- Позвольте не согласиться с вами, Иван Анисимович, - ответил Ильин. - Смею вас заверить, что вы жили задолго до конца света.
Княжна Бестужева-Мелецкая неожиданно поддержала гражданина семнадцатого века:
- Вы правы, Иван Анисимович. Все это наносное, заемное. Необходимо отыскивать зерна подлинной культуры в народной почве. Наш путь самобытен, истина в крестьянской общине.
- Умом Россию не понять, аршином общим не измерить, у ней особенная стать, в Россию можно только верить, - полувопросительно-полуутвердительно продекламировал Ильин.
- Превосходно! - отозвалась княжна. - Чье это?
- Тютчев.
- Это какой-то второстепенный поэт? Из придворных сфер?.. Да-да, вспоминаю, на каком-то из балов папа́ подводил меня представить… Лысоватый старикашка, похожий на чопорную классную даму. Но несмотря на невзрачную внешность, кругом него все увиваются, передают его mot’s. Он изрядный острослов…
- И великий, а не второстепенный поэт, - назидательно сказал Ильин.
- Ну это вы хватили. Да он еще к тому же славянофил… А ведь это вовсе несовместимо с прогрессивным образом мыслей.
Ильин улыбнулся в темноте и совершенно серьезным тоном спросил:
- А то, что вы сейчас изволили толковать про общину и про особый путь, это не славянофильство?
- Как можно! - Голос Бестужевой зазвенел от возмущения. - Славянофилы пропагандируют Домострой, цепи, они хотели бы, облачась в мурмолку и сафьяновые сапоги, возлечь на лежанку и оттуда обращаться к народу-богоносцу… А мы, социалисты, хотим видеть мужика свободным от всего этого.
- Вы Домострой читали? - с легкой ехидцей спросил Ильин.
- Зачем? Я из статьи Антоновича о нем достаточно узнала…
- Антонович?.. Это какой-то мелкий критик? А, помню-помню по курсу истории журналистики, он прославился тем, что не написал ни одной положительной статьи или рецензии. Джек-Потрошитель отечественной словесности.
- Какой еще Джек? - недоуменно вопросила княжна.
- Ах да, совсем забыл… Это лет через двадцать после того, как вы угодили в воронку времени, в Англии появился знаменитый убийца…
- Ну и сравнения у вас! - полыхнула Бестужева.
- Прошу прощения за невольную резкость тона, - ответил Ильин. - Поверьте, я не хотел бросить тень на ваше поколение.
- Хорошенькое дело, - все не могла успокоиться княжна. - Мы бились, боролись. А вы там, в светлом будущем, чтите каких-то Достоевских да Тютчевых, а наших вождей едва имена помните… Не сомневаюсь, что сладкоголосого Пушкина в великих поэтах числите.
- Разумеется.
- Читайте Писарева, сударь, - ледяным тоном заявила Бестужева. - Или у вас его запретили?
- Напротив, у нас он в большом… как бы точнее сказать… в почете, что ли. Собрания сочинений выходят. А вот фраза его насчет того, что сапоги выше Пушкина, извините, в разряд исторических казусов попала…
Овцыну явно надоел непонятный спор, и он сказал:
- Давайте лучше каждый расскажет, каким образом в церковный подвал забрался, из коего и в это, как вы, ваше высокородие, обозначили, прошедшее время угодил…
- Предложение дельное, - поддержал Ильин. - Что толку в полемике? Лучше говорить о том, что объединяет, чем о том, что разделяет. Вы и начните, господин Овцын.
- Мгм, с чего только? История длинная, если всю от истока до устья излагать… Я розыск о бегунах производил - появился у нас в губернии такой толк раскольничий…
- Сами вы раскольники, - огрызнулся Ивашка. - Не мы веру отчую пошатнули, а вы, никониане…
Овцын только хмыкнул и ровным голосом продолжал:
- Толк означенный в том состоит, что его последователи себя бегствующей церковью именуют. Живут, где придется, перебираясь от одного пристанодержателя к другому - из богатых староверов. Доложено было консисторией его превосходительству господину губернатору, что под маркой сих бегунов противу властей богопоставленных злоумыслители кроются. Отнеслись с сими фактами в Петербург. И вскорости высочайшее повеление последовало: названных интриганов открыть и, примерному суду предав, во зле изобличить. Засим и я в северный край губернии был отряжен. А в подвал церковный проник, несмотря на отговоры настоятеля: мнилось, что здесь-то, в месте, заколдованным слывущем и оттого народом обходимом, бегунов пристанищу и быть… Едва факел запалил да в сумрак зловонный сошел, как тяжесть великая навалилась. А потом - бородатые эти дикари, кафтан терзают, букли теребят, факел из рук рвут…
- Ясно, - вздохнул филолог. - Может, Анна Аполлоновна нам теперь расскажет?..
Княжна долго молчала. Ильина подмывало включить фонарик, чтобы выяснить, в чем дело, но он боялся усугубить напряженность, возникшую из-за непочтительного отзыва об Антоновиче. Выручил Овцын:
- Анна Аполлоновна, экие вы обидчивые! Бог с ними, с бумагомарателями. Да в наше время за одного армейского - не гвардейского, заметьте, армейского - поручика дюжину пиитов можно выменять.
