— Проклятье, — устало произнесла Мэкки, — этого нам еще не хватало. Все одно к одному.
Ее продолжало трясти, и она зябко куталась в свое желтовато-коричневое пальто; я даже не мог представить, как бы она выглядела согревшейся и улыбающейся. В данный момент я видел лишь рыжеватые кудряшки надо лбом, полузакрытые глаза и бледные губы на страдальчески напряженном лице.
— Перкин дома? — спросила ее Фиона.
— Должен быть, я надеюсь.
Фиона, которая, видимо, от того, что находилась в собственном доме, пришла в себя быстрее нас всех, взяла трубку висящего на стене телефона и набрала номер.
Перкин — хотел бы я знать, кто это такой, — вероятно, снял трубку сам, потому что Фиона сразу же сообщила ему все безотрадные новости.
— Да, — вновь повторила она, — я же сказала, что джип в канаве… В той низине, да, у этого холма, после выезда с магистрали А34… Не знаю я, черт побери, чья это лошадь… Нет, мы провели ужасный день в суде. Послушай, ты можешь приехать ко мне и забрать всех их? С Мэкки все в порядке, но она ушибла голову… Боб Уотсон с женой у меня… Да, мы встретили этого писателя, он с нами. Скорее приезжай, Перкин. Ради всего святого. И прекрати мандражировать.
Фиона с треском опустила трубку на рычаг.
Гарри разлил кипяток по кружкам с растворимым кофе и, держа в одной руке пакет с молоком, а в другой — бутылку бренди, предложил нам сделать свой выбор. Все, кроме Ингрид, предпочли кофе с бренди. Гарри плеснул в кружки такое количество коньяку, что отпала необходимость остужать кипяток, и, хотя мы уже находились не на холоде, а в теплом помещении, выпивка все равно пришлась очень кстати — дрожь начала стихать, а затем и вовсе исчезла. Боб Уотсон снял кепку и оказался значительно моложе, чем я предполагал, — коренастый мужчина с жесткими как проволока волосами и непреходящим налетом независимости. Со стороны он казался школьником: круглые щечки и природное высокомерие, находящееся, однако, под постоянным контролем, позволяющим избегать всевозможных неприятностей. Я вспомнил, как в машине он назвал Гарри лжецом, однако сказал это слишком тихо, явно в расчете, что тот не услышит. В этом, на мой взгляд, был весь Боб Уотсон.
Ингрид, утонувшая в моем лыжном костюме, взирала на мир молча и только периодически шмыгала носиком, прилепившимся к хорошенькому, с тонкими чертами личику. Она сидела за столом рядом со своим мужем. Судя по всему, ей на роду было написано вечно находиться в его тени.
Стоя спиной к печи и обхватив горячую кружку руками, Гарри обратил на меня свои насмешливые глаза. Это насмешливое выражение, видимо, было вообще характерно для него и отражало привычный образ мыслей в нормальных, не связанных с дачей свидетельских показаний ситуациях.
— Добро пожаловать в Беркшир, — сказал он.
— Покорнейше благодарю.
— Мне кажется, что я смог бы продержаться у джипа после аварии до прихода подмоги.
— Кто-нибудь наверняка бы помог, — согласился я.
— Надеюсь, что с лошадью ничего не случилось, — вновь начала прокручивать свою навязчивую мысль Мэкки, причем, кроме нее, как мне показалось, никого не волновала судьба животного, ставшего причиной всех наших злоключений; я также подозревал, впрочем, может быть, и безосновательно, что ее постоянные упоминания о лошади — это не что иное, как стремление убедить нас в своей невиновности: дескать, не моя ошибка является причиной аварии.
Постепенно к нам стало возвращаться внутреннее тепло; подобно вину в буфете, мы обрели комнатную температуру. Ингрид сбросила капюшон моей лыжной куртки — ее пушистые, пепельно-каштановые волосы явно нуждались в расческе.
Никто из нас не имел особого желания разговаривать, и какое-то уныние, вроде того, что было перед аварией, повисло в воздухе.