Пока он говорил, Жанна вытащила из шкафчика три лучшие чашки ("Как ты узнала, где они стоят? - подумал Терехов. - Ты еще ни разу не открывала этот шкафчик!". "Но ведь они стоят именно здесь, - подумала Жанна, - и не создавай лишних сложностей!"), ошпарила их кипятком из чайника, опустила в каждую чашку пакетик "липтона", обнаружив запасы чая и кофе в нижнем ящике кухонного столика, и сахарницу придвинула, обернулась к Лисовскому и сказала:
- Олежек, а кто все-таки в этом деле подозреваемый? Я - потому что купила веревку? Володя - потому что опубликовал роман? Эдик - потому что подготовил все это? Или ты - потому что занялся расследованием и соединил то, что не следовало соединять?
- Я? - растерянно произнес Лисовский. Он подошел к столику, положил на него лист протокола, взял чашку, налил в нее до верха из чайника, сахар сыпать не стал и не стал дожидаться, пока вода потемнеет, сделал несколько глотков, поставил чашку на лист бумаги, пролив несколько капель, и все это время в голове у следователя происходила мыслительная работа, которую Терехов ощущал, как тяжелое движение чего-то в чем-то, но не мог распознать, расслышать, вмешаться, объяснить или самому понять то, что хотел, возможно, объяснить Лисовский.
- Жанна Романовна, почему вы думаете, что я - убийца вашего мужа? - спросил он наконец.
- Потому, - спокойно сказала Жанна, - что ты готовил себя к этому всю жизнь.
- Да?
- Когда ты впервые решил, что станешь разгадывать загадки и сделаешь это своей профессией?
- Ну… лет в шесть, наверное. Что в этом такого? Мой друг, к примеру, хотел стать обходчиком.
- Путевым обходчиком?
- Нет, обходчиком в зоопарке. Обходить клетки и следить, чтобы со зверями все было в порядке. Не кормить, не мыть, не лечить - просто обходить и смотреть.
- А ты - разгадывать загадки. Когда твои загадки начали принимать криминальный характер?
- Ну… лет в двенадцать.
- Интерес к расследованиям вообще или конкретно к какому-то типу преступлений? - продолжала допытываться Жанна. - Ты читал книги? Детективы? Конан Дойла, Кристи?
- Нет, - усмехнулся Лисовский, - читать я тогда не любил и почти не читал - даже по школьной программе. И… Вы… Ты права, пожалуй. Теперь, когда я это вспоминаю, то все понимаю иначе. Мне всегда хотелось разгадать такую загадку, какую разгадать невозможно. Не то что никто не может, а я такой умный… Я не считал себя умнее всех. Нет, загадку разгадать вообще должно быть невозможно. Я придумывал такие загадки. Точнее - модели преступлений.
- Тебе бы не в детективы, а в детективщики! - вырвалось у Терехова.
- В них всегда нарушались какие-нибудь законы природы, - говорил Олег, - и потому такие преступления были нераскрываемы. В принципе.
- Нет, - с сожалением сказал Терехов, - это уже фантастика, причем ненаучная…
Жанна бросила на него взгляд, и он замолчал, поняв, что разговор происходил минимум на двух уровнях, и то, что Лисовский произносил вслух, было лишь внешней канвой, а смысл оставался в мыслях. Терехов подошел ближе, будто расстояние играло какую-то роль, и перспектива исказилась, стол, на котором стояли чайник и чашки, стал маленьким, игрушечным, хотя и находился рядом, а окно и крыши домов увеличились - будто смотришь в сильный бинокль, - видны стали даже отдельные песчинки на ржавых железных скатах, но это не имело значения, потому что одновременно приблизилось, стало ощутимым, как собственное воспоминание, далекое прошлое Олега, детство, школьные годы, а потом студенчество, и Терехов понял то, чего сам Олег долго понять не мог - всю сознательную жизнь он действительно шел к тому, чтобы в нужное время оказаться в нужном месте и получить расследование дела, о сути которого знал еще тогда, когда молодой Эдик Ресовцев впервые задумался над природой многомерного мироздания.
Они шли по жизни вместе, им только казалось, что дороги их не пересекались. Если бы в двенадцать лет Олег Лисовский не бросил шахматную секцию, он, возможно, стал бы шахматистом, тренер прочил ему большое будущее и называл "юным Карповым". Но он бросил шахматы неожиданно для всех и - для себя тоже, принес как-то домой книгу по теории дебютов, расставил на доске фигуры и вдруг подумал, что это ему совсем не нужно, не тем он должен в жизни заниматься, и он закрыл книгу, сложил фигуры в картонную коробку, будто отправил в тюрьму на пожизненное заключение, и никогда больше в шахматы не играл.
Сколько было в его жизни неожиданных решений, каждое из которых так или иначе заставляло Олега сворачивать на нужную дорогу? Будто идешь по огромному полю, расчерченному миллионом разветвляющихся тропинок, выбираешь одну и сворачиваешь, а через минуту очередная развилка опять заставляет тебя принять решение, и ты, не раздумывая, делаешь так, чтобы, пройдя миллионы моментов выбора, оказаться в той жизненной точке, которой ты не смог бы достичь, если бы хоть раз ошибся в направлении. Хоть раз из миллиона.
