- Предположим, вы правы и наши завтрашние испытания повлекут за собой уничтожение вашей прелестной Арфы, вашего очаровательного инфразвукового убийцы. - Ганшин уже не раздражался, не нервничал, наоборот, он скорее наслаждался теперь, чувствуя, как с каждым словом приближает лопатки Аракелова к ковру. И поделом! - Итак, вы правы. Прекрасно! Вы можете в своем отчете указать, что впредь означенный район указанной акватории безопасен для мореплавания. Отныне и навсегда. Благодаря, заметьте, осуществлению проекта "Беата". Разве это не конечная цель? Разве вы искали причину не для того, чтобы сделать мореплавание, столь дорогое вашему, Александр Никитич, сердцу, полностью безопасным?
Ганшин торжествовал, но виду не показывал. И вроде бы успешно. Зато на лице Аракелова отражались самые разные чувства - растерянность, смущение и что-то еще, чему Ганшин точного определения найти не мог.
- Ну так что же, - закончил Ганшин, - вы по-прежнему будете настаивать на отмене испытаний?
Наступила настороженная пауза. Выдержать бы ее Ганшину, продлить бы молчание - и выиграл бы он, может, этот поединок. Так нет же! Кавалерийская атака, враг рассеян, мы на плечах противника врываемся в крепость - ура! - и пала цитадель… Манило, манило Ганшина это, и сорвался он.
- Вот ведь как получается, - продолжил Ганшин, и в голосе его отчетливо, слишком отчетливо прозвучали не столько раздумчивые, сколько откровенно поучающие нотки. - Технологическая наша цивилизация оказываетс прекрасным, регулирующим природу механизмом. Был экологический кризис, боролись мы за охрану этой самой природы, окружающей среды. И что же? Кто эту борьбу выиграл? Те, кто заповедники создавать призывал? Отказыватьс от технологического развития? Нет! Технари. Те, кто технологию творил и с ее помощью пресловутую первую природу реставрировал: Реставрировал и модернизировал, к человеку приспосабливая, к его потребностям, о которых матушка-природа отнюдь, между прочим, не заботилась… И сейчас вы за эту самую Арфу вашу ратуете, спасти ее жаждете. А чего, спрашивается, ради? Ради новых жертв? Зато технология, наступая, стирает ее с лица земли. Чтобы мир был наш, человеческий, чтобы в любой его точке человеку было так же удобно, спокойно и уютно, как в собственном доме. И заметьте, даже не специально это делается, а попутно. Не с Арфой мы боремся, а энергоприемник для "Беаты" строим. И лишь параллельно, одновременно… И в том великий смысл технического прогресса.
Ганшин поймал себя на мысли, что некстати, совсем некстати представилась ему вдруг не "Беата", которая повиснет над Фрайди-Айлендом через несколько лет, а другая орбитальная гелиоэлектростанция, "Арабелла", на которой был он когда-то… И вспомнился Йензен, апологет того самого прогресса без берегов, прогресса безоглядного и самоцельного, о котором он, Ганшин, сейчас говорил. И чем Йензен кончил, ему вспомнилось, и шевельнулось где-то в глубине души сомнение в собственной правоте, и, словно учуяв это движение, заговорил хранивший доселе молчание Янг.
- Знакомую песню вы завели, Ник! Заманчиво, конечно, не спорю:
Лес
надменно встал до небес.
Ну-ка его пилой
долой!
Щепки сдувайте,
пни вырывайте,
асфальта, асфальта сюда давайте!
Вот это подвиг в веках!
Вот это будет планета!
Катись хоть вокруг света
на роликовых коньках!
О таком мире мечтается вам, Ник? Все безопасно, все гладко, все чисто, выметено, вылизано - до тошноты. До омерзения…
- А вам приключений надо? Борьбы со стихиен? Что ж, идите в космический флот. Получите - сколько угодно. Где-нибудь на Марсе, на Венере, хоть на Плутоне. А здесь - Земля. Наш дом. И в доме должен быть порядок.
- Вот именно, Николай Иванович, порядок, - подхватил Аракелов, и по тону его Ганшин понял, что предстоит второй раунд, что дал он какое-то оружие в аракеловские руки, хотя в толк не мог взять, какое именно. Совершенно справедливо замечено. А скажите, пожалуйста, сколько человек, ну да, в среднем, в самом что ни на есть первом приближении, - сколько человек за день, например, под машины попадает? И сколько людей, даже в наше время, отмеченное триумфами медицинской науки, погибает от простого удара током, в собственном доме?
"Вот черт, - подумал Ганшин, - куда он гнет?.."
- Не знаю, - коротко сказал он. - Я этой статистикой не занимался.
- Я тоже, - кивнул Аракелов. - Но если предположу, что за год таких людей в любой отдельно взятой стране окажется побольше, чем погибло из-за Арфы за все двести лет, думаю, что окажусь недалек от истины.
- И что вы хотите этим доказать?
- Я не доказываю. Я только спрашиваю. Так вот, настаиваете ли вы на этом основании на ликвидации электрической проводки в домах и автомобильного транспорта на улицах?
