Внезапно стена кустарника, провожавшая меня от самой опушки леса, резко оборвалась, отступила назад и темная волна ночи выбросила меня на берег - вернее, на поляну. Светляков тут не было, точно они избегали этого места, но зато кроны деревьев раздвинулись, открыв небо с которого лился мягкий зеленоватый свет.
Но я по прежнему не мог ничего разглядеть - тогда я высек огонь и поджег фитиль.
Я действительно вышел на священную поляну. Лес оборвался, на горизонте громоздились источенные ветром прибрежные скалы, а посреди пустого пространства темнела какая - то бесформенная масса, и, когда я нерешительно подошел поближе, пламя, дрожащее в моей руке, высветило помост, груду хвороста, столб и привязанную к столбу черную фигуру. Сначала я все же убедился, что он привязан - туго - натуго примотан к столбу, и лишь потом рискнул сделать еще один шаг, а потом еще один.
По - прежнему медленно, точно боясь его спугнуть, я поднял фонарь повыше, чтобы разглядеть его - хотя бы сейчас, на этот раз.
Смотреть на него было страшно - его лицо превратилось в черную запекшуюся маску. Он стоял неподвижно, веревки поддерживали его, не давая ему упасть, глаза у него были открыты. Это отсутствие лица окончательно лишало его человеческой природы - передо мной было чуждое и непонятное существо, отталкивающее настолько, что омерзение переросло в какую - то странную тягу - я не мог отвести от него глаз.
Вдруг он пошевелился. Он не застонал, вообще не издал ни звука - пошевелился бесшумно и страшно. Веревки не пускали его. Я с трудом подавил приступ тошноты - он извивался в этих веревках, точно червяк - безглазый, бесформенный кусок плоти. Я отступил на несколько шагов, но отвести глаз все равно не мог - столько отчаянья было в этой безмолвной агонии.
Потом я почувствовал, что не могу больше вот так стоять и смотреть на него - в этом спокойном наблюдении за молчаливыми муками было что - то непристойное. Я пошевелился. Под ногой хрустнула ветка - и он мгновенно застыл в своих путах. Его лицо, эта бесформенная маска, медленно повернулась ко мне; спекшаяся щель, заменявшая рот, приоткрылась и вновь захлопнулась. Я приблизился, держа нож в вытянутой руке, как можно дальше от себя, и просунул лезвие под веревку. Подождал. Он стоял неподвижно. Я резко дернул нож на себя и веревка, лопнув, опала. Я отскочил, но оборотень по - прежнему стоял неподвижно, прислонившись к столбу - веревки больше не сдерживали его.
До этого меня словно что - то вело, но теперь отпустило, и с необычайной ясностью я понял, что делаю - один, на поляне, наедине с этим странным существом, которое я сам только что освободил.
Ах, я дурак, - он же сейчас кинется на меня. И никто, никто не придет мне на помощь!
Он вновь зашевелился. Одно гибкое движение - такое стремительное, что, не следи я за ним во все глаза, я бы его не уловил, - и веревки соскользнули с избитого, изуродованного тела.
Еще на какой - то миг он неподвижно застыл у столба - потом отделился от него, соскочил с помоста и стремительно двинулся к зарослям. Он так и не обернулся в мою сторону, думаю, это было к лучшему - такого я бы уже не выдержал. Он просто смотрел прямо перед собой слепыми, мутными глазами, и все двигался, двигался.
Кусты за ним выпрямились и сомкнулись, а я все глядел ему вслед. Во рту у меня пересохло, сердце колотилось где - то под горлом. Спазмы скрутили меня - я еле успел отбежать от помоста, и меня вырвало. Я трясся, пытаясь справиться с подступившей судорогой - как всегда во время припадка очертания мира стали излишне четкими и даже мутный свет, лившийся с неба, нестерпимо резал глаза. Наконец, мне удалось справиться с собой, я встал, и, пошатываясь, огляделся. Поляна была пуста.
Раздался резкий щелчок - я отскочил, но это была просто хрустнувшая под ногой ветка. На изломе она была странно белесая - мне не нужно было наклоняться, чтобы сообразить, что я наступил на обгоревшую человеческую кость.
Обратный путь казался легче - светало. Я вздрагивал от каждого шороха, ежеминутно ожидая услышать возбужденные голоса и увидеть багровый отблеск факелов, движущихся мне навстречу, но вокруг все было тихо. Небо дышало покоем, точно свод молельного дома, и я беспрепятственно добрался до летней стоянки, никого не встретив по дороге.
Прислонившись к бревенчатой стене ближайшего амбара, я некоторое время неподвижно сидел, всем телом ощущая теплоту и надежность дерева. Потом встал, добрел до кадушки с водой и выпил целый ковш - на деле, больше вылил на себя, так у меня тряслись руки. Вода стекала мне за ворот, и я содрогнулся от ее холодного прикосновения. Потом огляделся. Амбар расположился на холме и мне было хорошо видно, что делается внизу, в долине.