- Можно было, - уточнил Ильин.
- Было, - уныло согласился Овцын.
- Знаю, - с пренебрежением в голосе отозвалась генеральская дочь. - Ваше время тем и славно, что вы ловлей чинов и звезд жили. А поэзия в загоне была. Тредиаковского бедного царица по щекам хлестала.
- Так ежели за дело, почему не посечь? - искренне удивился Овцын.
Княжна гневно фыркнула и с презрением сказала:
- Вы бы, наверное, и Ломоносова с удовольствием экзекуции подвергли…
- Ну нет, Анна Аполлоновна, я означенного вами господина академика премного уважаю. Да и версификатор он преизрядный - велелепней штиля, нежели в его одах, не знаю… Вот послушайте:
Лице свое скрывает день;
Поля покрыла мрачна ночь;
Взошла на горы черна тень;
Лучи от нас склонились прочь;
Открылась бездна, звезд полна;
Звездам числа нет, бездне дна.
Ильин не удержался и выхватил из тьмы лучом фонаря фигуру коллежского секретаря. Тот привстал на сене, опершись на одно колено, патетически простер вперед руку, унизанную полыхающими в электрическом свете перстнями.
- Прошу прощения, сударь, хотелось видеть вас в минуту вдохновения…
- Пустое! - Овцын устало махнул дланью и снова повалился на сено. - Анна Аполлоновна, не откажите…
- Да ничего интересного, - тихо начала княжна. - Просто хотелось доказать суеверным мужикам, что никаких чудес в этом подвале нет.
- Эге! - осенило Ильина. - Так это про вас мне говорил деревенский пастух. Пропала-де генеральская дочь, все село перепороли…
- Как?! - воскликнула Анна Аполлоновна. - Узнаю нрав папа́. Он так дрожит надо мной, и вот… Но как ему не совестно пороть!.. Фи, плантатор! Но я проучу его, я целый год не стану выезжать в свет! Пускай его донимают расспросами, пускай он рассказывает о своем деспотизме. И бриллиантовое колье, то, что он подарил мне по случаю выпуска из института, не стану надевать.
- А какой вы кончали? - машинально спросил Ильин.
- Смольный, - с горьким смешком ответила княжна.
- Пардон, я, может быть, ослышался? - проговорил Овцын. - Но Смольный - это монастырь. Вы постриглись?
- Это учебное заведение, где преподают полезные знания и хорошие манеры для дворянских девиц, - разъяснил Ильин и обратился за подтверждением к княжне: - Я не ошибаюсь?
- И очень сильно. Это заведение, где девушку нравственно калечат, приуготовляя к служению прихотям мужчины: она должна уметь танцевать, музицировать, сочинять стишки, вышивать и прочие глупости в том же роде.
- Не нахожу, - возразил Ильин. - Если бы в наше время вместо того, чтобы учить сопромат, корпеть над кульманом…
- Что это? - заинтригованно спросила княжна.
- А-а, такие же глупости. - Ильин решил прервать разговор, чреватый новым крупным объяснением.
- Я бы хотела резать лягушек, заниматься физиологией… как Базаров, - мечтательно протянула Анна Аполлоновна. - Но папа́, этот ужасный человек, и слышать не хочет ни о чем подобном. Он даже короткую стрижку мне запретил.
- Такие чудесные волосы… - с ужасом в голосе начал Овцын. - Ваш родитель явил истинную мудрость.
- Вот именно, - поддакнул Ильин.
- За укрощение волоса анафема на богохульника, - резюмировал Ивашка. - Не токмо девице и бабе о том думать зазорно, но и мужу грех великий. На плате образ Спасителя нерукотворный запечатлелся - с брадой, с усами. Неужто лепоту сию рабам божиим дозволено брить?! Тако в латинах богопротивных творят, зане в сеть диавольскую уловлены.
Забрезжил еще один диспут, и филолог решил подавить самую возможность его в зародыше. Быстро сказал:
- Иван Анисимович, вы бы лучше про то, как в подвал церковный попали…
- По никониан проискам ся в подземелие вверг. От отцев Выгорецкой пустыни учительное послание на Москву, в вере крепким, вез. Да настигли в Никольском Погосте государевы люди, некуда бежать было. Шепнул тогда верный человек, у коего на ночлег стал: под церковью попытай счастья укрыться, авось-де крестом святым да крестным знамением от нечистой силы оборонишься. А стрельцы, бог даст, в подвал тот не сунутся… Вот и угодил бесам в лапы…
- Ну нет, это вовсе не бесы, - миролюбиво произнес Ильин. - Они не меньше нашего ошарашены происшествием. Насколько я мог судить по поваленным деревьям, метеорит ухнул совсем недавно. И представьте себе ужас этих людей: из воронки полезли какие-то типы, одетые невесть во что… Да, кстати, не грех бы выяснить все-таки, в какой год по нашему календарю мы угодили.
- Вы полагаете, нас занесло далеко? - встревожился Овцын.
- Да уж на несколько столетий, это как пить дать.
- Что же они с нами сделают? - потерянно спросила княжна.