АРИД И ЭРОЯ
Математик включил автоматического Эрудита.
- Привык я к его лекциям, - сказал он Физе Фи. - И даже его скучный профессорский голос мне стал нравиться. Ругай его не ругай, а все-таки сила. Миллионы фактов. И притом без запинки.
- Это ты, наверно, говоришь для того, чтобы сделать мне приятное? - спросила Физа. - Не правда ли?
- Не только. Понимаешь, когда я учился в средней школе, я запустил все предметы, кроме математики. Особенно историю. И вот теперь наверстываю.
- Заполняешь пробелы… Заполняй. Спрашивай. Его можно спрашивать обо всем. Только не надо спрашивать о любви.
- Тише! Не мешай! Он, кажется, рассказывает о чем-то очень интересном.
Эрудит говорил на этот раз тихо, вполголоса;
- Именно в эту эпоху Дильнею разжаловали, сняли с нее ореол неповторимости и величия. И все дильнейцы узнали, что они живут на крошечной планете и что их планетка вместе с не такой уж большой звездой, которая ее освещает, находится не в центре мира, как предполагалось, а на периферии. Они узнали, что таких планет, как Дильнея, миллиарды и что природа, подчиненная закону больших чисел, беспрерывно дублирует и повторяет живые биологические формы, вовсе не располагая безграничной фантазией. Наступило отрезвление умов, великое отрезвление, за которым последовало изменение всех форм видения мира - науки, искусства, психологии. Кончилась пора беспочвенного романтизма. Математика и физика внесли свои железные законы во все, даже в поэзию и музыку.
- Ну, он, конечно, преувеличивает, увлекается, - сказал Математик.
- Это ты о ком? - спросила Физа Фи.
- О вашем Эрудите. Преувеличивает, увлекается, - Никогда! Прежде чем произнести, он взвешивает каждое слово. Его программировал коллектив самых крупных специалистов.
- И все же он увлекается, преувеличивает. И мне это даже нравится. Никак не ожидал этого от машины.
- Чего вы не ожидали от машины, дорогой Математик? - спросила Эроя. Она только что вошла в лабораторию и была не одна, с ней вместе вошел широкоплечий дильнеец. - Арид, - сказала Эроя своему спутнику, - знакомьтесь с моими помощниками. Это Физа Фи, а это Математик. Я про них вам рассказывала. А это электронный Эрудит. Он немножко устарел. И как многие мои приборы - чуточку наивен. Я вам про него тоже, кажется, рассказывала.
Они часто встречались, Арид и Эроя, может быть, даже чаще, чем следовало. Но Арид нуждался в собеседнике.
А никто не умел так скромно и самозабвенно слушать, как она. Она буквально превращалась в слух, впитывая каждую идею логика. Ведь он пытался создать искусственного гения, ум, способный пренебречь узкой специализацией, отчуждавшей дильнейцев друг от друга.
В разговоре они часто возвращались к этой теме.
- Гений! Но ведь гении бывают разные, - как-то сказала Ариду Эроя. - Вы, насколько я понимаю, хотите создать необыкновенно емкий ум, чья логика могла бы разрешать проблемы, считавшиеся неразрешимыми. Не так ли?
- Да, - ответил Арид. - Ум нового типа. Совершенно нового, не бывшего раньше.
- Вы панлогист, Арид. Вы хотите оторвать логику от дильнейских чувств, от фантазии.
- Да, я противник дильнеецентризма. Искусственный ум должен взглянуть на все, в том числе и на нас с вами, со стороны. Он должен быть лишен всякого субъективного начала.
- Но вы же говорили недавно, что он будет уметь смеяться и плакать. Разве можно смеяться и плакать, не будучи личностью?
Логик Арид рассмеялся.
- Личностью? - повторил он. - Я знаю существо, для которого личность - это нечто весьма относительное. Хотите, я расскажу вам о нем. Это была первая моя попытка создать искусственный ум, наделенный особой, не во всем похожей на дильнейскую, логикой. Я долго размышлял и еще дольше работал вместе с друзьями, сотрудниками моей лаборатории. Нам хотелось создать объективный ум, ум трезвый, лишенный той поэтической дымки или той красочной призмы, через которую смотрит на мир каждый дильнеец. И вот что случилось. Это создание обладает одним дефектом. Оно одушевляет мертвые предметы и, наоборот, все живое принимает за мертвое. "Уважаемый стул", - обращается оно к предмету или: "Милая полка, не откажите мне в любезности выдать эту книгу".
- Этот ваш ум очень вежлив.
- С вещами - да. Но зато невежлив с одушевленными существами: со мной, с моими сотрудниками. Он держится при нас так, словно мы отсутствуем.
- Но почему?
- Это так и не удалось выяснить до конца. По-видимому, при его создании вкралась какая-то неточность. Но посмотрели бы вы, как он нежен с вещами! Слушая его, можно подумать, что мы чего-то не знаем о вещах, чего-то очень существенного, что знает он.
