Может, подумал я, это все же временные разногласия. Мы же были так счастливы. Да, собственно, мы и сейчас…
Вроде бы уже и помирились.
- Вы уходите?
Мама выглянула из своей комнаты.
На лице - напряженная доброжелательность. Неестественная, вымученная, будто из-под пытки. И улыбка такая же. Эх, мама, мама…
- Да, Елена Михайловна, мы уже уходим.
Рита встала у вешалки.
Я снял ее плащ, как истинный кавалер (хоть и хромоногий) помогая одеться даме. Сам взял легкую куртку.
- За собой-то хоть убрали? - спросила, помолчав, мама.
- Я п-помыл, - сказал я, завязывая шнурки.
- Я и не сомневалась, - буравя взглядом Ритин затылок, с нажимом сказала мама. - Одни моют, другие…
Я не дал ей закончить.
Гадят! Другие - гадят. Конечно же, гадят!
- М-мам, мы оп-паздываем…
Торопливо и испуганно клацнул за мной дверной замок.
- Ф-фух! - выдохнула Рита, едва мы оказались на лестничной площадке. - Коль, я еле сдержалась! Иногда, знаешь…
- З-знаю.
- …она невыносима.
Одолев пролет, мы вышли из дому.
Я пыхтел, пытаясь поспеть за Риткиным быстрым шагом. Отставал. Мне, словно беглецу, все хотелось оглянуться.
Чудилась мама, стоящая у окна, вот она отдернула занавеску и…
- Блин, Колька, меня же уволят!
Моя любовь ушла метров на тридцать вперед и там взорвалась негодованием.
Потом вернулась, мстительной клеопатрой ухватила за руку. Я же почему-то подумал о роликовых коньках. Тогда меня можно было бы катить.
- Коля, ну давай же!
До метро было - за угол повернуть.
С грехом пополам и повернули. Люди шли, люди высаживались из маршрутных такси, люди огибали нас, и я представлял, будто мы с Риткой на плоту посреди океана, а вокруг волны, волны, волны.
Направо, налево, чье-то плечо, край юбки, упакованная в жакет грудь, локти, пальцы, джинсы, колени.
Рита дернула меня за рукав.
- Жетон есть?
- П-проездной.
- На спуске зарядишь?
- Д-да.
Мое лицо чуть на расплющилось о стекло двери. Отодвинутое ладонью, мутное отражение скуксилось, растянулось, уплыло.
- Давай, Коля, давай.
Небольшой затор. Но сегодня, в общем, свободно. Гораздо свободнее, чем тогда, в первый мой раз. И ноги почти не болят.
В холле станции Ритка остановилась, обмахнула мне куртку, чмокнула в щеку. Тут же принялась вытирать помадный след.
- Жду, как обычно, пять минут и спускаюсь, да?
Я кивнул.
Ритка подтолкнула меня к турникету.
- Карточку, Коля!
Я спешно полез в карман. Карточка, карточка, ага, нащупал. На мгновение мы встретились глазами. Иди уже, одними губами сказала Ритка.
Справа, слева - люди. Одинокие и семейные. Глупые и умные. С желаниями, чувствами, проблемами. Им нет дела ни до кого.
Ни до меня. Ни до соседей. Ни до тех, кто поднимается навстречу и выходит, отделенный барьером, из метро.
Эта разрозненность кажется удивительной.
Каждый сам по себе и сам за себя. И наедине с собой. В гордом одиночестве.
А разве мы чужие друг другу? - думал я, спускаясь. Ведь нет. Не чужие. Это фикция, что человеку нельзя понять другого человека.
Просто это тяжело. Это внутренняя работа. Невидимая, но необходимая. Выворачивающая душу, да. Но ведь и очищающая ее.
Мне вспомнился вдруг тот самый вечер. Придержавшая дверь спасительная рука. Сидение на барьере. "Зомби", несущийся с лестницы.
Я улыбнулся, будто наяву увидев хохочущую после сеанса Киру. "Коля, боже мой, что ж ты рот-то открыл? Как тапком прихлопнутый, честное слово!".
Мы сидели на скамеечке в скверике, пили сок из одного на троих пакета, и Сергей, смущаясь и горячась, рисовал мне странный мир с существами, почему-то потерявшими смысл жизни, то ли забытыми, то ли забывшими нечто важное, но куда-то вечно и бездумно спешащими.
Незаметно темнело небо, зажигались фонари, существа, ничего не подозревая, по тропинкам шаркали мимо, в сумраке казалось, что они, горбясь, несут с собой все свои беды и грехи, незримо налипшие на плечи, и хрипловатый голос еще утром не существовавшего друга, отдаляясь и приближаясь, плыл надо мной в вечернем воздухе: "Мы - эбонитовые палочки, Колька. Мы дарим людям их будущее…"
Так хочется повторения…
Я сошел с эскалатора и встал у стены. Живот медленно теплел. Нервное. Перед сеансом все время тянет продышаться, сосредоточиться, сосчитать про себя до ста, но на самом деле ничего этого не нужно. У дара нет настройки. Достаточно всего лишь с минуту смотреть на лица.
И пропускать их, пропускать, не фиксируясь на каком-то одном.
Я не посылаю воображаемые лучи добра и не свечусь. Я просто разряжаюсь.
