Глава 26-я
Монасюк сидел возле кровати Саймона и смотрел на лицо мальчика с обострившимися чертами, бледное, с оттенком желтизны, на руки, лежащие поверх одеяла, на которых сквозь тонкую кожу были видны кровеносные сосуды…
Саймон был без сознания.
Анатолий Васильевич вышел в коридор. Прислонившись к стенке спиной, на корточках у двери сидел Джереми.
Увидев Анатолия, он вскочил на ноги и спросил:
– Ну, что?
– Джереми… – Анатолий Васильевич старался говорить спокойно и уверенно, чтобы отец не просто успокоился, но и поверил ему. – Врачи, как я понял, не могут поставить диагноз?
– Нет. Я ничего не понимаю. Неделю назад мальчишка был здоров, помогал мне по хозяйству, с подружкой рыбачил на реке. А тут утром встать не может – слабость, жар… Говорит, все кости ломает… И телефон просит. Я ему дал телефон, и он почему-то начал именно вас разыскивать. Звонил в Швейцарию, потом в Москву…
– Я же обещал ему помочь…
– А потом, уже в больнице, все дозвониться никак не мог. Врач пытался отобрать телефон – он не отдал. И в сознании был, пока с вами не поговорил по телефону.
А после этого, сестра вышла и сказала, что он сразу потерял сознание. И теперь доктора ничего не могут понять…
– Ну, вот что, Джереми. Вы меня сейчас отвезите к себе домой. Оставите там, и возвращайтесь в больницу. Я думаю, что все будет хорошо.
– Но что это?
– Джереми, при случае – расспросите об этом брата.
– Но, Анатоль, какое отношение имеет…
– Имеет, Джереми. Поверьте мне – имеет.
Для лечения Анатолий использовал метод, опробованный на кардинале Блукбери.
Он знал, где больница, палата, место Саймона. Далее он сделал все так же, как в случае Блукбери – но лечить Саймона было гораздо легче, и поправиться он должен был быстрее – молодой организм, абсолютно здоровый до привнесения в него болезнетворных частиц…
Монасюк был настолько уверен в успехе, что даже не стал дожидаться результатов. Он закрыл на ключ дверь фермерского дома и пошел к домику, где во время уборки урожая жили сезонные рабочие – работник, открывший ему дверь, объяснил, как вызвать такси.
Остальное было делом техники – за двойное вознаграждение таксист согласился отвезти Монасюка в ближайший аэропорт, откуда рейсы совершались также и ночью.
У себе дома в Женеве Монасюк был через день, и сразу позвонил Селезневу в Москву. Селезнев сказал, что с доказательствами причастности Осиновского к истринскому происшествию проблем не будет.
– Все дело в наркотиках, – только и сказал Селезнев. – Я уже знаю, кто в курсе тогдашних дел Осиновского, и встречусь с ним.
– Тогда я буду звонить уже из Джакарты, – сказал Монасюк и повесил трубку.
Он попытался найти Николая, но ему лишь сказали, что Николай, кажется, в России, и это очень поразило Анатолия Васильевича.
Интересно, что мог делать в России Николай?
Получить индонезийскую визу удалось быстро.
Джакарта встретила его жарким солнцем. После первых морозцев Москвы это казалось не просто контрастом, а совершенно выбивало (как, наверное, любого бы) из нормальной колеи.
Поэтому Анатолий на английском языке попросил водителя такси отвезти его в самый хороший отель города. Он чувствовал себя настолько разбитым, что даже не обратил внимание на название отеля, в котором снял номер.
По пути проезжали мимо национального банка – Монасюк попросил остановиться. Все эти наваливавшиеся со всех сторон проблемы напрочь отшибли ему память – он не поинтересовался перед отлетом, как обстоят у него дела с финансами.
Индонезия – цивилизованная страна, поэтому стоило ему зайти к главному администратору – все вопросы быстро были утрясены – он перевел деньги из Швейцарии, разместил их на кредитных карточках, а часть снял наличными.
Таксист не успел даже устать от ожидания и рассердиться. Впрочем, он тоже использовал время с пользой – пока Монасюк был в банке, он сладко спал, сидя в машине и накрыв лицо форменной фуражкой.
Номер был с кондиционером, Анатолий Васильевич разделся и лег на постель. Он не собирался спать – расслабившись, он дал себе внутреннюю установку на восстановление сил и полежал с полчаса, прикрыв глаза и размышляя.
На какой-то миг он вышел в Прапространство и моментально обнаружил невдалеке, в океане, центр, излучающий Черную энергию.
Не стоит понимать это буквально. Как уже упоминалось ранее, просторы Иномирья проматерии вообще имели визуально для Анатолия Васильевича сероватый цвет со сгущениями коричневатого и темносерого фона. Но сейчас он находился по иную сторону гималайской границы, и здесь все было темнее.
Что касается Черного излучения, то новоявленный остров возле Того-Паго мог иметь ауру любого цвета – но тогда противоположная сторона Прапространства была бы для Анатолия окрашена в контрастно противоположный оттенок.
