– У Зауера были ключи. Когда вы ушли, Зауер поссорился с Рудольфом Готлибом, который вновь предъявил свои права на наследство. А Зауер, видимо, хотел во всем заменить вас и решил бороться с Готлибом, чтобы сохранить имущество за мной. Прежде чем шкафы были опечатаны, Зауер успел вскрыть один из них, нашел пачку подложных векселей и письмо Оскара Готлиба и предъявил их прокурору, чтобы доказать правильность завещания Карла Готлиба, лишившего брата наследства. Раздраженный Рудольф Готлиб выстрелил в Зауера, ранил его в живот, и Зауер скончался от перитонита, а Рудольф Готлиб был присужден к десяти годам заключения и отбывает теперь наказание. Дело о подлоге Оскаром векселей пришлось прекратить в самом начале, так как Оскар при первом же допросе внезапно умер от апоплексического удара…
– Сколько несчастий! – сказал Штирнер. – Но ведь в них я не виноват, Эльза?
– Да, хотя косвенно, быть может, и виноваты. Но не будем говорить об этом. Теперь скажите мне: почему вы оказались в Москве?
Штирнер пожал плечами.
– Когда я обдумывал свое бегство, то решил, что врагам менее всего придет в голову искать меня в Москве. Да и московская милиция, уж конечно, не имела контакта с нашей. И я решил "отправить" Штерна туда. Что было со Штерном, я не знаю.
– Об этом я могу сказать немного из того, что я узнала от Штерна.
И Эльза рассказала Штирнеру обо всем, что произошло со Штерном, не упоминая только фамилии Качинского, вплоть до того момента, как он приехал.
– Но как вам удалось вернуть мое прежнее сознание? – спросил Штирнер.
– Я попросила об этом одного из ваших новых друзей. Я хотела поговорить с прежним Штирнером хотя бы несколько минут, чтобы узнать то, что вы мне сказали.
– И я согласился на то, чтобы мне вернули сознание?
– Да, вы согласились.
– Странно, – сказал Штирнер. – Я предвидел такую возможность и, внушая себе изменение личности, отдал приказ Штерну, чтобы он ни в коем случае не соглашался подвергать себя внушению.
– Ну, значит, Штерн не послушался вас, а послушался меня, – улыбаясь, ответила Эльза.
– Эльза, Эльза, зачем вы это сделали? Как тяжело почувствовать опять на своих плечах груз пережитого! – с тоскою сказал Штирнер.
– Он скоро опять спадет с вас, – ответила Эльза.
– Да, но мне теперь труднее расстаться с вами, чем раньше. Забыть вас опять…
Штирнер встал, протянул руку и, глядя на нее с любовью, сказал:
– Эльза!.. – В этот момент вдруг глаза его и лицо сделались спокойными, и он, несколько смутившись тем, что держал ее за руки, сказал: – Так как же, фрау Беккер, едете вы с нами на охоту? Я согласен, думаю, что и мои товарищи будут не против. Наша охота будет вполне безопасной.
Эльза поняла, что перед нею стоит опять Штерн. Время истекло. Качинский с часами в руках вошел на террасу и спросил Штирнера:
– Скажите, Штерн, о чем вы говорили с фрау Беккер на берегу, только об охоте?
– Ну да, – ответил Штирнер, с удивлением глядя на Качинского. – А о чем же иначе? Фрау Беккер подошла ко мне и просила взять ее с собой на охоту. Она говорила, что вы и Дугов согласны, если я также соглашусь. Я согласен. Вот я и пришел сказать об этом. Ведь так? – обратился он к Эльзе.
– Да, так, – ответила она, улыбаясь.
Качинский посмотрел на Эльзу укоризненно и покачал головой.
– Почему вы качаете головой, Качинский? – спросил Штирнер.
– Но ведь все обошлось благополучно, – сказала Эльза Качинскому.
– Что благополучно? О чем вы говорите, господа? – недоумевал Штирнер.
Качинский махнул рукой:
– Так, пустяки. Фрау Беккер схитрила, желая принять участие в охоте… – сказал он, поглядывая с упреком на Эльзу. – А вы… серьезно хотите идти? – спросил Качинский Эльзу.
– Конечно, серьезно! – ответила она, смеясь.
Качинский опять развел руками.
– Итак, завтра утром идем? – спросил Эльзу Штирнер.
IV. "Лебедь" Сен-Санса
Вечером после ужина все сидели на веранде и оживленно разговаривали.
Гости рассказывали о Москве, о чудесах, которые творит передача мысли на расстояние, о необычайных возможностях, которые развернет это мощное орудие, когда человечество овладеет им в совершенстве.
Эмма слушала с увлечением, вздыхала и поглядывала на Эльзу, как бы говоря: "Как там интересно! А мы-то живем здесь!.."
Огромный шар луны поднялся из-за горизонта, проливая серебро бликов через весь океан до самого берега. И волны бережно качали этот подарок неба.
Океан дышал вечерней влажной прохладой. Цветы пахли сильнее, пряным, сладковатым запахом.
Где-то недалеко пели туземцы. Напев их был так же ритмичен и однообразен, как прибой. Под впечатлением этой южной ночи разговор на веранде становился все медленней и наконец затих.
Слышнее стал доноситься шорох гальки, обтачиваемой волнами.
