часами. Солнце тогда вливалось через полуоткрытое окно прямиком из зеленого сада, вместе со всеми запахами и отзвуками весны, точно так же усыпляющими; какая-то блаженная тяжесть спадала на людей (из этих красок и той полу-тишины), кровь густела в жилах, мысли в голове, и так засыпалось, особенно - в болезни, в постоянной усталости организма: рот приоткрыт, дыхание громкое, книга на груди или на лице, открытая корешком кверху; постель сбита ниже пояса, дитя, втиснутое в смятую пижаму… Ведь Сусанна засыпала первой, и это были чары, переломить которых я не мог - теплое и мягкое тельце медленно дышащего ребенка. Оно до такой степени являлось продолжением, расширением моего тела, что я просыпался в ту самую секунду, когда Сусанна открывала сонные глазки. А ей тоже многого не было нужно: тень матери в двери.
- Вы мне снились, - сказала она, присев на краешек кровати. - Именно так.
Сусанна снова уже закрывала глаза, так что мы разговаривали шепотом.
- У меня уже почти ничего не болит. Могу ходить.
- Лежи, швы могут разойтись.
- Она у нас очень умная.
Сйянна осторожно взлохматила волосы дочурки.
- Это в ней от тебя.
Я прикрыл ладонь Сйянны своей. Жена склонилась надо мной. Ее глаза блестели от лучей пополуденного солнца. Снова мы лежали в той покрытой травой балочке за садом - или это была тень кладбищенского дуба…?
Бартоломей тяжело шаркал ногами, его Сусанна слышала еще в коридоре.
- Спите, спите, - буркнул он, заглянув в спальню тем вечером. - Я потом приду.
- А что случилось? - спросил я, протирая глаза.
Он замялся, затем, переступив порог, замялся еще раз; в конце концов, придвинул себе стул и сел. Сусанна подглядывала одним глазом. Он подмигнул ей, поискал в карманах халата и нашел яблоко. Но девочка, вместо того, чтобы есть, начала им играться, катая яблоко по мне.
- Ты видел Орган Света, - сказал Мастер Бартоломей.
- Ага.
- Как часто заглядываешь?
- Я знаю…
- Нужно каждую неделю. - Очередной раунд поисков и очередная находка: трубка. Набил, закурил. - Я как раз там был. Появился цвет.
- Ммм?
- Никаких сомнений, четкое окрашивание. Я, как тебе известно, уже более двухсот лет назад…
- Ах, так.
- Таак.
- Традиция, да?
Он пожал плечами.
- Тебе не хочется? Кто-то должен. А я не вижу другого кандидата.
Я приподнялся на локте.
- Сейчас?
Бартоломей снова пожал плечами.
Я снял с себя Сусанну, посадил на кровати рядом. Медленно встал, подпираясь тростью. Мастер Бартоломей подхватил меня под плечо. Я поковылял к металлической лестнице. Спускались мы молча, Бартоломей сопел сквозь стиснутые на трубке зубы, когда я слишком сильно наваливался на него. Чувствовал, что шов под ребрами постепенно расходится.
Когда мы прошли поворот, я увидал, о чем он рассказывал: одна из трубок Органа - длинная, согнутая в виде буквы "U" - пульсировала интенсивной синевой. Сила исходящего от нее свечения была настолько большой, что изменяла окраску света во всем подвале.
Я присел на останках аккумулятора. Мастер Бартоломей покопался в тайнике под Органом и вынул стеклянную чашу. - Традиция, - криво усмехнулся он через плечо. Наблюдатель ответил такой же усмешкой. Бартоломей вытер чашу полой халата, после чего ударил чубуком по синей трубке - та лопнула, и синева полилась в чашу.
Он подал мне ее, я ее принял и выпил светящуюся жидкость в четыре глотка. Какая-то часть пролилась на подбородок, вытер предплечьем.
- Гдле…? - Я откашлялся и повторил. - Где?
- Медуза, четыреста пятьдесят световых лет. Во всяком случае, так указано в индексе Органа, но…
Я уже не слышал; ее излучение палило кожу, выжигало глаза, просвечивало кости, я спадал в ее колодец словно птица с перебитым позвоночником. Холодный воздух звездной ночи шумел у меня в ушах - хотя, естественно, никакого воздуха там не было; зато вот звезды…
- Репрозийный шок! - кричал мне на ухо Бартоломей, пытаясь поднять меня с пола. - Дыши глубже! Дыши!
Я дышал.
* * *
Из лексикона древнего знания: "репрозиум" - эффект, а так же аппаратура, применяющая эффект Рейнсберга / Эйнштейна - Подольского - Розена. Пара репрозийных зерен, объединенных на уровне квантовой неуверенности, остаются одно с другим в нуль-временном сопряжении, независимо от разделяющего их расстояния. Ничто не может двигаться быстрее света - за исключением информации. И этого вполне достаточно.