Он понял. Потому что он, тот, каким был на самом деле, существовал не в одном - и тем более не четырехмерном - пространстве-времени, а в бесконечно большом числе измерений, и потому ошибался, пытаясь вообразить себя пусть очень сложным, но все-таки существом, состоящим из ног-рук, туловища, головы и внутренних органов.
Один из его пальцев был астероидом в звездной системе, где светила яркая голубая звезда, и этим пальцем Терехов не мог пошевелить по собственному желанию, палец будто прилип к орбите, мчался по ней, и ничего с этим нельзя было сделать…
…еще один палец оказался дикой в своем кажущемся безумии идеей уничтожения трехсот карликовых галактик в одном из многочисленных скоплений, расположившихся между двумя длинными и кривыми провалами в пространственно-временной ткани - провалы вели в прошлое, в начало времен, и расширялись вместе с материей Вселенной, как расширялся когда-то Атлантический океан по мере удаления друг от друга материков Америки и Европы…
…не стал задумываться над справедливостью решения, но палец свой - рефлекторно? были ли у него какие-то врожденные рефлексы? - рассеял в пространстве идей, удивившись одновременно их многочисленности и плоскости самого пространства, в котором пустые идеи шевелились и наползали друг на друга, как дождевые черви…
…и увидел одним из своих многочисленных глаз, как на фоне заходившего зеленого солнца, ослепительного в своей красоте, а вовсе не в реальной силе посылаемого в пространство света, возникла знакомая тень, придвинулась и вошла в его, Терехова, существо, слилась с ним и подумала, и давление мысли заставило Терехова сжать пальцы в кулаки - газовый смерч достиг-таки карликовых галактик и начал сдувать звезды с орбит, будто пылинки с гладкой поверхности полированного стола:
- Уходи!
Куда? От кого? Зачем?
Пальцы разжались, тень выскользнула из глубины, чернота сжалась в точку, а свет разлился, затопил лощины, лагуны, поляны, овраги, поднялся в небо непрочным столбом и уперся в твердь, пробил ее, и твердь взорвалась, пролилась градом камней, сгоравших в атмосфере и казавшихся злым дождем, раздиравшим тело сознания; возникла боль, ощущение, которого быть не могло, потому что Терехов не хотел его и, следовательно, не позволял быть, но боль все равно явилась, и он спрятался в себе, в собственных мыслях, как карлик в дремучем и непроходимом лесу, а лес загудел, разлившийся свет потоком сметал вековые деревья, выглядевшие почему-то столбами без веток, без корней, без мыслей, унесенных светом, растворившихся в свете…
- Нет! - закричал Терехов и утонул в ослепившем его мире. Белизна выжгла сетчатку, и он больше не видел. Белизна ошпарила мозг, и он перестал понимать. Белизна заполнила все, и ничего не осталось, чтобы…
"Левия… Левия…"
Имя летело сигналом в бесконечной белизне, и не было больше ничего, кроме имени. Имя стало Богом, и имя было Бог, а суть Бога была - Она.
"Левия…"
* * *
- Левия… - повторил Терехов.
Он лежал на диване, рубашка на груди была расстегнута, майка подвернута до шеи, теплая ладонь Жанны лежала там, где сердце, а сердце - так показалось Терехову - не билось, он не чувствовал его ударов, он вроде бы даже и не дышал, во всяком случае, не ощущал такой потребности.
Страха не было тоже - он знал, что умер, но удивлялся только тому, что видел окружающее собственными глазами, а не откуда-то сверху, как описывали свидетели, побывавшие в состоянии клинической смерти.
- Левия, - повторил он и понял, что слова звучали в его мозгу, вслух он не мог сказать ничего. Терехов напряг мышцы груди и заставил воздух, сохранившийся в легких, протиснуться сквозь трахею и гортань, из горла вырвался хрип, и это было пока все, на что он оказался способен.
Но это движение запустило жизненные процессы в организме, и он почувствовал, как сердце с усилием, будто тяжелый состав, тронувшийся с места, тихо расширилось и сжалось, и опять расширилось, и снова сжалось, первый удар, второй, и еще, на лице Жанны появилось счастливое выражение, она закусила губу, а потом упала Терехову на грудь и разрыдалась так громко, что, казалось, звуки заполнили комнату без остатка, и весь мир, и воздух плакал тоже, потому что на лице Терехов ощутил неизвестно откуда взявшуюся влагу - может, это было его собственные слезы, может, и он тоже плакал, потому что понял: совсем недавно был мертвым, а теперь опять живой.
- Левия, - произнес он.