– А мы-то тут живем!.. – с тоской вдруг докончила вслух свои мысли Эмма.
– Вы несправедливы, фрау, – отозвался Дугов и повел широко рукой вокруг. – Разве все это не очаровательно?
– Да, но… сегодня и завтра одно и то же… Хочется нового! Здесь хорошо, и все-таки чего-то не хватает.
– Я знаю, чего не хватает! – сказал, улыбаясь, Дугов. – Музыки! По крайней мере, нам для полноты впечатлений. Фрау Беккер, ведь вы играете? Я видел у вас инструмент. Сыграйте нам что-нибудь этакое… лирическое! Мы будем слушать, молчать и созерцать.
– Просим, просим! – поддержал Качинский Дугова.
– С удовольствием, – просто ответила Эльза, вошла в комнату и села у рояля.
"Сегодня я хорошо буду играть", – подумала она, прикоснувшись пальцами к прохладным, чуть-чуть влажным от вечерней сырости клавишам и чувствуя нервный подъем.
– Что бы такое сыграть? – И прежде чем она успела подумать, ее пальцы, как бы опережая ее мысль и повинуясь какому-то тайному приказу, начали играть "Лебедь" Сен-Санса.
Ласковые, тихие звуки полетели в ночь, по серебристой дороге океана, к луне, сливая очарование звуков с очарованием ночи.
– Как прекрасно вы играете!..
Эльза вздрогнула. Опершись на рояль, перед ней стоял Штирнер и внимательно смотрел на нее. Когда он вошел?
– Простите, я помешал вам? Но я не мог не прийти сюда… Эти звуки… Продолжайте, прошу вас!..
Эльза, не прерывая музыки, с волнением слушала Штирнера и думала о своем. "Лебедь", это "Лебедь" Сен-Санса…" – так говорил он когда-то там, давно, в стеклянном зале. Нет, он не мог быть злым до конца. И тогда его голос был так же нежен, как и теперь.
– "Лебедь"… "Лебедь" Сен-Санса!.. Десятки раз я слышал эту пьесу в исполнении лучших музыкантов, – говорил Штирнер, глядя на Эльзу, – но почему эта музыка, ваша музыка так волнует меня? Мне кажется, я когда-то слышал ее так же, как иногда мне кажется, что где-то я встречал вас…
От волнения грудь Эльзы стала подниматься выше.
– Это не только кажется. Мы действительно встречались с вами, – быстро ответила она, продолжая играть.
– Где? Когда? – так же быстро спросил Штирнер.
– Ночью, в грозу, в большом зале со стеклянными стенами и потолком…
Штирнер потер лоб рукою и сосредоточенно вспоминал о чем-то.
– Да… действительно… Я вспоминаю что-то подобное…
– И еще раньше мы виделись с вами… часто… в той жизни, о которой вы забыли… – по-прежнему быстро и нервно продолжала Эльза бросать фразы. – Вы забыли меня… и когда вы стали Штерном, то на один мой вопрос вы ответили: "Простите, сударыня, но я не знаю вас".
– Как? Неужели? И мы… были очень хорошо знакомы с вами?
Эльза колебалась. Пальцы ее начали путаться. Потом она решилась и, оборвав музыку, посмотрела Штирнеру прямо в глаза:
– Очень… – И тотчас она заиграла "Полишинель" Рахманинова, чтобы в бравурной музыке скрыть свое волнение. Взволнован был и Штирнер.
– Но тогда… тогда вы знаете, кем был я раньше?
Эльза молчала. Звуки "Полишинеля" росли, ширились, крепли.
– Фрау Беккер, умоляю, скажите мне! Здесь какая-то тайна, я должен ее знать!
Эльза неожиданно оборвала музыку и, серьезно, почти с испугом глядя на Штирнера, сказала:
– Я не могу вам сказать этого, по крайней мере сейчас.
– Что же вы не играете? – послышался голос Дугова.
Эльза начала играть снова.
Штирнер молчал, склонив голову. Потом он опять тихо начал:
– Ваша музыка… вы сами… Почему?.. – Он не договорил свою мысль, как бы ища подходящего выражения. – Почему вы так волнуете меня? Простите, но я должен высказать. Я не донжуан, легко увлекающийся каждой красивой женщиной. Но вы… поворот вашей головы, складки вашего платья, легкий жест – все это необычайно волнует меня, вызывает какие-то смутные, даже не воспоминания, а… знакомые нервные токи, если так можно выразиться…
И вдруг с горячностью, которой она не ожидала, Штирнер подошел к Эльзе, взял ее за руку и сказал:
– Фрау Беккер, я не буду настаивать на том, чтобы вы сказали, кем я был раньше. Но если мы были с вами знакомы, вы все же должны мне рассказать об этом времени… о нашей дружбе… быть может… больше чем дружбе… Это… это так важно для меня!.. Пойдемте туда, на берег моря, и там вы расскажете мне.
Они вышли на веранду.
– Концертное отделение кончилось? – спросил Дугов. – Очень жаль, мы только настроились слушать.
– У фрау Беккер болит голова, – ответил за нее Штирнер, – мы пройдемся к берегу моря подышать прохладой.
Штирнер и Эльза спустились к берегу.
Качинский провожал их внимательным и задумчивым взглядом. Весельчак Дугов усмехнулся в усы. Эмма подметила эту улыбку и рассердилась на него.