- Как вам будет благоугодно, - сказал я, сосредоточив в этой фразе всю свою светскость. - Поговорим о чем-нибудь другом.
- Суеверия… Предрассудки… - рассеянно проговорил незнакомец. - Леность ума и зависть, зависть, поросшая волосами зависть… - Он прервал самого себя. - Простите, Александр Иванович, но я бы осмелился все-таки просить вашего разрешения убрать этот ковш. К сожалению, железо практически непрозрачно для гиперполя, а возрастание напряженности гиперполя в малом объеме…
Я поднял руки.
- Ради бога, все, что вам угодно! Убирайте ковшик… Убирайте даже этот самый… ум… ум… эту волшебную палочку… - Тут я остановился, с изумлением обнаружив, что ковшика больше нет. Цилиндрик стоял в луже жидкости, похожей на окрашенную ртуть. Жидкость быстро испарялась.
- Так будет лучше, уверяю вас, - сказал незнакомец. - Что же касается вашего великодушного предложения убрать умклайдет, то я, к сожалению, не могу им воспользоваться. Это уже вопрос морали и этики, вопрос чести, если угодно… Условности так сильны! Я позволю себе посоветовать вам больше не прикасаться к умклайдету. Я вижу, вы ушиблись, и этот орел… Я думаю, вы чувствуете… э-э… некоторое амбре…
- Да, - сказал я с чувством. - Воняет гадостно. Как в обезьяннике.
Мы посмотрели на орла. Гриф, нахохлившись, дремал.
- Искусство управлять умклайдетом, - сказал незнакомец, - это сложное и тонкое искусство. Вы ни в коем случае не должны огорчаться или упрекать себя. Курс управления умклайдетом занимает восемь семестров и требует основательного знания квантовой алхимии. Как программист вы, вероятно, без особого труда освоили бы умклайдет электронного уровня, так называемый УЭУ-17… Но квантовый умклайдет… гиперполя… трансгрессивные воплощения… обобщенный закон Ломоносова - Лавуазье… - Он виновато развел руками.
- О чем разговор! - поспешно сказал я. - Я ведь и не претендую… Конечно же, я абсолютно не подготовлен.
Тут я спохватился и предложил ему закурить.
- Благодарю вас, - сказал незнакомец. - Не употребляю, к великому моему сожалению.
Тогда, пошевелив от вежливости пальцами, я осведомился - не спросил, а именно осведомился:
- Не позволено ли мне будет узнать, чему я обязан приятностию нашей встречи?
Незнакомец опустил глаза.
- Боюсь показаться нескромным, - сказал он, - но, увы, я должен признаться, что уже довольно давно нахожусь здесь. Мне не хотелось бы называть имена, но, я думаю, даже вам, как вы ни далеки от всего этого, Александр Иванович, ясно, что вокруг дивана возникла некоторая нездоровая суета, назревает скандал, атмосфера накаляется, напряженность растет. В такой обстановке неизбежны ошибки, чрезвычайно нежелательные случайности… Не будем далеко ходить за примерами. Некто - повторяю, мне не хотелось бы называть имена, тем более что это сотрудник, достойный всяческого уважения, а говоря об уважении, я имею в виду если не манеры, то большой талант и самоотверженность, - так вот, некто, спеша и нервничая, теряет здесь умклайдет, и умклайдет становится центром сферы событий, в которые оказывается вовлеченным человек, совершенно к оным не причастный… - Он поклонился в мою сторону. - А в таких случаях совершенно необходимо воздействие, как-то нейтрализующее вредные влияния… - Он значительно посмотрел на отпечатки ботинок на потолке. Затем он улыбнулся мне. - Но я не хотел бы показаться абстрактным альтруистом. Конечно, все эти события меня весьма интересуют как специалиста и как администратора… Впрочем, я не намерен более мешать вам, и поскольку вы сообщили мне уверенность в том, что больше не будете экспериментировать с умклайдетом, я попрошу у вас разрешения откланяться.
Он поднялся.
- Ну что вы! - вскричал я. - Не уходите! Мне так приятно беседовать с вами, у меня к вам тысяча вопросов!..
- Я чрезвычайно ценю вашу деликатность, Александр Иванович, но вы утомлены, вам необходимо отдохнуть…
- Нисколько! - горячо возразил я. - Наоборот!
- Александр Иванович, - произнес незнакомец, ласково улыбаясь и пристально глядя мне в глаза. - Но ведь вы действительно утомлены. И вы действительно хотите отдохнуть.
И тут я почувствовал, что действительно засыпаю. Глаза мои слипались. Говорить больше не хотелось. Ничего больше не хотелось. Страшно хотелось спать.
- Было исключительно приятно познакомиться с вами, - сказал незнакомец негромко.
Я видел, как он начал бледнеть, бледнеть и медленно растворился в воздухе, оставив после себя легкий запах дорогого одеколона. Я кое-как расстелил матрас на полу, ткнулся лицом в подушку и моментально заснул.
Разбудило меня хлопанье крыльев и неприятный клекот. В комнате стоял странный голубоватый полумрак. Орел на печке шуршал, гнусно орал и стучал крыльями по потолку. Я сел и огляделся. На середине комнаты парил в воздухе здоровенный детина в тренировочных брюках и в полосатой гавайке навыпуск. Он парил над цилиндриком и, не прикасаясь к нему, плавно помахивал огромными костистыми лапами.
