Наконец Амианте ответил - как показалось Гилу, чрезмерно иносказательно и уклончиво: "Свободами, привилегиями и возможностями необходимо постоянно пользоваться, даже если это неудобно и несвоевременно. В противном случае они выходят из употребления и, если так можно выразиться, приходят в непригодность. Мало-помалу они начинают противоречить общепринятым представлениям и, в конечном счете, формализованным правилам. Иногда человек, настаивающий на соблюдении прерогатив, производит впечатление сварливого и вздорного упрямца, но на самом деле оказывает услугу всем и каждому. Свобода по своей природе не должна и не может становиться неотъемлемым правом, но законы и правила не должны быть основанием для преследований и репрессий". Амианте говорил все тише и тише; в конце концов его голос полностью замер - он приподнял стамеску и рассматривал ее так, как будто никогда раньше не видел ничего подобного.
Гил нахмурился: "Значит, ты считаешь, что мне следовало бы попытаться стать мэром и заставить Собес соблюдать Хартию?"
Амианте улыбнулся, пожал плечами: "По этому поводу не могу ничего посоветовать. Каждый решает за себя. Когда-то в молодости мне представилась возможность сделать нечто в этом роде. Но меня разубедили, и с тех пор я никогда не чувствовал себя в своей тарелке. Может быть, мне просто недостает храбрости".
"О чем ты говоришь? - возмутился Гил. - Я не знаю никого храбрее!"
Амианте печально усмехнулся, покачал головой и вернулся к работе.
На следующий день, около полудня, к Гилу зашли Найон, Флориэль и Шальк - возбужденные, нервные, полные энергии. Найон, в черно-коричневом костюме, выглядел старше своих лет. Флориэль был в рассеянно-дружелюбном настроении. "Куда ты пропал позавчера вечером? - с наигранным простодушием спросил он. - Мы тебя ждали и ждали и ждали... Наконец решили, что ты, наверное, пошел домой или... - тут Флориэль подмигнул, - решил немного позабавиться с Гейде".
Гил с отвращением отвернулся.
Флориэль пожал плечами: "Хочешь дуться - дуйся, дело твое".
Найон сказал: "Есть небольшая загвоздка. Мы не можем зарегистрировать Эмфирио кандидатом, пока он не прописан по какому-нибудь месту жительства добропорядочного амбройского иждивенца, не подвергавшегося дисциплинарным взысканиям. Я только что отбарабанил срок в штрафной бригаде, обо мне и речи нет. У Флориэля и Шалька неприятности в гильдиях. Маэля выгнали из Храма. Югер... ну, да ты знаешь Югера. Он просто не подходит. Так что мы решили выдвинуть тебя под прозвищем "Эмфирио", - Найон подошел поближе, по-братски хлопнул Гила по спине. - Эй, ты у нас можешь стать следующим мэром Амброя!"
"Но я не хочу быть мэром!"
"Не беспокойся, шансов у тебя почти никаких".
"Разве нет возрастных ограничений? В конце концов..."
Найон покачал головой: "Ты - добропорядочный иждивенец без взысканий за прошедший год и полноправный член гильдии, не внесенный в храмовый черный список. Другими словами, вполне приемлемый кандидат".
Со стороны Амианте, сгорбившегося за верстаком, послышался короткий смешок. Все повернулись к нему, но Амианте больше не издавал никаких звуков. Гил нахмурился. Он не хотел ввязываться в эту историю, не оставляя себе пути для отступления. Тем более, что напористое участие Бохарта лишало Гила какой-либо возможности контролировать события. Если, конечно, он не постарается взять на себя руководящую роль - что означало бы вступить в конфликт (или по меньшей мере в соревнование) с Найоном Бохартом.
С другой стороны - как отметил Амианте - в выдвижении кандидатуры Гила на должность мэра не было ничего незаконного или достойного порицания. По существу, не было никаких оснований отказываться от участия в выборах под псевдонимом "Эмфирио", если компетентные органы могли удостовериться в том, что кандидатом на самом деле является иждивенец Гил Тарвок.
"Не возражаю, - сказал Гил, - но с одним условием".
"А именно?"
"Распоряжаться буду я. Вам придется выполнять мои указания".
"Указания? Какие еще указания? - Найон Бохарт поморщился, скривил рот. - Что ты, в самом деле!"
"Не нравится - выдвигай свою кандидатуру".
"Ты прекрасно знаешь, что это невозможно".
"В таком случае тебе придется согласиться с моими условиями".
Раздосадованный Найон поднял глаза к потолку: "Что ж, если тебе не терпится устраивать целое представление..."
"Называй это как хочешь, - краем глаза Гил замечал, что Амианте напряженно прислушивается к разговору; теперь, прежде чем снова наклониться над верстаком, отец слегка усмехнулся. - Значит, ты согласен с моим условием?"
