Терехов вошел в гостиную, где старой мебели было столько, что комната больше походила на склад в магазине, торговавшем подержанными вещами. Между креслом, куда Терехов был приглашен садиться, и диваном, где уже сидела и глядела на него враждебным взглядом большая серая кошка, было ровно столько места, чтобы поставить ногу. Терехов выбрал кресло, полагая, что там нет никакой живности, которую пришлось бы потревожить, и, конечно, ошибся: опустившись на огромную плоскую подушку, он услышал страшный взвизг и вскочил с колотившимся сердцем и мыслью о том, что раздавил котенка.
- Не обращайте внимания! - крикнула откуда-то хозяйка. - Это пружина. Я все забываю позвать мастера. Нет, не забываю, я зову, а он не приходит, вот как!
- Понимаю, - пробормотал Терехов, не надеясь, что его услышат. Второй раз он садился осторожно, нащупывая собственным задом укрывшуюся под подушкой пружину, и вроде бы ему почудилось какое-то напряжение, сдавленный вздох, будто не пружина это была, а кто-то живой (неужели действительно котенок?). Устроившись в кресле, Терехов осмотрелся и понял, что жить в такой обстановке не смог бы, мебель - старый сервант, старое трехстворчатое трюмо с потемневшими зеркалами, старый книжный шкаф со старыми, времен первой оттепели, судя по корешкам, книгами - давила на его сознание, мешала думать, ему хотелось задать Лидии Марковне два-три вопроса, получить честные ответы и уйти отсюда, не дожидаясь Жанны Романовны, не хотел Терехов ее дожидаться, здесь была ее территория, а он предпочитал быть на своей.
Лидия Марковна вплыла в комнату с подносом, на котором стояли, как башни-близнецы, два высоких стакана с темным соком. Стаканы тоже были, конечно, старыми - Терехов в детстве видел такие у кого-то из своих школьных приятелей: на стекле были изображены яркими красками сцены из диснеевских мультиков, от времени рисунки почти стерлись, и сейчас трудно было сказать - то ли это гномы из "Белоснежки", то ли мышиное войско из "Щелкунчика".
- Морс, - сообщила Лидия Марковна, когда Терехов взял холодный стакан. - Клюква. Сама делала. Попробуйте, очень вкусно.
Пришлось отхлебнуть, хотя Терехов терпеть не мог клюкву - ни обычную, ни развесистую. Напиток оказался таким, каким и должен был - терпким и противным.
- Извините, я ненадолго, - сказал Терехов, когда хозяйка квартиры устроилась перед ним на диване, положив кошку, как муфту, к себе на колени. Сняв пальто, Лидия Марковна осталась в платье, сшитом, видимо, в середине семидесятых - длинном, широком, с вытачками и рюшками, которые всегда представлялись Терехову верхом безвкусицы. - Не хочу отнимать у вас время…
- У меня много времени, - задумчиво сказала Лидия Марковна. - И я люблю, когда у меня его отнимают. Тоскливо одной. Дочь с зятем в свою квартиру переселились, а внуки… Что внуки - у них другая жизнь.
Было это признание искренним или сделано специально для того, чтобы гость проникся к хозяйке жалостью и сказал то, что, возможно, не хотел говорить? Терехову показалось, что теперь, после ее слов, он понял, почему Лидия Марковна часами стоит у двери, глядя в глазок, смотрит на всех, кто приходит к соседям, - так вот постоишь, и фантазия начинает показывать картины, не происходящие в реальности. Будто кто-то приходил к Ресовцеву, а потом ушел…
- Вы сказали Жанне Романовне, - начал Терехов, - что вечером шестнадцатого сентября видели, как я входил к Эдуарду Викторовичу и как выходил…
- Не видела, - твердо сказала Лидия Марковна, и Терехов запнулся, удивился и обрадовался одновременно: значит, она на самом-то деле ничего не видела? Очень интересно!
- Я не видела, как вы входили к Эдику и как выходили, он ведь живет… извините, жил, это так странно говорить о нем в прошедшем… да… этажом выше. Конечно, не видела. Но вы проходили мимо моей двери, когда поднимались наверх и когда спускались, и еще я слышала, как Эдик открыл вам дверь и как вы потом уходили, и как вы прощались с ним слышала, в подъезде очень звонкая акустика…
- А дверь вы открыли, чтобы лучше слышать? - с неожиданно нахлынувшей злостью сказал Терехов.
- Конечно, - Лидия Марковна не думала смущаться.
- И вы точно уверены, что это был именно я?
- Сейчас, когда мне посчастливилось с вами познакомиться лично, я не сомневаюсь - конечно, это вы были, разве сами вы этого не помните? Вы ведь трезвые были, это сразу видно.
- Ага, - сказал Терехов. - И как я был одет, помните?
