- Бросьте, отец Лазарь, - сказал я (а сам подумал - и почему это я больше его не боюсь; даже вот этого страшного взгляда его!), - я отличаюсь от вас только тем, что у вас есть видения, а у меня - нет. Откуда вы знаете, кто из нас - настоящий человек?
Он аж подскочил на месте.
- Это легко проверить! - выкрикнул он. Потом, вроде, овладел собой и вкрадчиво спросил:
- Как оно было, Люк? Каково это - слышать Голос?
Я сказал:
- Никакого Голоса я не слышал.
Он, к моему удивлению, кивнул головой.
- Верно, - сказал он, - таких легко различать. Ты - еще хуже. Я слышал, такие как ты живут среди людей, похожие на людей, но не люди - живут, чтобы сеять сомнение и страх в людских душах.
Люди вокруг него опять взвыли.
Я сказал:
- Вы что, всерьез думаете, что если вы убьете меня, все будет, как раньше? Что море вернет вам прежние угодья?
Он не ответил.
- Как вы отличаете человека от нечеловека, отец Лазарь?
Он молчал.
Все молчали.
Кто - то дернул за веревку, я пошатнулся, но понял, что тот ничего не имел в виду, просто рука у него дрогнула сама собой.
Вокруг было тихо.
Они все стояли неподвижно, приоткрыв рты и изумленно озирались. Я сначала поглядел на их лица, по которым пробегали сполохи света, точно световая рябь по волнам, а потом уже поднял голову. Никто больше не обращал на меня внимания - я прошел между ними, словно это были не люди, а деревья в лесу.
Тоненько всхлипывала какая - то женщина.
Мир вокруг изменился. Одни лишь очертания холмов остались такими же, какими сделало их последнее землетрясение - все остальное стало совсем другим. Не знаю, вправду ли оно было таким на самом деле, или каждый толковал то, что увидел по - своему, как бывает, когда высматриваешь в облаках лица и фигуры.
Потом я услышал отца Лазаря - голос его, сначала тихий, потом набрал силу, а затем оборвался, точно сила эта внезапно иссякла…
- Не смотрите! - кричал он. - Это - происки Нечистого! Не смотрите…
Но никто даже не обернулся - слова его падали в пустоту. Точно, как в лесу…
И я понял, что оно было тут всегда. Просто земля тряхнула и их тоже, и они на какое - то время утратили часть своего могущества, не смогли отвести нам глаза, или, может, сломались какие - то приспособления, которые делали это все невидимым для чужого глаза, и теперь оно медленно проплывало в небе, точно сполохи Зимнего Полога - пурпурные и золотые, и зеленые…
В воздухе проступили сияющие ажурные конструкции - мосты и арки, башни и шары, повисшие на невидимых основаниях. Ожерелье огней, от которого отделялись цветные бусины и медленно отплывали в ночное небо, иглы, пронзающие пространство, колонны, встающие с морского дна и упирающиеся в тучи на горизонте - и все это двигалось, сияло, пульсировало - и полупрозрачные силуэты, живые, дышащие, возникающие то там, то тут… И надо всем этим плыл Голос…
Оно продержалось еще какой - то миг и внезапно погасло.
Я слышал, как по толпе пронесся изумленный вздох - точно все одновременно задержали дыхание, и лишь теперь позволили себе вспомнить об этом.
И тут только я понял, что вновь наступает вечер.
Стало совсем тихо - только снизу долетал шум моря, такой привычный слуху, что я лишь сейчас обратил на него внимание.
Потом я услышал другой голос - человеческий, - сначала чуть слышный, он постепенно становился все громче, точно пытался выплеснуть переполнявшую его боль…
- И я спрошу Тебя: "А кто виноват?". И Ты ответишь мне - о, я знаю, что Ты мне тогда ответишь - А кто виноват в том, что небо синее? Или в том, что зимняя ночь длится полгода? Господний план осуществляется сам по себе, и нет нужды вмешиваться, и все меняется, вся природа меняется, вся жизнь земная, и неизменным остается только человек. Весь мир его отторгает, а он отторгает весь мир. Злаки для него ядовиты, стихии ему враждебны, ночные голоса его страшат. Ненависть и страх окружают нас, как стена.
Это был отец Лазарь. Он стоял в толпе и был выше всех, потому что все упали на колени. Он стоял неподвижно, подняв голову - и его слова, трепеща, уплывали в пространство…
- Иные создания давно уже обосновались здесь, в этом мире, что когда - то был нашим, они принимают его любя, и украшают его, и возделывают, а что Ты оставил нам, Господи? Лишь узкую полоску земли, на которой нам позволено бояться и ненавидеть? Но ты отбираешь у нас и это, и скоро горы сомкнутся над нашими головами, а в наших домах будут играть жители глубин…
Он обернулся, и наши глаза встретились.
Он замолчал, точно все слова вдруг кончились, потом, обходя распростершихся на земле людей, подошел ко мне и положил свою узкую легкую руку мне на голову.
И сказал - совсем другим голосом, и по этому голосу я понял, что, с кем бы он ни говорил раньше, теперь он обращается именно ко мне.
- Мне очень жаль, что так получилось, мальчик мой… Я думал… Я действительно хотел бы, чтобы ты принял у меня эту ношу. Но она оказалась слишком тяжела даже для меня. Прости - ведь я делал то, что должен, ты и сам понимаешь.
Я кивнул.
Я понимал. Что бы ни стряслось, что - то было между нами - оно осталось бы, даже если бы он своими руками привязал меня к священному столбу и поднес факел к хворосту…
Он молча глядел на меня, потом плечи его опустились - он вздохнул и тихонько сказал:
- А теперь это уже неважно…
- Я… могу остаться, святой отец?
Я чувствовал: что - то изменилось, хотя я до конца так и не понял, что именно.
А он все глядел и глядел на меня - внимательно, будто… будто прощался.
- Нет… - сказал он, - впрочем… не знаю. Ведь ты - мой ученик, верно?
Разве я был его учеником? Он и обучать меня ничему не начал! Но на всякий случай я сказал:
- Да, святой отец.
Но он, вроде, уже потерял ко мне интерес.
- Бесполезно, - сказал он сурово. - К чему все это!
Говорил он не со мной - смотрел в пространство. Вид у него был усталый, что - то ушло из него, какая - то жизненная сила, и выглядел он так, словно Бог покинул его, и я внезапно понял, что глаза у него блестят больше обычного, просто потому что в них стоят слезы.
Потом он медленно повернулся ко мне, и сердце у меня упало.
Но он только коротко сказал:
- Развяжите его.
Кто - то сзади дернул веревку и узел, стягивающий мне запястья, распустился.
Я стоял, растирая руки - кончики пальцев сначала были белые и ничего не чувствовали, а потом стали красными, точно я окунул их в горячую воду.
- Ты был внизу? - спросил он.
- Нет, но я видел, святой отец.
- Там что - нибудь осталось?
Я покачал головой.
- Дома ушли под воду. Все.
Он задумчиво кивнул - не столько мне, сколько отвечая каким - то своим мыслям.
- Они теперь для жителей глубин, - сказал он, - что ж, я так и думал…
И добавил, обернувшись к остальным, уже иным, прежним голосом, мягким и властным:
- Пойдемте… ибо нам предстоит свершить многое…
И люди так привыкли его слушаться, что поднялись и пошли за ним - и никто не возразил, никто не сказал, что ныне есть иная сила и власть, сильнее его силы и власти… Он все - таки был Святым отцом, и так оно и будет до конца дней.