- В чем дело? - спросил я.
Детина мельком взглянул на меня из-под плеча и отвернулся.
- Не слышу ответа, - сказал я зло. Мне все еще очень хотелось спать.
- Тихо, ты, смертный, - сипло произнес детина. Он прекратил свои пассы и взял цилиндрик с пола. Голос его показался мне знакомым.
- Эй, приятель! - сказал я угрожающе. - Положи эту штуку на место и очисти помещение.
Детина смотрел на меня, выпячивая челюсть. Я откинул простыню и встал.
- А ну, положи умклайдет! - сказал я в полный голос.
Детина опустился на пол и, прочно упершись ногами, принял стойку. В комнате стало гораздо светлее, хотя лампочка не горела.
- Детка, - сказал детина, - ночью надо спать. Лучше ляг сам.
Парень был явно не дурак подраться. Я, впрочем, тоже.
- Может, выйдем во двор? - деловито предложил я, подтягивая трусы.
Кто-то вдруг произнес с выражением:
- "Устремив свои мысли на высшее Я, свободный от вожделения и себялюбия, исцелившись от душевной горячки, сражайся, Арджуна!"
Я вздрогнул. Парень тоже вздрогнул.
- "Бхагават-Гита"! - сказал голос. - Песнь третья, стих тридцатый.
- Это зеркало, - сказал я машинально.
- Сам знаю, - проворчал детина.
- Положи умклайдет, - потребовал я.
- Чего ты орешь, как больной слон? - сказал парень. - Твой он, что ли?
- А может быть, твой?
- Да, мой!
Тут меня осенило.
- Значит, диван тоже ты уволок?
- Не суйся не в свои дела, - посоветовал парень.
- Отдай диван, - сказал я. - На него расписка написана.
- Пошел к черту! - сказал детина, озираясь.
И тут в комнате появились еще двое: тощий и толстый, оба в полосатых пижамах, похожие на узников Синг-Синга.
- Корнеев! - завопил толстый. - Так это вы воруете диван?! Какое безобразие!
- Идите вы все… - сказал детина.
- Вы грубиян! - закричал толстый. - Вас гнать надо! Я на вас докладную подам!
- Ну и подавайте, - мрачно сказал Корнеев. - Займитесь любимым делом.
- Не смейте разговаривать со мной в таком тоне! Вы мальчишка! Вы дерзец! Вы забыли здесь умклайдет! Молодой человек мог пострадать!
- Я уже пострадал, - вмешался я. - Дивана нет, сплю как собака, каждую ночь разговоры… Орел этот вонючий…
Толстый немедленно повернулся ко мне.
- Неслыханное нарушение дисциплины, - заявил он. - Вы должны жаловаться… А вам должно быть стыдно! - Он снова повернулся к Корнееву.
Корнеев угрюмо запихивал умклайдет за щеку. Тощий вдруг спросил тихо и угрожающе:
- Вы сняли Тезис, Корнеев?
Детина мрачно ухмыльнулся.
- Да нет там никакого Тезиса, - сказал он. - Что вы все сепетите? Не хотите, чтобы мы диван воровали - дайте нам другой транслятор…
- Вы читали приказ о неизъятии предметов из запасника? - грозно осведомился тощий.
Корнеев сунул руки в карманы и стал смотреть в потолок.
- Вам известно постановление Ученого совета? - осведомился тощий.
- Мне, товарищ Демин, известно, что понедельник начинается в субботу, - угрюмо сказал Корнеев.
- Не разводите демагогию, - сказал тощий. - Немедленно верните диван и не смейте сюда больше возвращаться.
- Не верну я диван, - сказал Корнеев. - Эксперимент закончим - вернем.
Толстый устроил безобразную сцену. "Самоуправство!.. - визжал он. - Хулиганство!.." Гриф опять взволнованно заорал. Корнеев, не вынимая рук из карманов, повернулся спиной и шагнул сквозь стену. Толстяк устремился за ним с криком: "Нет, вы вернете диван!" Тощий сказал мне:
- Это недоразумение. Мы примем меры, чтобы оно не повторилось.
Он кивнул и тоже двинулся к стене.
- Погодите! - вскричал я. - Орла! Орла заберите! Вместе с запахом!
Тощий, уже наполовину войдя в стену, обернулся и поманил орла пальцем. Гриф шумно сорвался с печки и втянулся ему под ноготь. Тощий исчез. Голубой свет медленно померк, стало темно, в окно снова забарабанил дождь. Я включил свет и оглядел комнату. В комнате все было по-прежнему, только на печке зияли глубокие царапины от когтей грифа да на потолке дико и нелепо темнели рубчатые следы моих ботинок.
- Прозрачное масло, находящееся в корове, - с идиотским глубокомыслием произнесло зеркало, - не способствует ее питанию, но оно снабжает наилучшим питанием, будучи обработано надлежащим способом.
Я выключил свет и улегся. На полу было жестко, тянуло холодом. Будет мне завтра от старухи, подумал я.