- Да, я понимаю вас, - сказала тетя Вайна. - Нам больше ничего не оставалось делать. Нам оставалось только саркастически улыбаться. Генерал-полковник Туур, - она достала платочек, - он так и умер с саркастической усмешкой на устах… - Она приложила платочек к глазам. - Он говорил нам: "Друзья, я еще надеюсь дожить до того дня, когда все развалится". Надломленный, потерявший смысл существования… Он не вынес пустоты в сердце… - Она вдруг встрепенулась. - Вот взгляните, Иван.
Она резво выбежала в соседнюю комнату и принесла тяжелый старомодный фотоальбом. Я сейчас же поглядел на часы, но тетя Вайна не обратила на это внимания и, усевшись рядом, раскрыла альбом на самой первой странице.
- Вот генерал-полковник.
Генерал-полковник был орел. У него было узкое костистое лицо и прозрачные глаза. Его длинное тело усеивали ордена. Самый большой орден в виде многоконечной звезды, обрамленной лавровым венком, сверкал в районе аппендикса. В левой руке генерал сжимал перчатки, а правая покоилась на рукоятке кортика. Высокий воротник с золотым шитьем подпирал нижнюю челюсть.
- А это генерал-полковник на маневрах.
Генерал-полковник и здесь был орел. Он давал указания своим офицерам, склонившимся над картой, развернутой на лобовой броне гигантского танка. По форме траков и по зализанным очертаниям смотровой башни я узнал тяжелый штурмовой танк "мамонт", предназначенный для преодоления зоны атомных ударов, а ныне успешно используемый глубоководниками.
- А это генерал-полковник в день своего пятидесятилетия.
Генерал-полковник был орлом и здесь. Он стоял у накрытого стола с бокалом в руке и слушал тост в свою честь. Нижний левый угол фотографии занимала размытая лысина с электрическим бликом, а рядом с генералом, восхищенно глядя на него снизу вверх, сидела очень молодая и очень миловидная тетя Вайна. Я попробовал украдкой определить на ощупь толщину альбома.
- А это генерал-полковник на отдыхе.
Даже на отдыхе генерал-полковник оставался орлом. Широко расставив ноги, он стоял на пляже в тигровых плавках и рассматривал в полевой бинокль туманный горизонт. У его ног копошился в песке голый ребенок трех или четырех лет. Генерал был жилист и мускулист, гренки и сливки не портили его фигуру. Я принялся шумно заводить часы.
- А это… - начала тетя Вайна, переворачивая страницу, но тут в гостиную без стука вошел невысокий полный человек, лицо и особенно одежда которого показались мне необычайно знакомыми.
- Доброе утро, - произнес он, слегка склонив набок гладкое улыбающееся лицо.
Это был давешний таможенник все в том же белом мундире с серебряными пуговицами и серебряными шнурами на плечах.
- Ах, Пети! - сказала тетя Вайна. - Ты уже пришел? Познакомься, пожалуйста, это Иван… Иван, это Пети, друг нашего дома.
Таможенник повернулся ко мне, не узнавая, коротко наклонил голову и щелкнул каблуками. Тетя Вайна переложила альбом ко мне на колени и поднялась.
- Садись, Пети, - сказала она, - я принесу тебе сливок.
Пети еще раз щелкнул каблуками и сел рядом со мной.
- Не желаете ли поинтересоваться? - сейчас же осведомился я, перекладывая альбом со своих колен на колени таможенника. - Вот это генерал-полковник Туур. Это он просто так. (В глазах таможенника появилось странное выражение.) А вот здесь генерал-полковник на маневрах.
Видите? А вот здесь…
- Благодарю вас, - отрывисто сказал таможенник. - Не утруждайтесь, потому что…
Вернулась с гренками и сливками тетя Вайна. Еще с порога она сказала:
- Как приятно видеть человека в мундире, не правда ли, Иван? - Она поставила поднос на столик. - Пети, ты сегодня рано. Что-нибудь случилось? Прекрасная сегодня погода, такое солнце…
Сливки для Пети были налиты в особенную чашку, на которой красовался вензель "Т", осененный четырьмя звездочками.
- Ночью шел дождь, я просыпалась, значит, были тучи, - продолжала тетя Вайна. - А сейчас, взгляните, ни одного облачка… Еще чашечку, Иван?
Я встал.
- Благодарю вас, я сыт. Позвольте мне откланяться. У меня назначено деловое свидание.
Осторожно закрывая за собой дверь, я услыхал, как вдова сказала: "Ты не находишь, что он удивительно похож на штаб-майора Пола?.."
В спальне я распаковал чемодан и переложил одежду в стенной шкаф, и снова позвонил Римайеру. К телефону опять никто не подошел. Тогда я сел за стол в кабинете и принялся исследовать ящики. В одном из ящиков обнаружилась портативная пишущая машинка, в другом - почтовый набор и пустая бутылка из-под смазки для аритмичных двигателей. Остальные ящики были пусты, если не считать пачки смятых квитанций, испорченной авторучки и небрежно сложенного листка, разрисованного рожицами. Я развернул листок. Видимо, это был черновик телеграммы. "Грин умер у рыбарей получай тело воскресенье соболезнуем Хугер Марта мальчики". Я дважды прочел написанное, перевернул листок, изучил рожицы и прочел в третий раз. Видимо, Хугеру и Марте было невдомек, что нормальные люди, сообщая о смерти, говорят в первую очередь, отчего или как умер человек, а не у кого он там умер. Я бы написал: "Грин утонул во время рыбной ловли". В пьяном виде, вероятно. Кстати, какой у меня теперь адрес?