- А смысл? Эта проблема решается просто до банальности - соблюдайте правила техники безопасности и уличного движения. Все.
- Отменно. Но ведь если мы знаем, что Арфа опасна во вполне определенное время и во вполне определенном месте, разве мы не можем избежать опасности?
Ах, чтоб тебя… Но сдаваться Ганшин не спешил. Слишком многое было поставлено на карту.
- А чего ради, чего ради, я спрашиваю? Электричество - это свет, тепло, это энергия, жизненный сок нашей цивилизации. Транспорт - это транспорт, тут и говорить не о чем. Да, осторожность необходима; да, любое детище прогресса несет в себе и потенциальную опасность; да, да, да! Но - это теневая сторона прогресса. Однако лицо у него тоже есть!
- Я и не спорю, вовсе не спорю, Николай Иванович. И никто, будучи, как говорится, в здравом уме и твердой памяти, оспаривать этой истины не станет.
- А где же лицевая сторона вашей Арфы? Где, я спрашиваю?
- Там, - сказал Аракелов и неопределенно махнул рукой. Во всяком случае, Ганшин этого жеста не понял, хотя на Анну и Янга он, похоже, впечатление произвел. Или помстилось Ганшину?
- Где "там"?
- Под водой. Там, где поет собственно Нептунова Арфа.
- Вы же не были, не захотели услышать ее, Николя! Вы же не знаете… А мы слышали… Это прекрасно, по-настоящему прекрасно!
- Пользуясь более казенной фразеологией, - подхватил слова Анны журналист, - Нептунова Арфа является уникальным, может быть, в глобальном масштабе уникальным природным образованием. И как таковое должна быть сохранена. Любой ценой.
- Памятники, конечно, дело великое, даже памятники природные, - Ганшин продолжал стоять насмерть. - Но можно ли противопоставлять их ценность тому потоку даровой почти энергии, которая будет падать сюда с неба?
- Не можно - должно. - В голосе Аракелова Ганшин ощутил уверенность в собственной правоте, может, даже превосходящую его, ганшинскую.
- Послушайте, Александр Никитич, - сказал Ганшин, меняя тон. - Вот вы батиандр…
- Бывший…
- Неважно. Значит, вы представитель едва ли не самой передовой области нашей, человеческой, науки. В какой-то мере можно сказать, что вы ее творение. Ее детище. И как вы можете противопоставлять поющую скалу, пусть даже феномен этот и любопытен, согласен, но по сути своей - диковину, не более, энергоснабжению огромного региона Океании? Не понимаю, честное слово, не понимаю!
- Так ведь я не противопоставляю. И никто из нас не противопоставляет. Ведь это же можно, можно и должно, повторяю, сочетать. Ну не будете вы строить свой энергоприемник здесь. Рядом построите. На другом острове. На искусственном острове на худой конец. Дороже - понимаю. Усложнение понимаю. Трудности дополнительные - понимаю. Но здесь должен быть создан заповедник. Национальный парк. Морской национальный парк, так. И нельз иначе.
- Так ведь не в одних дополнительных трудностях дело, это же годы, годы, которые уходят, уходят безвозвратно, поймите! Мы запустим "Беату" на несколько лет позже. А что это означает для Океании? Для вашего Караури, Анна? Вы отдаете себе в этом отчет?
- Да, - твердо сказала Анна, и по тону ее Ганшин понял, что дальнейшие убеждения бесполезны. - Да, Николя.
- И не измените своего мнения?
- Нет, теперь уже нет.
- Что ж… - Ганшин на секунду запнулся, принимая решение. - Что ж… повторил он, все еще колеблясь, но потом отрубил все же: - Ну а я такого решения ни одобрить, ни тем более принять не могу. У меня есть программа испытаний, утвержденная в МЭК и согласованная с правительством Караури. Я уважаю вас, Анна, я уважаю вас всех, но отступить от этой программы не хочу, не могу и не стану.
- Однако, Николя, я все-таки официальный и полномочный инженер-инспектор и имею право…
- Разве ваши полномочия, Анна, распространяются так широко, что вы можете остановить работы? - Ганшин пер напролом, ничего иного ему не оставалось.
Анна замялась.
- Нет, - признала она наконец. - Или, вернее, это не оговаривалось. Просто не могло прийти в голову…
- Если так, и говорить не о чем. Я решаю, мне и отвечать.
- Но я могу связаться. Радио, слава богу, есть. И тогда…
- Ночью? Кого и где вы застанете?
- Не сейчас, естественно. Утром.
- И там будут собираться, совещаться, решать, а на это уйдет и день, и два, и три… И время будет упущено. Нет! Испытания начинаются завтра. Все.
- Не все, Николя. Неужели вы не можете понять…
- Не могу, Анна, - сказал Ганшин, сжигая последние мосты. - Не могу.
- Эх, Николай Иванович. - Аракелов махнул рукой, постоял несколько секунд и, резко повернувшись, вышел. За ним последовали остальные.
Стоя посреди комнаты, Ганшин долго смотрел им вслед, хотя взгляд его и упирался в беззвучно и плотно закрытую Анной дверь.