Имя действительно прозвучало, а не только подумалось, Жанна услышала, она обнимала Терехова, гладила его щеки, трогала его волосы, будто не могла поверить, что он вернулся.
- Ты ее видел? - спросила Жанна, Терехов задумался и ответил честно:
- Нет, но я теперь знаю…
Он замолчал и задумался над тем, какое знание вынес из мира, где побывал и где был собой, таким, каков он на самом деле.
- Холодно, - сказал он, и Жанна принялась застегивать рубашку на его груди, но холодно ему было вовсе не поэтому, холод пространства и звездный жар еще не перемешались в его сознании и существовали отдельно, холод был внизу, в ногах, а жар вверху, в голове.
- Жарко, - сказал он.
Он попытался подняться, но Жанна сказала "лежи, пожалуйста, лежи, не двигайся", и Терехов послушно опустился на подушку. Все прошло, он чувствовал себя нормально, и воспоминания о собственной смерти быстро стерлись, как стирается из памяти дурной сон, стоит лишь проснуться и увидеть потолок над головой, и солнечный луч, прорезавший воздух от окна к дивану.
Терехов понял, что сейчас - через минуту, а то и раньше, - он забудет все, что видел, узнал и понял, он уже забыл имя, которое только что произнес. Кого он звал сейчас?
- Жанна, - позвал он, - Жанночка, что со мной было?
- Лежи, - повторила Жанна, - сейчас приедет "скорая", Лида ждет на улице, чтобы не искали.
- Не нужно "скорую", я прекрасно себя чувствую, - сказал Терехов и сел. - Честно, - сказал он, - со мной все нормально. Я должен записать, иначе забуду.
Он забыл. Что-то случилось с ним, что-то очень необычное, он побывал… где? Терехов не помнил. Потерял сознание - да. Очнулся на диване, увидел над собой лицо Жанны. Что происходило между этими моментами?
- Долго я… - спросил он, - долго меня не было?
- У тебя ничего не болит? - спрашивала Жанна. - Сердце? В груди? Голова?
- Ничего, - нетерпеливо сказал он.
В прихожую кто-то вломился без звонка, вошла Лидия Марковна, за ней двое в белых халатах, у одного в руке был чемоданчик, а второй - врач - подошел к Терехову и, властно уложив его на спину, внимательно вгляделся в лицо, ткнул холодное дуло стетоскопа под сосок. Терехов не знал, что сказала врачу Лидия Марковна, но ожидал он, похоже, увидеть труп.
- Ритм нормальный, - недовольно сообщил врач, - и наполнение вполне приличное. Сделаем кардиограмму, на всякий случай, лично я не думаю, что это так уж необходимо.
Минуты через три, сворачивая провода, он похлопал Терехова по груди и сказал:
- Жить будете. Может быть, даже долго. И вообще, скажите мне, пожалуйста, почему народ в последнее время пошел такой пуганый? Чуть что - скорую. Перед вами вызов был - мужик с табурета сверзился и решил, что сломал ногу. На самом деле даже растяжения не оказалось - просто испугался.
- Человек был совсем без сознания! - воскликнула Лидия Марковна. - О чем вы говорите? Сердце не билось, и не дышал он!
- Да? - нарочито удивился врач и сделал санитару знак - сматывайся, мол, а я сейчас, только бумагу заполню. Он присел за стол, быстро вписал в бланк какие-то термины, потребовал паспорт, у Терехова паспорта не оказалось, и Жанна достала свой.
- А ваш-то мне зачем? - удивился врач и вписал тереховские данные с его слов. Оставил бумагу на столе и исчез, бормоча под нос ругательства, а может, напевая песенку, без которой дежурство казалось ему пресным, как вода в стоячем болоте.
Терехов встал и со стеснением (кого он, собственно, стеснялся? Лидии Марковны? Она на него не смотрела, внимательно изучала оставленный врачом эпикриз) заправил в брюки рубашку.
- Дженни, - сказал он, опустившись перед ней на колени, - пожалуйста, не нужно плакать. Ничего не случилось. Пожалуйста…
- Да-да, - сказала она. - Просто… Такое уже было дважды. С Эдиком.
- Вот как? - сказал Терехов. - Давно?
- Нет… Зимой… И недели три назад. А сколько раз в мое отсутствие - не знаю. Сидел, как ты сейчас, перед компьютером, и вдруг…
Терехов вспомнил: да, он смотрел на экран, вызвал какую-то программу, а дальше… Провал.
- Пойду, - сказала Лидия Марковна. - Жанночка, ты гостя не отпускай. Тут написано, что он здоров, но так не бывает, чтобы только что был мертвый, а через минуту выздоровел. Владимиру Эрнстовичу полежать надо.