Я вернулся в холл. У двери в хозяйскую половину сидел на корточках худенький мальчик в коротких штанишках. Зажав под мышкой длинную серебристую трубку, он, сопя и пыхтя, торопливо разматывал клубок бечевки. Я подошел к нему и сказал:
- Привет.
Реакция у меня не та, что прежде, но все-таки я успел увернуться. Длинная черная струя пролетела у меня над ухом и плюхнулась в стену. Я изумленно глядел на мальчишку, а он глядел на меня, лежа на боку и выставив перед собой свою трубку. Лицо его было мокрое, рот открыт и перекошен. Я оглянулся на стену. По стене текло черное. Я снова посмотрел на мальчика. Он медленно поднимался, не опуская трубки.
- Что-то ты, брат, нервный, - произнес я.
- Вы стойте, где стоите, - хрипло сказал мальчик. - Я вашего имени не называл.
- Да уж куда там, - сказал я. - Ты и своего не называл, а палишь в меня, как в чучело.
- Вы стойте, где стоите, - повторил мальчик. - И не двигайтесь. - Он попятился и вдруг забормотал скороговоркой: - Уйди от волос моих, уйди от костей моих, уйди от мяса моего…
- Не могу, - сказал я. Я все старался понять, играет он или действительно меня боится.
- Почему? - растерянно спросил мальчик. - Я все говорю как надо.
- Я не могу уйти, не двигаясь, - объяснил я. - И стоя, где стою.
Рот у него снова приоткрылся.
- Хугер, - сказал он неуверенно. - Говорю тебе, Хугер: сгинь!
- Почему Хугер? - удивился я. - Ты меня с кем-то путаешь. Я не Хугер, я Иван.
Тогда мальчик вдруг закрыл глаза и пошел на меня, наклонив голову и выставив перед собой свою трубку.
- Я сдаюсь, - предупредил я. - Смотри не выпали.
Когда трубка уперлась мне в живот, он выронил ее и, опустив руки, весь как-то обмяк. Я наклонился и заглянул ему в лицо. Теперь он был красный. Я поднял трубку. Это было что-то вроде игрушечного автомата - с удобной рифленой рукояткой и с плоским прямоугольным баллончиком, который вставлялся снизу, как магазин.
- Что это за штука? - спросил я.
- Ляпник, - сказал он угрюмо. - Дайте сюда.
Я отдал ему игрушку.
- Ляпник, - сказал я. - Которым, значит, ляпают. А если бы ты в меня попал? - Я посмотрел на стену. - Надо же, теперь это за год не отмыть, придется стену менять.
Мальчик недоверчиво посмотрел на меня снизу вверх.
- Это же ляпа, - сказал он.
- Да? А я-то думал - лимонад.
Лицо его приобрело наконец нормальную окраску и обнаружило определенное сходство с мужественными чертами генерал-полковника Туура.
- Да нет, - сказал он. - Это ляпа.
- Ну?
- Она высохнет.
- И тогда уже все окончательно пропало?
- Да нет же. Просто ничего не останется.
- Гм, - сказал я с сомнением. - Впрочем, тебе виднее. Будем надеяться на лучшее. Но я все-таки очень рад, что ничего не останется на стене, а не на моей физиономии. Как тебя зовут?
- Зигфрид, - сказал мальчик.
- А подумавши?
Он посмотрел на меня.
- Люцифер.
- Как?
- Люцифер.
- Люцифер, - сказал я. - Велиал. Астарет. Вельзевул и Азраил. А покороче у тебя ничего нет? Очень неудобно звать на помощь человека по имени Люцифер.
- Двери же закрыты, - сказал он и отступил на шаг. Лицо его снова побледнело.
- Ну и что?
Он не ответил и снова начал пятиться, уперся спиной в стену и пошел боком, прижимаясь к ней и не сводя с меня глаз. Я понял наконец, что он принял меня то ли за вора, то ли за убийцу и хочет удрать, но почему-то он не звал на помощь и почему-то не заскочил в комнату матери, а прокрался мимо ее двери и продолжал красться вдоль стены к выходу из дома.
- Зигфрид, - сказал я. - Зигфрид-Люцифер, ты ужасный трус. За кого ты меня принимаешь? - Я нарочно не двигался с места и только поворачивался вслед за ним. - Я ваш новый жилец, твоя мама напоила меня сливками и накормила меня гренками, а ты чуть не заляпал меня и теперь сам же меня боишься. Это я должен тебя бояться.
Все это очень напоминало одну сцену в Аньюдинском интернате, когда мне привезли почти такого же мальчика, сына хлыста. Елки-палки, неужели я до такой степени похож на гангстера?
- Ты похож на мускусную крысу Чучундру, - сказал я, - которая всю свою жизнь плакала, потому что у нее не хватало духу выйти на середину комнаты. У тебя от страха стал голубой нос, уши сделались холодными, а штанишки - мокрыми, и ты оставляешь за собой ручеек…