Ну так и ну, может, теперь понятно? Зушшмун был для нас голдене медина, золотой страной: здесь нам было хорошо, мы были счастливы, а теперь нам приходится переезжать на Касрилевку, планету для шлимазлов. Нет даже Красного моря, чтобы разделить его воды; это не рабство, это лишь мир, которого не хватает - вы меня поняли? И мы хотели отдать родине последний долг. Не так это и глупо. Так что все улетели, и только мы десятеро остались, чтобы семь оборотов сидеть, потом тоже уехать, и Зушшмун уганесрят с небес Бог знает куда. Все шло бы как по маслу, если бы не этот придурок Снодль. Который забился в припадке и помер.
Так где нам найти десятого для миньяна? На всей планете только девять евреев.
Тогда Снодль сказал:
- Есть еще Кадак.
- Заткнись, ты же мертв, - ответил ему реб Иешая, но это не помогло. Снодль продолжал предлагать Кадака.
Вы поймите, один из недостатков моего вида состоит в том ну, этого бабочка может не знать, - что когда мы помираем, отправляемся на тот свет, то все еще разговариваем. Нудим.
Вы хотите знать, как так? Как это мертвый еврей может говорить с той стороны? А я вам что, ученый, я что, должен знать, как оно работает? Врать не стану - не знаю. Но каждый раз одно и то же. Одного из нас прихватывают судороги, он помирает и ложится и не гниет, как туристы, которые шиккер в дрек барах в центре Гумица, и падают в канаву, и их переезжает двуколка.
Но голос остается. И нудит.
Наверное, это как-то связано с душой, хотя не поручусь. Одно могу сказать - слава Богу, мы на Зушшмуне не поклоняемся предкам, потому что с полным небом старых нудников не было бы и резону оставаться по эту сторону. Благословенно будь имя Авраамово - через некоторое время они затыкаются и куда-то уходят, наверное, нудеть друг другу, хотя им давно следует покоиться с миром.
А Снодль еще никуда не ушел. Он только что помер и теперь требовал, чтобы мы сидели шиве не только по нашим угробленным жизням, но и - нет, вы только подумайте, на полном серьезе - по нему! Ну не ойзвурф ли этот Снодль!
- Есть еще Кадак, - говорил он. Голос шел из воздуха в футе над трупом, лежащим спиной вверх на столе в иешиве.
- Снодль, не будешь ли ты так любезен, - ответил ему Шмуль, тот, что с переломанной антенной, - заткнуть свой рот и оставить нас в покое? - И, заметив, что Снодль лежит лицом вниз, добавил (тихонько, потому что о мертвых плохо говорить не стоит): - Я всегда утверждал, что он через тухес разговаривает.
- Перевернуть его? - предложил хромопрыгий Хаим.
- Пусть лежит, - заявил Шмуль. - С этой стороны он лучше смотрится.
- Ша! Мы так никуда не придем, - сказал Ицхак. - Ганефы вот-вот уведут планету, остаться мы не можем, уехать тоже не можем, а у меня согнездные наложницы мокнут и молоко дают на Бромиосе.
- На Касрилевке, - поправил Аврам.
- На Касрилевке, - согласился Ицхак, делая опорной, задней то есть, рукой извинительный жест.
- Планета десяти миллионов Снодлей, - сказал Янкель.
- Есть еще Кадак, - повторил Снодль.
- Да о каком таком Кадаке талдычит этот ойзвурф - спросил Мейер Кахаха.
Мы все закатили глаза - девяносто шесть исполненных цорес глаз. Мейер Кахаха всегда был городским шлемилем. Если есть на свете больший ойзвурф, чем Снодль, то это Мейер Кахаха.
- Заткнись! - Янкель ткнул Мейеру Кахахе указательной рукой в девятый глаз (тот у него с бельмом).
Мы сидели и переглядывались.
- Он прав, - сказал наконец Мойше. - Это еще одно горе, которое мы оплачем на Тиш Беав (если только на Касрилевке Тиш Беав выпадет на нужный месяц), но ойзвурф и шлемиль правы. В Кадаке наша единственная надежда пусть поразит меня Господь громом за такие слова.
- Кому-то придется идти искать его, - заметил Аврам.
- Только не мне, - взвился Янкель. - Нашли дурака!
Тогда реб Иешая, который был мудрейшим из синих евреев Зушшмуна даже до исхода - а уж кое-кому из них неплохо было бы остаться да помочь, чтобы мы не оказались в такой дыре, когда Снодль помер от припадка, - так вот реб Иешая согласился, что надо искать дурака, и заявил:
- Надо послать Евзися.
- Спасибочки, - отвечаю.
- Евзись, - сказал ребе, глядя на меня шестью передними глазами. Может, нам послать Шмуля с оборванной антенной? Или Хаима хромопрыгого? Или Ицхака, у которого от похоти судороги делаются? Или, может, нам послать Янкеля, который даже старше Снодля, и тот умрет в дороге, и нам надо будет искать двух евреев? Или Мойше? Так Мойше со всеми спорит. Он нам таки кого-нибудь приведет.
- А Аврам? - спросил я.
Аврам отвернулся.
- Ты хочешь, чтобы я упомянул проблему Аврама перед открытым Талмудом, перед усопшим, перед лицом Господа и всеми нами? - жестко глянул на меня реб Иешая.
- Прошу прощения, - смутился я. - Не надо было об этом упоминать.
