"Ага! Что ж, весьма похвально - хотя этим, конечно же, подобает заниматься писарям, а не резчикам! Писари не режут по дереву, а мы ничего не записываем и не переписываем. Нам же за это не платят? - Блез Фодо сделал благодушно-пренебрежительный жест в сторону не слишком аккуратных строк, набросанных Амианте. - Кроме того, нельзя сказать, что вы пишете без ошибок".
Амианте погладил подбородок: "Прочесть-то это можно, я надеюсь... А вы знакомы с архаическим шрифтом?"
"Несомненно. Посмотрим - какие дела давно минувших дней вызывают у вас такой интерес?"
Председатель гильдии приподнял оригинальный манускрипт и, откинув голову, стал разбирать старинный текст:
"На планету Аум (именуемую также "Альма", что означает "родной дом"), покорившуюся людям ценой непомерных трудов и страданий, в страну обильных возделанных земель, что пролегла вдоль берега моря, вторглась чудовищная орда с черной луны Зигель.
В ту пору люди перековали мечи на орала и посему обратились к супостатам с кротостью: "Чудища! От вас исходит дух утрат и лишений! Вы проголодались? Ешьте с нами. Чем богаты, тем и рады - ешьте, пока не насытитесь!"
Чудища не умели говорить. Но протрубили их громадные горны: "Мы пришли не за едой!"
"От вас разит безумием, как от черной луны Зигеля! Вы ищете покоя? Отдыхайте. Слушайте музыку, омойте ноги в волнах моря, и томление ваше утолится".
"Мы пришли не за отдыхом!" - пролаяли громадные горны.
"От вас веет безысходным отчаяньем отверженных! Увы, оно неисцелимо, ибо мы не в силах вас полюбить. Возвращайтесь на черную луну Зигель и взыскивайте с тех, кто вас послал".
"Мы пришли не за любовью!" - проревели горны.
"За чем же вы пришли?"
"Мы пришли поработить людей Аума (именуемого также "Альмой", что означает "родной дом") и пользоваться плодами их трудов. Знайте же: мы - ваши владыки! И каждого, кто станет роптать, мы втопчем в землю ужасными ногами".
Так поработили людей и заставили их тяжко трудиться, выполняя многолетние планы чудовищ, подчиняясь их прихотям. Со временем объявился рыбацкий сын Эмфирио, восставший на чудищ и бежавший с единомышленниками в горы. У Эмфирио была волшебная скрижаль. Стоило ему воздеть эту скрижаль - и все, слышавшие его, знали, что он глаголет истину. И восстало против чудищ великое число.
Огнем и лучом, пытками и молниями воздавали отмщение чудища с черной луны Зигель. Но громко звучал с горней выси голос Эмфирио - и все, кто его слышал, восставали.
Полчище чудищ двинулось в горы, не оставляя камня на камне. Эмфирио искал убежища в дальних краях - на островах, поросших тростниками, в дремучих лесах, в темных пещерах.
Без устали гнались чудища за изгнанником, выслеживали неусыпно. В седловине Сговора, что за горами Маул, Эмфирио предстал перед ордой. И воззвал он к чудищам, воздев волшебную скрижаль, воззвал голосом, глаголющим истину, жгущим сердца людей: "Узрите! Заклинаю вас волшебной скрижалью истины! Вы - чудища. Я - человек. Каждый из нас одинок. Каждый полон надежд на рассвете и устает, когда приходит ночь. И вам, и мне жизнь причиняет боль - и вам, и мне знакомо облегчение. Зачем же одному быть победителем, другому - жертвой? Мы не уживемся. Не утолится алчность захребетников плодами праведных трудов! Смиритесь с неизбежностью! Внемлите моим словам - или познайте горечь поражения. А тогда - горе, горе вам, ибо никогда больше не ступят ваши ужасные ноги на темный песок Зигеля!"
Чудища не могли не поверить Эмфирио, глаголавшему волшебную истину, и оробели. И начертало главное чудище мерцающим лучом такие слова: "Эмфирио! Вернись с нами на Зигель и повтори свою речь в Катадемноне, ибо оттуда исходит сила, принуждающая нас творить великое зло!""
Так кончался уцелевший отрывок сказания. Блез Фодо медленно опустил манускрипт на верстак. Глаза его смотрели в пустоту, губы задумчиво сложились розовым бутоном: "Да... надо же!" Передернув плечами, председатель гильдии нервно поправил на себе камзол: "Поразительно, сколько поэзии в древних легендах! Тем не менее, мы вынуждены вернуться к прозе жизни. Вы искусный мастер, ваши панели превосходны. У вас талантливый сын, ему предстоит плодотворная карьера. Зачем тратить драгоценное рабочее время на переписывание старых сказок? Ваше увлечение может стать опасной одержимостью! Опасной потому, - подчеркнул Фодо, - что она ведет к нарушению правил. Взгляните на вещи трезво, иж Тарвок!"
Амианте пожал плечами, отодвинул пергамент и чернила: "Возможно, вы правы". Он взял стамеску и принялся заканчивать резьбу.
