* * *
- А теперь рассказывай, - сказала Жанна, когда за Лидией Марковной закрылась дверь. - Что ты чувствовал?
- Не помню, - с досадой проговорил Терехов. - Когда пришел в себя, помнил. И забыл. Как сон. Я всегда помню сны, когда просыпаюсь. И всегда забываю через минуту.
- Даже ощущения?
- Ощущения… Ты сказала, что с твоим мужем это случалось дважды. Может, он что-то запомнил? Это его программа, он должен был знать…
- Да, - сказала Жанна. - Эдик помнил все. Так он говорил. Но не рассказывал, что именно он помнил.
- У меня двойственное ощущение, - медленно произнес Терехов. - Одно - будто это действительно был сон, яркий, но обычный, когда знаешь, что происходящее нереально, и понимаешь, что проснешься и все исчезнет… И другое - будто произошло самое важное в жизни. Мир изменился, понимаешь? Ты читала "Розу мира" Андреева?
- Да, - сказала Жанна. - Никакого впечатления. И Эдик тоже от "Розы мира" не тащился.
- Дженни, я не о том, что в книге написано, а о том, какое впечатление увиденное произвело на автора! Перерождение, понимаешь?
Жанна обошла стол, встала у Терехова за спиной, положила ладони ему на затылок, начала медленно массировать большими пальцами затылочные доли, и Терехов успокоился, его перестала бить дрожь, глаза сами собой закрылись, он застыл, отдавшись ощущению покоя.
- Мир, - пробормотал Терехов. - Не другой мир. Просто мир. Настоящий…
Настоящий, - подумала Жанна, и он услышал ее мысль, она передалась ему через пальцы, лежавшие на затылке, и еще ему передалось, что Ресовцев, конечно, знал что делал, и не собирался он умирать, не уходил из жизни, а возвращался в нее, не покидал мир, а оставался в мире. Нужно это понять - не обыденной логикой, а истинной, той, что позволяет вернуться в прошлое, оставаясь в настоящем, и узнать будущее, перебросив его в далекое забытое прошлое…
* * *
- Я ищу его в себе, - сказал Терехов, - и не нахожу.
- Не старайся, - сказала Жанна. - Все в подсознании. Придет само.
- Или не придет… - пробормотал Терехов. - И как тогда жить?
- А как я жила с Эдиком последние годы? Он понимал, я - нет.
- Хочу попробовать еще раз. Увидеть. Почувствовать. Это программа так влияет - на зрение, слух, да?
- Володя, при чем здесь программа? Просто спусковой крючок. Эдику она стала не нужна, когда он открыл общий закон сохранения и понял, как им пользоваться.
- Господи! - сказал Терехов. - Мне кажется, я вспомнил. Сейчас…
- Не нужно вслух, - попросила Жанна. - Я вижу, что ты думаешь. Просто вспоминай, хорошо?
- Да. Да…
Глава двадцать третья
В тот вечер он выпивал с Пашкой Брилевым в ресторанчике со странным названием "Толстяк". Уютное заведеньице, открытое совсем недавно и, видимо, претендовавшее на особую клиентуру - людей, желавших сбросить лишний вес и потому соблюдавших крутые диеты, которыми повара в "Толстяке" могли их обеспечить. Терехов толстым себя не считал, хотя за последние недели поправился килограммов на пять, а Пашка и вовсе был худ, как жердь. В отличие от Терехова, он любил хорошо поесть, а в "Толстяке", как он слышал, готовили удивительно вкусные овощные тефтели - для похудания, конечно, но ведь с одного раза не похудеешь.
Они сидели у окна, глядели на десятки солнц, отражавшихся в окнах дома напротив, удивлялись тому, какие все солнца разные - в одном окне отражение было ярко-оранжевым, в другом - зеленоватым, будто из бутылочного стекла, в третьем - бледно-желтым, как свежий яичный желток, а в крайнем окне справа солнце отразилось длинной узкой белой полосой и вдруг исчезло, испустив на прощание угасающий вопль в виде короткой неяркой вспышки.
О чем говорили? О литературе, естественно. О чем еще они могли говорить? Брилев, как и Терехов, ждал выхода в свет своей книги и порывался пересказать ее содержание, а Терехов этого терпеть не мог.
- Ты не слушаешь, - обиделся, наконец, Пашка. - Ты хоть понимаешь, что еще через пару лет пересказывать сюжеты никто не будет по той простой причине, что не останется ни сюжетов, ни фабулы? Исчезнут, растворятся в тексте.
- Да ну, - отмахнулся Терехов. - Не преувеличивай. Если десяток графоманов решили обойтись без сюжета ради собственного самовыражения, из этого еще не следует, что все бросятся писать бессюжетные вещи. Чушь какая! Триллер без сюжета - нонсенс! А нынешняя литература без триллера - нонсенс в квадрате!
- А что? - оживился Брилев. - Хорошая идея. Именно триллер без сюжета. Да что я говорю… Можно подумать, в нынешних триллерах есть сюжет! Беготня, стрельба, драки, свой или чужой - не разберешь, финал отменили, как буржуазию после Октябрьской революции. Все открыто для следующей серии…
- В моих триллерах, - гордо сказал Терехов, - сюжет есть. На днях у меня выйдет книга…
Он осекся. Мог ли он пересказать сюжет "Элинора"? Был ли вообще сюжет в этой книге? Читалась она на одном дыхании, но это не было дыханием сюжета. Это было чужое угрожающее дыхание в затылок, когда хочется быстрее бежать, чтобы преодолеть, закончить, закрыть и… забыть?