- Любопытно, - перебила логика Эроя. - Эта поэтизация, это одушевление мертвой природы напоминает мне мышление древнего дильнейца. Я много лет изучаю первобытное мышление, древние памятники, записи фольклора. Для мышления древних характерно одушевление мертвого. Под взглядом древних каждая вещь оживала, становилась почти личностью. В ней дикарь умел раскрыть нечто неповторимое, индивидуальное… Может, и созданное вами искусственное существо владеет первобытной анимистической логикой и фантазией.
- Нет, - категорично ответил Арид. - Ведь древний дильнеец, мысленно одушевляя мертвое, в то же время не омертвлял живое. Не так ли? Мне кажется иногда, что мой Вещист-мы его так называем-способен создавать контакт с вещами, потому что сам вещь. Его мышление слишком вещественно, предметно… Но эту свою гипотезу я пока не могу подтвердить конкретными фактами. Мой Вещист для меня все еще загадка. Его видение мира - это проблема. Он словно живет в другом измерении, где другие представления о времени и пространстве. Я слишком занят, чтобы изучать сейчас его видение мира или добираться до причин, которые заставляют его так странно видеть мир. Но когда-нибудь я этим займусь.
- Когда?
- Может быть, и скоро. Мне это нужно для того, чтобы создать всеобъемлющий ум… Видение мира? Что может быть интереснее! Старинные книги и фильмы рассказывают нам о том, как видел мир дильнеец в капиталистическую эпоху. Это было обыденное видение. Сейчас так видит что-либо дильнеец только натощак в хмурое утро, когда болит голова. Наше видение-поэтичное видение мира. Оно возникло несколько сот лет назад, когда дильнеец расстался со всеми пережитками прошлого, в том числе с пережитками индивидуализма и эгоцентризма, когда он стал любить природу, жизнь и всех себе подобных… Мне удалось однажды смоделировать ум и чувства себялюбца, эгоцентриста, чтобы изучить эти реликтовые особенности. Если хотите, я познакомлю вас с этой моделью.
- Пока я не испытываю желания знакомиться с ней. Помню, как мой отец демонстрировал таракана, извлеченного из тьмы веков. Это, поверьте, что-нибудь подобное. Эпоха капитализма была самая страшная эпоха в истории Дильнеи. Нет, меня интересуют более древние времена.
В ДВУХ ШАГАХ
Они ожидали. Что же им еще оставалось? И однажды Веяд сказал своему спутнику Туафу:
- Ожидание может заполнить жизнь, занять все наше время до самого нашего конца. Но ожидание не может быть профессией. Когда я вернусь домой на Дильнею, меня спросят: "Что ты там делал, Веяд?" Не могу же я им ответить: "Ожидал". Ожидать - это слишком мало, слишком бездейственно. И чтобы не сидеть без дела, я продолжаю работу, начатую еще дома…
- Я знаю, - перебил его Туаф. - Ты разрабатываешь вопрос о конечном и бесконечном. Ты философ. Но что делать мне? Здесь нечего украшать. Уэра не нуждается в декорациях. Да и зрителей нет, кроме нас с тобой. На днях я тоже начал одно дело. Я переделываю электронного игрока, искусного гроссмейстера. Ты, надеюсь, не возражаешь?
- Не возражаю. Но кого ты из него хочешь сделать? Механического слугу? Повара? Медика? Актера?
- Я хочу превратить его в нашего собеседника, чтобы он задавал нам вопросы, тормошил нас, не давал нам покоя, беспрерывно будил наше сознание…
- Разве мы не можем это делать сами?
- Иногда можем, а иногда нет. Мы слишком быстро примирились с законами этого крошечного мирка и, кажется, забыли о большом мире. Здесь, на Уэре, все в двух шагах от тебя, все и все, и ты сам в двух шагах от себя. Тебе некуда от себя уйти. Ты каждый день должен видеть одно и то же. Я не могу больше терпеть это. Здесь все в двух шагах. И нам не вырваться отсюда. Мне тесно здесь, Веяд, мне не хватает масштабов. Я отдал бы полжизни, чтобы, проснувшись, увидеть вдали горизонт. Но горизонта нет. И ничего нет, кроме маленького искусственного островка да нас с тобой - и ее. Но существует ли она? Ты это знаешь лучше меня. Скажи правду. В мире, где все в двух шагах от тебя, не стоит врать.
- Ты поддался монотонности долголетнего ожидания. Тебе нужен не просто собеседник, тебе нужен друг, сильный не только умом, но и духом, волей. Мне тоже нужен он. И он здесь есть. Хочешь, я тебя познакомлю с ним?
- Кто же он, этот сильный духом?
- Инженер Тей.
- Но его нет. Он погиб, возвращаясь на родину.
- Он оставил дневник. Хочешь, я тебе почитаю…. Когда мне трудно, я ищу поддержки, разговаривая с ним через время и пространство. Его дневник-это письмо, адресованное нам с тобой.
- Но он нас не знал. Мы родились спустя целое столетие.
- Нет, он нас знал.
Они пришли в библиотеку. И Веяд, раскрыв дневник инженера Тея, стал читать вслух:
"Мой сын все еще мне представлялся смеющимся ребенком, протягивающим две детские пухлые ручонки, но, когда мы построили космическую станцию Уэра, он был уже юношей. Он вырос без меня. Я ни разу не приласкал его.