Но Блез Фодо не удовлетворялся полумерами. Еще полчаса он расхаживал между верстаками, обращаясь то к спине Гила, то к спине Амианте. Продолжая обсуждение проступка Амианте, он укорял мастера за то, что тот позволил страсти к коллекционированию возобладать над предусмотрительностью и побудить его к незаконному дублированию. Гилу тоже пришлось выслушать нравоучения. Председатель гильдии призывал его к трудолюбию, благочестию и смирению: "Дорога жизни давно проторена. Лучшие, умнейшие люди установили на ней указатели, навели мосты, повесили предупреждающие знаки. Только упрямец, только самонадеянный невежда кидается от обочины к обочине в поиске новых, неизведанных путей. Тебе помогают ориентироваться социальные работники - агент Собеса, делегат гильдии, прыгун-вожатый. Бери с них пример, выполняй их указания - и ты найдешь в жизни покой и удовлетворение".
Наконец глава гильдии резчиков по дереву удалился. Как только за ним закрылась дверь, Амианте отложил стамеску и вернулся к копированию. Гил помалкивал, хотя на сердце у него было тяжело, а горло то и дело сжималось тошнотворным предчувствием. Через некоторое время он отправился на площадь, чтобы купить еды, и нежданно-негаданно столкнулся с Эльфредом Коболом, совершавшим очередной обход квартала.
Агент Собеса остановил Гила повелительно-испытующим взглядом: "Что нашло на Амианте? Почему он ведет себя, как последний хаотист?"
"Не знаю, - отвечал Гил. - Но он не хаотист. Он хороший человек".
"И я так думаю, поэтому и беспокоюсь. Нарушение правил не пойдет ему на пользу, и тебе тоже следовало бы это понимать".
В глубине души Гил считал, что Амианте чуточку рехнулся, но ни в коем случае не подозревал отца в намерении нанести кому-нибудь ущерб. Он воздержался, однако, от обсуждения своей точки зрения с Эльфредом Коболом.
"Твой отец, к сожалению, рассеян и забывчив, а это приводит к пагубной неосторожности, - продолжал Эльфред. - Ты, по существу, надежный парень. Ты должен ему помочь. Береги отца, предостерегай его! Возня с несбыточными мечтами и подстрекательскими трактатами только приблизит к красной черте стрелку его штрафного счетчика".
Гил нахмурился: "То есть "повысит потенциал"?"
"Да. Знаешь, что это значит?"
Гил отрицательно помотал головой.
"Ну что ж. Понимаешь ли, в главном управлении службы соцобеспечения стоят шкафы с ящичками, а в ящичках - железные сердечники, вставленные между контактами индикаторов. Их называют штрафными счетчиками. На каждого иждивенца заведен счетчик - в том числе на меня, на Амианте и на тебя. Как правило, сердечники лежат и лежат себе, и ничего с ними не делается. Некоторые сердечники намагничивают. После каждого проступка или отклонения от правил сердечнику нарушителя сообщается магнитный заряд, точно отмеренный пропорционально серьезности нарушения. Если провинившийся берется за ум и больше не нарушает правила, заряд постепенно рассеивается и исчезает. Но если обнаруживаются повторные нарушения, заряд накапливается. В конце концов, когда стрелка счетчика доходит до красной черты, подается сигнал, и рецидивиста отправляют на реабилитацию".
Впечатленный и подавленный, Гил смотрел на площадь невидящими глазами. "А что происходит, когда человека реабилитируют?" - спросил он.
"Хо-хо! - сурово произнес Эльфред Кобол. - Хочешь, чтобы я выдал секреты гильдии? Об этом не говорят. Тебе достаточно знать, что реабилитированный нарушитель исправляется, то есть больше не испытывает поползновений к нарушению правил".
"А на нелегалов тоже заведены счетчики?"
"Нет. Они не иждивенцы, не зарегистрированы в системе. Когда нелегалы совершают преступления - а это происходит довольно часто - они не пользуются социальной терапией и не проходят реабилитацию. Их просто изгоняют из Амброя".
Гил, прижимавший к груди кульки с продуктами, невольно задрожал - может быть, этому способствовал налетевший порыв холодного ветра.
"Мне пора домой", - тихо, испуганно сказал он.
"Ну и ступай. Я загляну к твоему отцу через десять-пятнадцать минут".
Гил кивнул и побежал домой. Войдя в мастерскую, он с ужасом прижался спиной к двери. Амианте заснул за верстаком, положив голову на руки. Справа и слева, разбросанные по верстаку, валялись дублированные материалы - все, что успел скопировать Амианте. Видимо, он пытался их отсортировать или что-то искал, когда усталость после бессонной ночи взяла верх.
Гил бросил кульки с продуктами, закрыл дверь на засов и подбежал к верстаку отца. Будить его было бесполезно - даже проснувшись, Амианте еще долго приходил бы в себя. Лихорадочно собрав все копии, Гил сложил их в коробку, засыпал обрезками и опилками, после чего задвинул коробку под свой верстак. Только после этого он решил разбудить отца: "Проснись! Сейчас придет Эльфред Кобол!"
Амианте застонал, судорожно выпрямился, взглянул на Гила помутневшими глазами.