- Жизнь прожил, - покосился на него Чемоданов, - и с ее радостями расставаться не хочет. Что ж, это естественно. Я это понимаю. А вы?
- Я не разделяю вашего восторга.
- Ну, ну, - шутливо погрозил он пальцем. - Не разделяете, а сам собирается… - он не докончил фразу, многозначительно посмотрел на меня и налил коньяк в рюмки.
Мы чокнулись.
- Не будем уточнять, - Чемоданов усмехнулся. - Да и конкретизация этого предмета, о котором идет речь, дело не простое. Раньше бы сказали: ме-та-фи-зи-ческое. Выпьем лучше за жизнь и за ее радости. Да, именно за радости. А всякие отвлеченности оставим для вашего шефа Обидина. Он, конечно, гений. Бесспорно! Но что такое гений? Это человек себе на уме. Запомните этот афоризм.
- Запомню, - сказал я.
- Так вот. Не будем уточнять. Не надо. Да и слов нет в бедном человеческом языке. Как сказал поэт: "Молчи, скрывайся и таи и чувства и мечты свои". Вот я и таю. "Как сердцу высказать себя? Другому как понять тебя?.."
- У вас отличная память. Но я не понимаю…
- Ну, ну! Не делайте вид. Не вчера же вы родились… Это вам обещано радоваться вновь и познать новую жизнь. Ну ладно! Молчок. Не тема для разговора в ресторане. "Поймет ли он, чем ты живешь. Мысль изреченная есть ложь…".
Он еще налил коньяк. Выпил. И в его глазах появилось не свойственное ему выражение иронии.
- Фауст. Советский Фауст. - Он погрозил мне пальцем. - Но Фауст заплатил за это не дешево по тем ценам. Душой. Душенькой. А вы собираетесь получить все бесплатно. Я всегда был о вас особого мнения. "Этот товарищ, - предсказывал я, - пойдет далеко".
- Только, пожалуйста, без пошлостей.
- Далеко пойдет. Уже, кажется, и некуда дальше. Все знаю. Но таю. И как Обидину удалось получить разрешение на этот не имеющий прецедентов опыт и как выбор пал на вас? Ничего себе команди-ровочка! Не нравится это слово? Ну что ж, назовем это отпуском. И это выражение не устраивает? Так можно и никак не называть. Термин Обидина "временная смерть" неудачен. При чем тут смерть, когда речь идет о бессмертии.
- Может, все-таки переменим тему разговора?
- Охотно. О чем же говорить? Ходил вчера в театр. Видел пьеску из жизни ученых. Главный герой, профессор, все никак не может наладить отношения с женой и детьми. Семейный конфликт. А в лаборатории у себя занимается сущими пустяками. Ищет средство от чесотки. Приземленно очень. Быт. Как вы относитесь к быту?
- Никак.
- Это не ответ. Без быта мы все не более как схемы. Ваш Обидин этого не понимает, хоть и почти гений. А я, признаться, люблю быт. В квартире все удобства. Ванна. Газ. Мусоропровод. Телевизор. Но хожу мыться в баню. И знаете, немножко тоскую по коммунальной квартире. Теперь это редкость. Домов настроили. Исчезли бытовые конфликты. Хорошо! Отлично! Культурно! Но скучно. Вы об этом думали?
- Не думал.
- Зря.
- Что зря?
- Ничего. Пошутил. И хорошее на плохое менять не намерен. Зачем? Каждый ценит удобства. За что предлагаете выпить? Давайте выпьемте за…
- За что?
Не ответил и внезапно меня спросил:
- А что вы с собой возьмете туда?
- Куда?
- Ну в свое путешествие, в свой вояж, как выражались в прошлом веке. Не отправитесь же туда без багажа?
- А вы что бы взяли на моем месте? Свою знаменитую шубу?
- Хотя бы и шубу. Это вещь.
Он помолчал. Потом приблизил ко мне свое лицо, вдруг спросил шепотом:
- Уступите?
- Что уступлю?
- Понимаете сами, о чем идет речь.
- Не понимаю.
- Не притворяйтесь. Так уступите или нет?
- Что?
- Время. Времечко.
- Ах вот о чем вы просите. Время? А зачем оно вам?
- Ценю. Собственно, нет на земле большей ценности, чем оно.
- Для кого как.
- Так уступите?
Он рассмеялся и погрозил мне пальцем:
- Я уже говорил с Обидиным. Он ни в какую. С его точки зрения, я не тот человек, а вы тот. Моралисты! Ну ладно! Пока довольно об этом. Хватит. Молчок. "Молчи, скрывайся и таи и чувства и мечты свои"…
27
Я посмотрел сквозь стекло автобуса. Мелькнуло лицо школьника, возвращающегося из школы. Я задержал свой взгляд на этом детском смеющемся лице.
В автобус вошла старуха колхозница. И я долго-долго смотрел на нее, на ее худую суровую фигуру, на ее морщинистый рот, на ее огрубевшие от работы пальцы, которыми она неумело держала билет. Я смотрел на все, что было вокруг, с каким-то острым и незнакомым мне чувством. Я еще был здесь, в своем городе, среди своих современников, но уже все начало отдаляться и от этого становилось еще прекраснее.