- Ну, - сказал Семин, разливая по рюмкам остатки водки из графинчика, - не нужно сюжет, скажи хоть, как называется. Наверно, что-нибудь вроде "О смерти не говори - о ней все сказано"?
- Нет, - протянул Терехов. Может, он слишком много выпил, но что-то изменилось в его сознании, в ощущениях, воздух потерял прозрачность, мельчайшие мошки влетели в зал и мельтешили перед глазами, застилая обзор, а может, это не мошки были вовсе, откуда в Москве столько мошек, и никто ведь, кроме Терехова, их не видел, никто не размахивал руками перед лицом, разгоняя мелюзгу, и Паша тоже смотрел спокойно, даже вальяжно, если можно говорить о вальяжности взгляда, с каким-то превосходством; конечно, Брилев всегда считал себя писателем повыше рангом, чем Терехов, он, видите ли, о жизни писал, о любви и дружбе поколений, а Терехов о преступлениях, нет, мошек Пашка не видел, это точно, и значит, не мошки это вовсе, а - Терехов вдруг понял совершенно отчетливо, - молекулы воздуха, те самые, которые видеть человеку не дано…
Мошки-молекулы устремились к выходу, возник ветер, ураган, давление которого ощущал лишь Терехов. Брилев, сидя напротив, что-то говорил, но звуки до Терехова не доносились и не могли доноситься - звуки не распространяются в безвоздушном пространстве, а воздуха в "Толстяке" не осталось, воздух вместе с мошками (или мошки вместе с воздухом?) устремился на улицу, Терехову пришлось встать и бочком, чтобы не задеть, не потревожить живую воздушную массу, шаг за шагом перемещаться к двери, а потом через холл на улицу, он еще успел подумать, что надо бы заплатить за обед, не сваливать же все на Пашку, тот ему в жизни не простит, и в это время рядом возник официант и говорил что-то; Терехов, не глядя, сунул в протянутую руку ассигнацию, возможно, сотенную, а может, более крупную, официант отстал, растворился в мерцавшем воздухе, Терехов рванул на себя дверь, тяжелую, как танк, вывалился на улицу…
И все прошло. Сразу. Какие мошки? Чистый вечерний воздух, пропахший сложной смесью скошенной травы, бальзамов и - как же без него! - бензина. А еще был запах домашнего пирога и жаренного мяса, и теплых детских пеленок и еще чего-то, что следовало вдохнуть полной грудью и принять в себя…
Запах вел Терехова, будто охотничьего пса, взявшего след лисицы. Терехов быстро шел по бульвару, а потом по узкой и длинной улице, названия которой не знал, а смотреть на таблички не мог, потому что все ощущения сосредоточились в обонянии. Он шел, даже бежал где-то, сворачивал влево, вправо, мыслей не осталось, одно лишь желание - дойти, не потерять след.
Перед ним возникла темная дверь с золоченной ручкой, слегка облезлой, как и положено дверной ручке, к которой каждый день прикладывались десятки ладоней, оставляя свои следы и снимая - молекулу за молекулой - бронзовую тонкую позолоту.
Он вошел, оказался перед лестницей и начал по ней подниматься - уверенно, будто к себе домой, хотя никогда не был здесь прежде и не знал, зачем пришел и к кому.
На втором этаже, когда Терехов проходил мимо квартиры с номером "3", дверь слегка приоткрылась, и из темной узкой щели на него посмотрел глаз - внимательный, как объектив фотоаппарата.
- Здравствуйте, - пробормотал Терехов.
На третьем этаже дверь пятой квартиры оказалась открытой, и он вошел, понимая, что его ждут, но не понимая, как он понимает то, чего понимать не может.
Вошел, закрыл за собой дверь, включил в прихожей свет - выключатель слева, инстинктивное движение, - прошел в гостиную и увидел, наконец, хозяина: мужчину лет сорока в домашнем халате и выглядывавших из-под халата шлепанцах на босу ногу. Мужчина был коренаст, с длинными руками, торчавшими из рукавов халата, будто рачьи клешни, шея выглядела прочной, как тумба, и Терехов почему-то подумал, что за такую шею человека очень трудно повесить, он даже представил себе на мгновение эту картинку - веревка, свисавшая с потолка, раскачивавшееся маятником тело, видение исчезло, а лицо у хозяина оказалось очень даже приятным: улыбчивый взгляд ярко-синих глаз, густые брови и шевелюра, рассыпанная в художественном беспорядке.
- Вот, значит, как, - произнес хозяин странную фразу и кивком предложил Терехову сесть в кресло у журнального столика.
- По-моему, мы с вами где-то встречались, - сообщил Терехов, усаживаясь. Ему действительно так показалось, он видел это лицо, точно видел, только не мог вспомнить где и когда - при важных для него обстоятельствах, это точно, но больше в голову ничего не приходило, а хозяин помочь не захотел, ходил по комнате, то и дело наступая на полы халата, механическим движением подергивая их и выставляя босые пятки.