- Герой нашелся! Он "попробует анабиоз на себе"! Мне нужно, чтобы ты был живой, понимаешь? Нужно!
Она просто не поняла. Думает - обычный опыт - охладить и нагреть. Осторожно разъяснить. Нет, пусть еще побегает немножко. Всегда хороша: когда смеется, когда злится, когда плачет. Не могу передать словом. Непосредственность? Искренность? Просто я ее люблю.
Остановилась у окна, смотрит на улицу. Барабанит пальцами по стеклу.
- Успокоилась?
Пытаюсь ее обнять сзади, за плечи. Не реагирует. Поворачиваю.
- Ну посмотри на меня, посмотри.
Брови нахмурены, во глаза влажные. В них еще отчуждение. Уже проходит. Я знаю их. Милые глаза.
- Я готов ради тебя умереть. (Врешь - это ты сейчас готов. Потом нет.)
- Не нужно мне. И вообще зачем глупые фразы?
- Но ведь смерть-то неизбежна. И - скоро. Ты помнишь, какой я был, когда ты заходила в палату?
Я тоже помню тебя: губы сжаты до синевы, глаза растерянные. "Помогите!" Шепчу: "Уйди, уйди - не хочу при тебе…"
- Не надо вспоминать. Теперь тебе уже хорошо.
- Лю, ведь ты доктор. Зачем тебе рассказывать о болезни? Пойдем сядем. Сядем рядком, поговорим ладком. (Сюсюканье.)
Уступила. Села рядом на диван. Держу ее руку: маленькие мягкие пальцы с короткими ногтями. Я люблю ее. И - немножко играю в любовь. Нужно ее убедить.
- Ты знаешь, как страшно умирать от удушья? Хорошо, если будет какой-нибудь другой конец, например, кровотечение. Тогда тихо потеряешь сознание. А вдруг - кровоизлияние в мозг? Лежать с параличами, с потерей речи. Что-то мычать с перекошенным лицом. Потерять человеческий облик. Ты видела достаточно больных…
Она смотрит в пол. Наверное, думает: "За что?"
- Ты, конечно, смотрела историю болезни и говорила с Давидом. Новые обострения неизбежны, как бы я ни оберегался. Вопрос времени - и недолгого.
Я не просто хочу попробовать. Я хочу остаться в анабиозе многие годы. Пока не найдут средство против лейкозов. Как ты думаешь, скоро его найдут?
Механически отвечает:
- Не знаю. Давид говорит, что скоро должны бы найти. Может быть, через год.
Обманываешь, этого Давид не мог сказать. Тем лучше - попалась.
- Ну, вот видишь. Я пролежу год, два, даже три. Найдут средство, меня разбудят, вылечат. Видишь, как я здорово хочу обмануть смерть?
Думает что-то. Наверное, представляет: я в саркофаге.
- А как же буду я?
Поддается. Наступать.
- Ты будешь ждать. Будешь работать, растить детей.
Спросить: "Или ты уже свыклась с мыслью, что я умер, а ты свободна от этой тяжести - лгать?" Нельзя. Жестоко.
- Я понимаю, что тебе будет тяжело. Но обо мне тоже нужно подумать: это единственный, хотя и маленький шанс. (Никакого шанса нет. Средство самоубийства. Нет, очень, очень маленький - есть. Убеждать ее пользой для науки? Не подействует.)
- Вообрази, какой будет фурор: "Профессор проснулся после трехлетнего сна!"
Вырвала руку.
- На черта мне фурор! Мне ты нужен.
Это не действует. Слишком искренна. Или недостаток воображения? Но поддается.
- Ну хорошо, не будет фурора. Проснусь тихо, мирно, как сегодняшняя собака.
Молчит. Сейчас ее мучает совесть: "Как я могла подумать о себе, о своем спокойствии, если есть какие-то маленькие шансы на его спасение?"
- Прости меня, милый.
- За что? (Притворяюсь. Невинность!)
- Так, прости. И ты серьезно думаешь, что это… пробуждение возможно?
- Конечно, серьезно! (Как же!) Конечно, я не буду уверять, что гарантия, но ведь в моем положении и тридцать процентов - находке. Жить-то осталось полгода. (Не будем уточнять. Надеюсь - год.)
- Нет, я не могу себе этого представить. Что же, так и будет - как с собакой? И… скоро?
- Успокойся, еще не очень скоро. Еще нужно камеру приготовить, новый АИК, почку, автоматику. Нужно провести несколько длительных опытов. Много еще дела, Больше, чем я хотел бы.
Улыбнулась горестно.
- А я уже думала - совсем скоро. Какой ты все-таки фантазер!
Договаривай: "Все умирают себе спокойно, а ты сопротивляешься". А может быть, она это и не подумала? Не нужно ей приписывать свои мысли. Сколько раз ошибался. Она чище и проще.)
- Значит, договорились? Даешь согласие?
- Не надо меня обманывать, Ваня. Я ведь знаю, что ты и без моего согласия уже все решил. Я не преувеличиваю своего значения. Помнишь, как я собиралась развестись?
Помню, как же. Струсила тогда.
- А может быть, было бы хуже, Лю? Сейчас было бы тебе плохо - все видеть вблизи. И в перспективе - одна.
Гладит мою руку. Простила.