Они вышли в лес с рассветом и их было много.
От постройки к постройке медленно перемещались огни - они собирались в тоненькие сверкающие ручьи, которые стекались в полноводную реку и эта река потекла вниз, по направлению к горловине, вспучиваясь, перевалила через нее и хлынула к лесу. Я глядел, как она преодолевает перевал, и представил себе, как вскоре там, внизу она разобьется на сотни отдельных огней, и как они начнут метаться между темными стволами деревьев в поисках беглеца. Я знал, что они не найдут его, потому что помнил то стремительное движение, с которым он скользнул в заросли, но мне все равно было жутко - и в то же время я чувствовал странное возбуждение, словно вновь, как тогда, под звездным небом, прикоснулся к чему - то большему, чем все, что меня до сих пор окружало.
Я взобрался на плоскую крышу амбара, устроился на ней поудобнее, и поглядел вниз. Вначале все шло в точности так, как я и предполагал - огненная река потекла к священной поляне, иногда образуя внутри себя маленькие водовороты - там, где люди останавливались, чтобы перекинуться словом, или там, где они делали крюк, чтобы обогнуть какую - нибудь кочку или рытвину. Потом, на поляне они рассыпались в разные стороны - кто - то поджег хворост и к небу взвился огненный столб. В его пламени все остальные огни казались тусклыми и бесцветными - точь - в–точь как светляки на рассвете. Пламя расширялось, огненный столб раздался и превратился в сплошную стену огня, и я понял, что они подожгли заросли.
На моей памяти такое было в первый раз - лес, конечно, изначально враждебен человеку, но именно поэтому он требует вежливого обращения. Такого он не потерпит.
К тому времени, как совсем рассвело, стало видно, какая густая пелена стелется над лесом - деревья горели трудно, не желая вот так, запросто уступать власть и силу. Факелы погасли, или просто побледнели в солнечных лучах, огненная река превратилась в скопище суетливых черных фигурок - они продолжали метаться взад - вперед по священной поляне - все неохотней, все медленней, потом потекли вспять - назад, через перевал. Какое - то время я продолжал наблюдать за ними, но они вдруг расплылись, сделались колючими и сухими, смотреть на них было больно - я понял, что все - таки засыпаю и закрыл глаза, не в силах справиться с этим нестерпимым жжением под веками. Очнулся я, когда солнце было уже высоко и я заметил, какое густое сизое марево висит над потемневшим, обугленным лесом. Долина вроде бы возвращалась к своей обычной жизни - я видел, как поднимается дымок над очагами, как извивается, продвигаясь к источнику, пестрая змейка - женщины шли за водой.
Я спрыгнул с плоской крыши и направился вниз, в долину. По дороге я растерянно размышлял над случившимся - странное оцепенение, сковавшее все чувства, наконец, прошло, но я так и не мог понять, почему и зачем я натворил вчера столько бед, как я ухитрился стать преступником - ведь я же этого не хотел! До сих пор я не задумывался и о природе странного создания, выказавшего такую нечеловеческую жизнеспособность - оборотень он и есть оборотень.
Кого, собственно, я выпустил? Почему он скитался в такой непосредственной близости от общины - раньше на моей памяти такого не случалось никогда. И, наконец, почему я сделал то, что сделал?
Я как бы откупался за Тима - жизнь за жизнь, но ведь я спасал не человека!
Я брел, куда глаза глядят, и натолкнулся на Катерину. Она выглядела встревоженной и осунувшейся, и я впервые осознал, что она и впрямь глубокая старуха. Но отпечаток властности лежал на ней, точно несмываемое клеймо - она мрачно поглядела на меня так, что у меня душа ушла в пятки.
- Где ты ходишь? - спросила она, - святой отец вчера тебя искал.
- Я ночевал на крыше амбара, Катерина.
- Мне не нравится, что ты все время шляешься один, Люк, - заметила она, - ты наживешь себе неприятности. Оборотня видел?
Я уныло кивнул.
- Им только бы носиться по лесам с факелами, - недовольно сказала она, - все дела побоку, овец никто до сих пор на пастбище не выгнал… лишь бы собираться в кучу, орать и руками размахивать, на это они способны. Ступай, займись овцами. Я постараюсь прислать тебе кого - нибудь в помощь - если найду кого нибудь, у кого сохранились хоть остатки соображения. И поосторожней. Слышал, что Тим пропал?
Я неловко кивнул.
- Мне Матвей вчера говорил.
- Они собираются в горы. На розыски. Да еще почему - то думают, что отыщут поселение оборотней и, наконец, расправятся с ними, - она покачала головой. - И я не могу их удержать.
- А… отец Лазарь?
- Он говорит - это священный гнев. А раз так - Господь уготовит жертву.
В ее голосе проскользнула странная нотка - то ли насмешки, то ли осуждения.
Она задумчиво посмотрела на меня.