Я вышел из автобуса на углу Невского и Садовой. По тротуару текла толпа. Прохожим не было до меня никакого дела. Никто из них не подозревал, что среди них идет человек, которому суждено оторваться от бегущего мгновения и сделать необыкновенный прыжок через "ничто". Им не было никакого дела до меня. Но каждый из них был нужен мне, бесконечно нужен и дорог.
- Люди, остановитесь! Современники мои, - хотелось сказать мне, - задержитесь на минутку!
Но я этого не сказал. Да и кто бы решился это сказать, будучи на моем месте? Большие, искренние чувства чуждаются громких и красивых фраз.
На скамейке в Михайловском саду сидела девушка. Может быть, она кого-нибудь ждала. Во всяком случае, не меня. Я сел рядом с ней. И заговорил. Я предложил ей пойти вместе со мной в кино.
- На какую картину? - спросила она.
- На любую. На плохую. На хорошую. Мне хочется побыть вместе с вами.
Девушка улыбнулась. Это была довольно обычная девушка. И улыбалась она чуточку жеманно. Но в эти минуты она мне казалась остро, необыкновенно прекрасной.
- Как вас зовут? - спросил я.
- Валя.
- А где вы работаете?
- Ну вот, целая анкета. Работаю на заводе "Светлана". Есть еще вопросы?
- Все, - сказал я. - Больше вопросов нет. А теперь просто поговорим.
- О чем?
- Не знаю. О земле. О вас. О сердце. Об этих кленах. Как здесь хорошо!
- Вы что, приезжий?
- Нет, здешний. Здесь родился и вырос.
- Наверно, куда-нибудь уезжаете? И надолго?
- Вы почти угадали.
- На целину?
- Дальше.
- За границу?
- Еще дальше.
- В космос, что ли, улетаете? Но что-то не похоже.
- Почему не похоже?
- Вид не тот. Наружность. - Она с любопытством посмотрела на меня. - Да и в очках. Очкарик. Зрение неподходящее. Летчики и космонавты в очках Не ходят. А вы очкарик. - Она повторила, видно, ей понравилось это слово.
Мне оно тоже понравилось, и я тоже повторил:
- Очкарик. Это верно. А откуда вы знаете, что очкариков бракуют?
- Все это знают. А если очки разобьются?
- Это верно. Об этом я и не подумал. Им никак нельзя разбиваться. Хотите мороженого?
- А в кино?
- В кино как-нибудь в другой раз. Времени у меня в обрез.
- Когда же в другой? Вы уезжаете или передумали?
- Нет, не передумал. В другой раз уже не придется. Это верно.
Мы зашли в погребок на Невском у Садовой, и я заказал две порции мороженого.
- Так куда же вы едете, очкарик? Секрет?
- Нет, не секрет. Я, собственно, не еду, но это все равно.
- Какой-то вы непонятный. И грустный, будто что-то потеряли. Паспорт? Билет? Деньги?
- А вам приходилось терять?
- Сколько раз.
Я посмотрел на девушку. Теперь она казалась мне еще прекраснее. Она что-то рассказывала, но я не слушал и смотрел на нее, не отрываясь.
- Что вы так смотрите?
Она вся зарделась.
- Мне хочется насмотреться. Вот уже несколько дней я занимаюсь только тем, что смотрю на людей, на вещи, на дома, на улицы, чтобы запомнить.
- А зачем?
- Сам не знаю, для чего. Когда ложишься спать, ведь ничего не запоминаешь, знаешь, что утром проснешься и все будет рядом с тобой - друзья, привычные вещи, весь твой мир. Но этот сон слишком будет продолжительным, не ночь, а несколько сот лет.
Девушка с тревогой посмотрела на меня: что с ним, бредит он, что ли? По-видимому, ей было жаль меня.
- Вы, случайно, не больной? Давно бюллетените?
- Нет, совершенно здоровый.
- А почему такое говорите?
- А видите ли, я артист. Должен исполнять роль в одном научно-фантастическом фильме. Вот я и приучаю себя к чувствам, которые никому и никогда не довелось испытать.
Девушка еще раз посмотрела на меня, но уже без тревоги. Все стало на свое место. Я - артист. Артист и должен вести себя не так, как ведут другие люди. Теперь ей не казалось странным, что я смотрел на нее, словно впервые видел девичье лицо.
- И все-таки вы странный, - сказала Валя.
- Возможно, - ответил я. - Но странным меня делает роль. Я ведь должен изображать существо, прилетевшее на Землю с другой планеты. Существо это здесь все видит впервые, по-настоящему впервые, словно только что родилось на свет.
- Понимаю, - говорит Валя. - Это когда в первый раз я смотрела телевизор. Как кино, только помельче и похуже.
Нет, девушка не понимала меня. Она жила на Земле, только на Земле.
Мы вышли из погребка.
- Мне домой надо, - сказала Валя. - Подруга должна прийти на примерку. Я ей шью платье.
- Разве вы портниха?
- Нет. Но научилась. Шью неплохо.
Она зевнула. Зевнула откровенно. По-видимому, ей стало скучно со мной.
- Разрешите мне вас проводить?
- Мне на Выборгскую.
- Ну что ж. Чем дальше, тем лучше. Хочется побыть с вами.
- Странный. Очень странный вы. А мы еще увидимся?
- Нет. Не увидимся.