Как аккумулятор.
Это ощущение - разрядки - подходит к сеансу больше всего. Я пустею, что-то во мне пустеет, утекая вместе с людьми, направляющимися к платформам.
Будто каждый отщипывает по чуть-чуть.
Но мне не жалко. Если они хоть на день… Или хотя бы до вечера…
Вот как Ритка не понимает такой простой вещи? Дар надо дарить. Всем, на кого хватает, а не кому-то по разнарядке. Не за деньги, не за престиж, не выбирая.
Наверное, я - идеалист.
Под коленки словно кто-то слегка подопнул - началось.
На десять, на пятнадцать ступенек вверх прокатившейся живой волной расправлялись плечи, выпрямлялись спины, блестели глаза, улыбки освещали молодеющие лица, вытравливая горечь и неурядицы, и мир становился ярче, будто протертый от пыли тряпочкой. Люди в нем становились ярче. Сплоченней. Цельней. Добрей.
Они даже сходили, будто устремлялись вдаль. В космос. В иную, лучшую жизнь.
Один раз я заревел прямо на сеансе. От гордости, что мы можем быть такими. От обиды, что мы такое потеряли.
А иногда казалось, что под сводом станции люди вот-вот, не сговариваясь, грянут хором нечто задорное, боевое. "Легко на сердце от песни веселой!". Или "Не кочегары мы, не плотники, да!".
Но нет, они просто расходились, окрыленные, радостные, по-настоящему живые. Дети скакали, кое-кто оглядывался удивленно, мол, с чего бы так хорошо.
Мягкая, ватная слабость поднималась по ногам.
- Колька!
- Д-да.
Раскрасневшаяся, удивительно красивая Ритка, налетев, обняла меня, задышала в лицо мятным леденцовым ароматом.
- Это просто супер! Какой же ты молодец!
От нее веяло напористым, веселым счастьем. Она взяла меня за руку, прислонилась к стене рядом. Закрыла глаза.
Люди текли.
- Так хорошо.
Пустея, я думал, что да.
Понимаешь, говорил мне Сергей, я сам часто замечал, что люди ни о чем не думают. Они идут, а в головах у них - фоновый шум. Это даже не мысли, это какие-то обрывки, ошметки мыслей, череда помех, как в телевизоре с редкими картинками каналов. Они словно бы не живут, вернее, это нельзя назвать жизнью, это существование робота, механизма, у которого нет программы, или она испортилась. Достаточно заглянуть в глаза - тусклые, понимаешь?
Для чего вот они живут? Разве они понимают? Разве осознают? Разве стараются приблизиться к пониманию?
Посмотри, говорил мне Сергей.
Кажется, мы стояли на "Восстания", у стены, и я задирал голову на плотную толпу, текущую по ступенькам перехода.
Ты думаешь, они счастливы? - спрашивал он со странной гримасой. Ты думаешь, они знают, что такое счастье?
Голос у него подрагивал.
Мне жалко их. Мне ужасно жалко их, говорил он, словно с каждым словом ему делалось больно. Им кажется, что они живут. Вернее, они думают, что это жизнь. Бесцельная суета, за которой ничего нет, это жизнь. Деньги - это жизнь. Погоня за еще большим количеством денег - жизнь. Вся жизнь впустую. Вся. А потом они умирают…
- Коля.
Я открыл глаза.
- Ты как? - Ритка участливо заглядывала в лицо.
- Н-нормально.
- Я тогда побежала, да? А ты сам.
- Х-хорошо.
Ее поцелуй в щеку был легок, как бабочка.
Я вдруг вспомнил тот, первый поцелуй в кафе, и подумал, что он был теплее. А этот какой-то смазанный.
Я еще постоял, потихоньку, словно жизнью, наполняясь желаниями, мыслями, покалыванием в ногах, ощущениями сквозняка, обдувающего лоб.
Хорошо.
Уже в вагоне, трясущемся к "Звенигородской", мне вдруг подумалось: как странно. Раньше я часто вспоминал Усомского, его слова, его истории, примерял к себе, руководствовался ими. А теперь в голове моей звучит голос Сергея.
Наверное, каждому человеку в свой момент приходят нужные ему учителя. Главное, заметить их и принять. И их слова, их поступки поведут тебя дальше по жизни.
Ведь если подумать, если размотать мое прошлое, как детективную нить, Виктор Валерьевич появился в нашей с мамой квартирке, когда я хотел уже умереть. Я не знаю, божественное это было вмешательство или игра случая. Может быть, время от времени каждому человеку даются шансы вырасти, обрести смысл и цель существования. Кто-то ухватывается за них, а кто-то пропускает мимо. Я ухватился.
И Виктор Валерьевич вдохнул в меня желание жить.
Он научил меня преодолевать страх и не обращать внимание на свою ущербность. Он открыл мне, что все вокруг - тайна и таинство, восхитительная красота, и для того, чтобы видеть это, ощущать это, нужно только сердце.
Ни слух, ни глаза, ни ноги.
А Сергей дал мне то, чего мне стало не хватать с течением времени. Он показал мне место мое среди людей, мое предназначение.
Я - эбонитовая палочка.
Мне кажется, говорил Сергей, что мы - последние. Те, кто обладает такой возможностью. А может мы и вовсе уроды. Вывих генетический.