Поэтому его органы зрения восприняли, если переводить на привычные категории, центр этой части Прапространства, как черный.
Анатолий вернулся в обычный мир. Сейчас ему нужно было решать несколько иные задачи.
Итак, где-то здесь, в Джакарте, находилась Мио Неру, судьба которой интересовала его в данный момент больше всего. В отличие от японского посланца Сото, который искал живую Мио Неру, Монасюк был убежден, что Мио мертва. Именно ее смерть, скорее всего, вызвала к жизни вендетту, которая уже стоила жизни десяткам людей.
Он достал из кейса ноутбук, подключился и принялся искать файлы с информацией об обитателях местных кладбищ. Ему повезло – информация такая была, и была продублирована на интернациональном английском языке.
Включив систему поиска, Анатолий Васильевич быстро нашел то, что искал.
К сожалению, он не ошибся – Мио Неру покоилась вот уже два с половиной года на центральном мемориальном кладбище Джакарты. Номер участка и могилы был указан.
Анатолий Васильевич Монасюк стоял перед могильным камнем, который прикрывал место упокоения Мио Неру.
С окаменевшим лицом Анатолий смотрел на камень. С таким он не встречался еще не разу.
Сначала он решил, что Мио покоится вместе с матерью, но потом, когда он попросил проходящих мимо перевести на английский надписи на памятнике, сделанные на местном языке, до него "дошло", и…
У него буквально волосы встали дыбом.
Для отца, который заказывал оформления памятника, его дочь умерла дважды, и фотографий с надписями было две.
Первым было изображение красивой, похожей на подростка девушки. Она улыбалась, и чувствовалось, что при жизни она была очень милой и веселой.
С этого фото она теперь вечно будет радоваться жизни…
Надпись под этим изображением была следующей:
Здесь покоятся
М И О Н Е Р У
ЛЮБИМАЯ ДОЧЬ И УСЛАДА МОЕГО СЕРДЦА
15 мая 1940 г. – 3 августа 1957 г.
Ниже было второе изображение – тот же мастер сделал фото старой больной женщины. То, что она больна – фотограф сумел передать в своей работе. Под этим изображением было выбито:
М И О Н Е Р У
ЛЮБИМАЯ ДОЧЬ И СМЕРТЬ МОЕЙ ДУШИ
3 августа 1957 г. – 19 апреля 2005 г.
Монасюк мотнул головой, стряхивая набежавшую на глаза влагу – теперь он понял все. И ему не было стыдно за слезы.
Он вышел из ворот кладбища – как и в любой стране, здесь стоял ряд женщин, торгующих венками и просто цветами. Подойдя к ним, он спросил:
– Кто-нибудь знает английский язык?
Такие нашлись, и Монасюк спросил:
– Скажите, если умирает невинная девушка, есть какой-то особый знак, букет цветов, венок, который кладут именно ей на могилу?
– Ты имеешь ввиду девственницу?
– Да.
– Это – венок чистоты и невинности. Но это очень дорогой венок. Его плетут из свежесорванных лотосов – белых водяных лилий, и белых роз с особым ароматом.
Лотосы гибнут сразу – это знак смерти невинного существа. А запах роз привлекает внимание и призывает помнить о невинной душе, умершей в юности и так и не познавшей сладости жизни.
Господин будет заказывать такой венок?
– Да. Пусть его принесут на могилу участка 1357 на аллее Туй.
Монасюк зашел в продуктовую лавку, расположенную неподалеку – здесь нашлись и русская водка, и хлеб. А вот стеклянных стаканов – не было, и ему пришлось купить два пластмассовых.
Он попросил нарезать хлеб ломтиками – конечно, это была белая булка, а не ржаной черный хлеб, как полагалось по русскому обычаю, но все же…
Когда двое мужчин принесли большой венок, весь в белых цветах, издающих сильный аромат, Анатолий сидел возле могилы Мио Неру, бывшей, если выражаться знакомой каждому россиянину терминологией, комсомолки, студентки и наверняка – хорошей девчонки.
Перед камнем памятника стоял стаканчик водки, накрытый куском хлеба.
Венок уложили так, как принято возлагать ритуальные венки здесь, в этой стране.
Монасюк рассчитался, дал еще несколько купюр со словами: "Помяните девочку", хотя его и вряд ли поняли, да и поминают ли здесь покойных так, как в России?
Ему было все равно. Он наливал водку в свой стаканчик, пил, занюхивал хлебом и, словно бы оправдываясь, бормотал что-то, вроде "Ты прости меня. Они, конечно, подонки, и заслуживают смерти, но я по-другому не могу… Если эти три негодяя умрут – негодяем себя буду чувствовать я, потому что привык держать слово."
Чуть позднее, уже пьяный (на жаре его моментально развезло), он говорил уже в полный голос: "Да у них судьба будет такой, что…" Что было позднее – он не помнил. Очнулся на своей постели в отеле.