Найон скорчил гримасу, улыбнулся и снова стал самим собой: "Да, разумеется. Какая разница, кто распоряжается? Ничей престиж не пострадает. Главное - устроить великолепный фарс!"
"Хорошо. Я не хочу, чтобы во всей этой затее были замешаны какие-нибудь нелегалы или преступники. Никоим образом. Необходимо строго соблюдать все правила".
"Не каждый нелегал - человек безнравственный", - возразил Найон.
"Совершенно верно!" - отозвался со своей скамьи Амианте.
Бросив взгляд на отца, Гил ответил: "Тем не менее, нелегалов, с которыми ты водишься, высоконравственными людьми назвать трудно. Я не хотел бы оказаться игрушкой в руках твоих знакомых".
Найон поджал губы - на мгновение показались острые белые зубы: "Похоже на то, что ты действительно решил делать все по-своему".
Гил с облегчением развел руками: "Замечательно! Вы как-нибудь обойдетесь без меня. По сути дела..."
"Нет-нет, - прервал его Бохарт. - Как же мы обойдемся без тебя? Без изобретателя гениального плана? Чепуха! Это было бы недостойным плагиатом!"
"Тогда - никаких нелегалов. Никаких заявлений, манифестов и мероприятий - ничего вообще - без моего предварительного утверждения".
"Но ты же не можешь быть повсюду одновременно!"
Десять секунд Гил сидел и молча смотрел на Бохарта. Он уже собрался было открыть рот, чтобы окончательно и бесповоротно отказаться от участия в проекте, когда Бохарт пожал плечами: "Пусть будет по-твоему".
Явившись в мастерскую Амианте, Шьют Кобол горячо протестовал: "Курам на смех! Молокосос, практически еще подросток - в списке кандидатов на должность мэра! И в довершение ко всему называет себя "Эмфирио". Как это называется? Это ни в какие ворота не лезет!"
Амианте вкрадчиво спросил: "Разве нарушаются какие-нибудь правила?"
"Без всякого сомнения это неуместная, неприличная выходка! Насмешка над внушающей благоговение, почтенной должностью. Многие будут возмущены и введены в заблуждение!"
"Если те или иные поступки не противоречат правилам, значит, они уместны и приличны, - сказал Амианте. - А если они уместны и приличны, значит, так может поступать любой иждивенец, и никто ему не указ".
Лицо Шьюта Кобола стало кирпично-красным: "Неужели вы не понимаете, что мне придется подать объяснительную записку - даже если мне не объявят выговор? Начальник спросит: почему я не предотвратил хулиганскую выходку подопечных? Что ж, очень хорошо. Вы намерены упрямствовать - я тоже могу быть упрямым. На мое рассмотрение как раз представили запрос об увеличении вашего пособия. Я могу рекомендовать или не рекомендовать его. Мне придется отказать в удовлетворении запроса, сославшись на ваше несознательное, пренебрежительное отношение к общественным обязанностям. Создавая проблемы для меня, вы ничего не выигрываете!"
Амианте стоял на своем: "Действуйте по своему усмотрению".
Шьют Кобол резко повернулся к Гилу: "А ты что скажешь?"
Гил, до сих пор относившийся к своей кандидатуре без энтузиазма, теперь едва сдерживался - голос его дрожал от ярости: "Правила не нарушаются. Почему я не могу внести свое имя в список кандидатов?"
Шьют Кобол распахнул дверь и выскочил из мастерской.
"Ну и ну! - пробормотал Гил. - Возникает впечатление, что Найон и его нелегалы правы, и собесовцы бегают, как тараканы на сковородке!"
Амианте ответил не сразу. Он сидел, поглаживая маленький подбородок, служивший недостаточным основанием лицу с массивными скулами и высоким лбом. "Настало время!" - сказал наконец Амианте каким-то подавленным, глухим голосом.
Гил с удивлением взглянул на отца - тот разговаривал сам с собой. "Настало время!" - повторил Амианте.
Гил уселся за верстак и принялся за работу. То и дело он недоуменно поглядывал на Амианте, сидевшего и смотревшего на площадь в открытый дверной проем. Губы Амианте время от времени шевелились, как будто он произносил беззвучные заклинания. Через некоторое время он встал, открыл шкаф, достал свою папку с древними документами и стал перелистывать бумаги. Гил наблюдал за происходящим с возрастающим беспокойством.
Вечером Амианте надолго задержался в мастерской. Гил ворочался в постели и долго не мог уснуть, но не спустился узнать, чем занимается отец.
На следующее утро в мастерской пахло чем-то острым и кисловатым. Гил не задавал вопросов; Амианте не предлагал объяснений.