- Или, может, ты послал бы меня, вашего раввина? Или Мейера Кахаху?
- Все понял, - сказал я. - Я пойду. Хотя совершенно этому не рад, говорю вам честно и откровенно. Возможно, вы меня больше не увидите, возможно, я сдохну в поисках этого Кадака, но я пойду!
И я направился к выходу из иешивы.
- Судороги, - пробормотал я, проходя мимо сидевшего с невинным видом Ицхака. - Да чтоб он у тебя отсох и отвалился, как лист сухой!
Я вприпрыжку выкатился на улицу и отправился искать Кадака.
Последний раз я видел Кадака семнадцать лет назад. Он сидел в синагоге во время праздника Пурим и неожиданно выкатился в проход, сорвал с себя ярмулке, талес и тфилин - все одновременно, тремя руками, - швырнул на пол, заорал, что для него с иудаизмом покончено и он перешел в Церковь Отступников.
Больше никто из нас его не видел. По мне, так оно и к лучшему. Начать с того, что Кадака я, честно говоря, всегда недолюбливал. Он сопел.
Ну, это не больно-то авейра, думаете вы, и я делаю много шума из ничего? Так вот, господин Похлопаю-КрылышкамиЧтобы-Меня-Заметили, я человек прямой, я все, что у меня на уме, выдаю в лоб - хочешь, чтобы вокруг да около ходили, поди к Авраму, он тебе покажет, как это делается. И я говорю, что выносить это постоянное сопение было совершенно невозможно. Сидишь ты в шуле, и посреди "Шма Исроэль", точно в самой середке "Слушай, Израиль, Бог наш Господь, Господь един!", слышишь такой рев, точно пеггаломер двухоботный в болоте трубит.
От одного звука хотелось вымыться.
Этот Кадак, ему же наплевать было. Ешь ты, спишь, гадишь, штап - ему все равно, он выдает трубы иерихонские, хлюпает носом, сопит так, что тебя наизнанку выворачивает.
А насчет поговорить с ним - и не думайте: как прикажете говорить с человеком, который на каждой запятой сопит?
И когда он перешел к Отступникам, конечно, случился скандал… на Зушшмуне не так чтобы много евреев… скандал делают из всего… но если честно, то я вам скажу: мы все вздохнули с облегчением. Избавиться от этого сопения уже было нахес, вроде как обсчитаться в свою пользу. Или получить семь в цену пяти.
Ну, так мне надо было идти и искать, прислушиваясь, не раздастся ли это жуткое сопение. Вот уж, простите за прямоту, без чего я бы обошелся.
Прокатился я через центр Гумица и направился к Святому Собору Церкви Отступников. Город выглядел преотвратно. Когда уезжали на Касрилевку, из него вывезли все, что не было к земле привинчено. И все, что было привинчено.
И винты. И немало той земли, к которой все это привинчивали. Одни ямы кругом. Зушшмун к тому времени уже не был такой милой планеткой. Больше он походил на старика с крепком. Или на пишера прыщавого. О такой мерзкой прогулке и говорить неохота.
Но часть их дурацкого фаркахда собора еще осталась. Что б ее не оставить: дорого, что ли, новый сделать? Бечевка. Эти тупицы построили святое место из бечевки, слюны и сушеного дерьма с улиц и самих себя, мне даже думать о таком богохульстве противно.
Я вкатился внутрь. От вони сдохнуть можно. У нас на Зушшмуне водился такой поганый маленький кольчатый червячок, которого все называют щипец пробойный, а мой дядя Беппо, псих-зоолог, - Lumbricus rubellus Venaticus. И не удивляйтесь, что я знаю такое иностранное - латинское, кстати - слово, я тоже в общем-то ученый, не такой дурак, как вы могли подумать, и ничего удивительного, что реб Иешая послал меня искать Кадака, такое не всякому еврею под силу. Я запомнил, потому что один щипец укусил меня за тухес, когда я купался, а такое не скоро забудешь. У этого червячка спереди и по бокам щипчики, и он лежит в засаде, поджидая сочный тухес. Только ты расслабишься в речке или решишь подремать на пикнике - хвать! - эта тварь вцепляется прямо в тухес. И висит там на своих трижды проклятых, чтоб всей их породе гореть в Геенне, щипчиках, и вспомнить тошно - сосет из тебя кровь прямо через тухес.
Снять ее нельзя, вся наша нынешняя медицина не может, хоть ты упердись от врачебных счетов. Единственное, что с ней может справиться, - если музыкант ударит над вашей тухес в литавры. Тогда эта тварь отпадает, вся раздутая от крови, а на тухес у вас останутся шрамы от клешней, которые и соложницам стыдно показать. И не спрашивайте меня, почему врачи для таких случаев не носят с собой литавры. Вы не поверите, какие у нас на Зушшмуне профсоюзные проблемы - это и к врачам, и к музыкантам относится, - так что, если вас щипец возьмет за тухес, лучше бегите не в больницу, а в концертный зал, иначе худо будет. А когда эта жуткая тварь отпадает, она - чмок! лопается, дрянь, которая из нее выплескивается, воняет до небес, и все двенадцать ваших глаз вылезают на лоб от запаха - фе! - крови и дерьма.
Вот так и воняло в этом Соборе Церкви Отступников миллионом раздавленных щипецов. Я чуть не упал от вони.
И зажал нос тремя руками, чтобы ни струйки не просочилось.