- Мой друг, не меряй меня по своей мерке. Разве ты знаешь, как мне тяжело издали? Ты представляешь, как мне было дома, когда ты лежал там, при смерти?
Представил: она, Лю, задыхается, лежит в больнице, около нее муж. Мне нельзя. Разве что пройти под окном. Плохо. Очень плохо. Прости меня, милая.
- Даже в этом ты меня обгоняешь.
Не завидуй, это пройдет. К потере близких тоже привыкают. Но это же будет не смерть? "Там он лежит, в саркофаге"… Ужасно.
- Дорогая, ты просто не имеешь права так думать. Есть еще Костя и Дола. Разве ты забыла?
- Никогда я не забываю. Ты этого и понять не можешь. Но временами мне бывает невмоготу. И тогда я призываю смерть. Потом спохватываюсь: "Дети. Не надо, не надо! Чур меня!"
- Бросим этот разговор. Я умирать не собираюсь. Расскажи лучше, как ребята год закончили.
Улыбается чему-то своему, внутреннему.
- Отлично. Дола принесла грамоту. У Кости только одна четверка. Знаешь, как приятно? Нет, не знаешь.
И не узнаю. Еще полгода назад была какая-то надежда - узнать. Впрочем, это она меня настраивала. Внутренней потребности не было.
- Костя с отцом готовятся к летнему походу. Втроем поедут, они и еще один приятель. Я так боюсь отпускать: вдруг что случится? Ты ведь знаешь, я всего боюсь. Везде мне чудятся несчастья.
- Знаю - идея возмездия.
Задумалась. Трудно ей жить. Труднее, чем мне.
- Я пересиливаю себя и стараюсь быть твердой и строгой с детьми. Стараюсь прививать честность и благородство. И в то же время со страхом жду - вот Костя вспылит и скажет: "А ты сама какова? Знаю я твою честность!" Что мне после этого останется? Нет, ты представляешь? Ведь в городе о нас говорят…
Да, что стоит моя ревность, мое одиночество в сравнении с этим?
- Все кончится, Лю, скоро кончится.
- Ах, какой ты жестокий все-таки! Или ты просто не чувствуешь, черствый?
- Лю, милая, я, конечно, не такой чувствительный, как ты. Но я умом понимаю: со временем все забывается. Имея двух детей, можно перенести смерть… любимого мужчины.
Не любит она слова "любовник". Говорит, что оно не содержит любви, одну постель. Пожалуй, правда.
Грустная у нас сегодня встреча. Смерть пережить можно, а вот эту штуку - саркофаг - много труднее. Хоть бы с вей не случилось чего-нибудь плохого. Психоз? Самоубийство? Может быть, нужно еще раз подумать? Не знаю… Отвлечь.
- А Дола что делает?
- Читает романы. Редко таких детей теперь встретишь. Многие вас с мужем осуждают, во все-таки я считаю, что ограничивать ее чтение не стоит. Она же остается нормальной девочкой - вышивает, даже играет в куклы. С подружками ладит. Как ты думаешь?
- Я не знаю. Ну, что она, например, теперь читает?
- Прочла "Дон-Кихота", сейчас - "Айвенго". Перед тем - "Два капитана". Список большой, все в этом духе.
- Такие книги повредить не могут. У нас печатают много дряни, но вредных книг я не встречал. Впрочем, я сейчас мало читаю. Нет времени, да и интерес пропал.
- А я читаю. Не могу без книг. Даже плохие читаю.
Встала, прошлась по комнате. Провела пальцем по письменному столу. Показала с улыбкой: пыль. Неважно. Думает о чем-то своем.
Уже сумерки. Девять часов. Что-то мне не звонят ребята? Значит, все в порядке.
- Трудная это штука - детей воспитывать, Ваня.
- Да, меня это тоже интересует. Хотя и с других позиций - как будет развиваться общество? Только сегодня у меня был разговор с ребятами…
Рассказал ей. Села напротив. Слушала внимательно. Сумерки изменили лицо: контуры стерлись, глаза ввалились и потемнели.
- Мы с мужем (все время "мы"!) и друзьями много обсуждали эти проблемы. Три врага: обеспеченность и чрезмерная любовь родителей, дух неверия и критиканство и, наконец, телевидение.
- Что же вы делаете, как боретесь?
- Прежде всего - труд. Чтобы меньше свободного времени. И, конечно, идеалы. Сначала простые, так сказать, официальные, а потом нужно расширять их до общечеловеческих понятий - служение людям, гуманизм. Потом наука… И еще нужно бороться с распущенностью, правильное сексуальное воспитание.
Мне немного неприятно. Кажется, что она говорит чужие слова - Павла, его друзей. Хочется поспорить, но нет доводов.
- Ну и как ты думаешь - удастся? Особенно с идеалами - дело довольно трудное.
- Почему? Молодежь осталась столь же чувствительной к примерам, как и раньше. Нужно только их найти. И суметь подать. (Раздражение.)
- И ты тоже - "подать". Последнее время слишком много думают об этом "подать".
- Прости, слово в самом деле неудачное. Но согласись, что оно хорошо отражает суть воспитания. И "подавать" - это еще не значит лгать.
Телефонный звонок. Вадим. Неужели сдохла? Тогда нормальный конец. Для Лю лучше. А мне?
- Извини меня.
В прихожей уже темно. Трубку - на ощупь.
- Да?