Помнишь дипломную на втором курсе? Тебя попросил помочь Ефим Редковский, ты его и не знал совсем - он оканчивал вуз, но о твоих способностях наслышан был весь факультет. Ефим заплатил… сколько же? Обычную твою ставку или двойную - ведь речь шла о дипломной работе, а не о курсовой, за которую ты брал червонец?
Неважно. Суммы ты не запоминал, они не имели значения. А работа? Юридический казус - жена довела мужа до самоубийства тем, что ежедневно подсовывала ему, подкладывала в самых неожиданных местах - под подушку, в туалете под крышку унитаза, под коврик у дивана - веревку с петлей на конце. И табурет - обычный старый табурет - оставляла где попало, чаще всего посреди комнаты, под люстрой. И через месяц, вернувшись с работы, нашла мужа в петле. Она вызвала милицию и "скорую", и дело это, действительно рассматривавшееся в одном из районных судов, попало в конце концов в дипломную работу Ефима Редковского, а от него к тебе, и ты построил защиту на том, что действовали супруги в подсознательном согласии друг с другом, помогали друг другу и с самого начала этой игры знали, чем она закончится. Но этого ты не написал, ты создал разумную линию защиты, глава в дипломной работе получилась очень даже на уровне. Ты понятия не имел, удалось ли Редковскому получить диплом, но разве это не было тогда и твоим решением, твоей жизненной развилкой, твоей тропинкой, по которой ты пошел?
Это был лишь юридический казус, - подумал Лисовский и сам ответил: - Но я принимал решение. И решил: они - муж и жена - действовали сообща.
Как и мы с Эдиком, подумала Жанна.
- Подождите, - сказал Терехов. - Подождите, я вам сейчас кое-что покажу.
Он пошел в прихожую, там в стенном шкафу стояли две пыльные фанерные коробки, бывшие посылочные ящики, под самые крышки забитые старыми тетрадями, блокнотами, листами. Он переложил несколько пакетов, вытащил с самого дна общую тетрадь в линейку, обложка была давно сорвана и листы грозили рассыпаться, Терехов аккуратно открыл тетрадь на нужной странице и, вернувшись в кухню, сказал:
- Это тогда же было. Когда Олег на втором… Я-то старше, у меня уже выходили книги, компьютера еще не было, и я писал ручкой.
- Не на машинке? - удивился Лисовский.
- Потом, конечно, перепечатывал. Но сначала ручкой. Вот. Рассказ, точнее план, до конца я так и не раскрутил. Жена хочет убить мужа, чтобы сбежать с любовником.
- Ну и сбежала бы, - проворчал Олег, - убивать-то зачем?
- Потому я рассказ и не закончил. А может, не потому - не помню. Женщина доводит мужа до кондиции, подсовывая записки, будто бы написанные его покойными родителями и умершим его сыном, детали, которые знал только он - и она тоже, но он-то думал, что, кроме него, не знала ни одна живая душа… А потом, когда она поняла, что лишний шаг, и он очнется от фантазий, и все ее усилия пойдут прахом, тогда она купила веревку, сделала петлю, прицепила к люстре и следила за мужем из спальни, а он вошел, только что найдя в собственном портфеле очередное послание от мертвой матери… Может, я тогда смотрел фильм "Десять негритят", помните, последний негритенок, девушка - все уже умерли, все наказаны, она входит в свою комнату и видит…
- После этого - не значит вследствие этого, - сказал Лисовский.
- Да, конечно. Но неужели вы не видите, как… Как мы вместе… Как все у нас…
- Владимир Эрнстович, - сказал Лисовский, - вы писатель, а слов подобрать не можете. Скажите так: вы, Жанна Романовна, я и… погибший от наших рук Эдуард Викторович - являемся на самом деле одним существом. Живущим в мире, который намного - возможно, в бесконечное число раз - более сложен, чем тот, что мы воспринимаем глазами и ушами. Вы это хотели сказать?
- Да, примерно. Но сказал ты. Почему? Если ты уже думал об этом, то почему вел это нелепое следствие, делал вид…
- Ничего я не думал! - воскликнул Лисовский и нечаянным взмахом руки едва не смахнул со стола чашку - Терехов успел ее подхватить и поставил на поднос, от греха подальше. - Словами это отобразилось сейчас, в мыслях сформировалось минуту назад, а в подсознании находилось, видимо, всегда, как и у вас, у Жанны Романовны и у…
- Мы всегда были с Эдиком одним целым, - сказала Жанна, - и оба это понимали.
- Вам было хорошо вдвоем, - медленно проговорил Терехов, - но вам должно было быть вдвоем очень плохо.
- Нам и было плохо, - сказала Жанна. - Потому мы не стали жить вместе. Спать все ночи в одной постели, вместе вставать, завтракать, идти на работу?
- Что же мешало? - раздраженно сказал Терехов.