- О, на одежду у меня абсолютная память, - оживилась Лидия Марковна. - Я и лица хорошо запоминаю, а одежду - конечно, какой разговор! На вас был светло-серый костюм, скорее всего, чешский, я знаю такой покрой (Действительно, чешский, подумал Терехов, на Новом Арбате покупал год назад), и темно-зеленая рубашка в светлую полоску с отложным воротником (Черт, подумал Терехов, это невозможно, зеленую рубашку в тот вечер я еще не получил из прачечной!), бежевый галстук, черные туфли, итальянские, не те, что сейчас на вас, а более легкие (Я их с июня не надевал, подумал Терехов, там подметка начала отклеиваться, все никак в обувную не соберусь). Ну и… Да, кепочка такая, вроде панамы, аккуратная, темного цвета, почти черная, но скорее темно-коричневая…
- Ну и память у вас! - Терехов не сумел сдержать возгласа восхищения.
- Не жалуюсь, - довольно сказала Лидия Марковна. - Что, все правильно описала? Вы в этом и были у Эдика?
- Все правильно, - повторил Терехов и закончил твердо, будто гвозди в крышку гроба вколачивал: - Только чешский свой костюм я не надевал с весны, хожу в этом, французском, рубашка в тот вечер была в стирке, туфли итальянские с весны валяются в обувном ящике, а кепка… Да, кепку я носил, но не был я у Эдуарда Викторовича ни в тот вечер, ни в какой другой! Я даже не знаю, где он живет, понимаете?
- Да? - удивилась Лидия Марковна. - Как же не знаете, если сами сюда пришли?
Терехов только рукой махнул. Как он мог объяснить, что к дому Ресовцева его привела интуиция или, возможно, ощущение, заставлявшее птиц лететь туда, где ждало их теплое зимовье. Терехов читал, что птицы чувствуют напряжения магнитных полей и летят вдоль силовых линий так же, как опытный водитель ведет машину по едва заметной колее. Может, сегодня и он, как птица, почувствовал напряжение поля, связавшего его невидимыми силовыми линиями с этим человеком, Ресовцевым, и со всем, что его окружало при жизни, со всем, что ему принадлежало, и что, оставшись бесхозным после его смерти, теперь по наследству перешло к Терехову?
Роман, например.
- Кто его обнаружил? - хриплым, будто севшим голосом задал Терехов неожиданный даже для себя вопрос.
- Его? - переспросила Лидия Марковна, хотя прекрасно поняла, о ком шла речь. - Ах, вы о… Я. Это было ужасно, но Эдуарда Викторовича именно я… Мне соль была нужна, кончилась вдруг, я поднялась на этаж, позвонила, никто не открывал, но я точно знала, что Эдуард Викторович дома, он спускался утром за газетами, а потом больше не выходил… Почему вы спрашиваете? - неожиданно поинтересовалась Лидия Марковна, прервав эмоциональный рассказ.
- Кто-то должен был его обнаружить, верно? - объяснение выглядело глупым, но Лидию Марковну эта сентенция вполне устроила, она кивнула, подняла взгляд к потолку, будто хотела разглядеть там картину, виденную недавно и запечатленную в памяти, как на видеопленке, которую теперь приходилось ради гостя прокручивать в ускоренном режиме.
- Самое ужасное, - сказала она, - я точно знала: что-то случилось, а мне не верили, даже Жанночка, представляете?
- Н-нет, - признался Терехов. - Вы вошли в квартиру? Как? Дверь была открыта?
- Я о том и говорю! - воскликнула Лидия Марковна. - Как я могла войти? Конечно, было заперто. И на звонки Эдуард Викторович не отвечал. Я сразу позвонила Жанночке, сказала: что-то с Эдиком, приходите! А она: "Что вы, Лида, он работает, не хочет, чтобы мешали". Работает! Он тогда уже час мертвый был - это мне потом врач из милиции сказал, представляете?
- Но вы же не могли знать… - пробормотал Терехов.
- Я чувствовала! У Иры, это соседка снизу, милая женщина, только, извините, редкая дура, у нее весной случился сердечный приступ, она даже "скорую" вызвать не могла, так ее, бедную, прихватило. И знаете? Я тут сидела, телевизор смотрела, и вдруг чувствую - что-то не то, плохо кому-то, очень плохо, и пошла по этажам спрашивать. Всех на ноги подняла - хорошо, Ира свою дверь на ключ никогда не запирает, правильно делает, ворам у нее красть нечего, а соседи при случае, вот как тогда…
- Да-да, - прервал Терехов разговорившуюся женщину. - Вы почувствовали. Почему? Была причина? Он что-нибудь вам говорил? В тот день или раньше?
- О чем вы? - с недоумением спросила Лидия Марковна. - Если бы была причина, разве я что-нибудь почувствовала бы?
- Резонно, - Терехову показалось, что он произнес слово вслух, но на самом деле он лишь подумал, что это действительно резонное замечание, несмотря на парадоксальность: если бы у Лидии Марковны была какая-то реальная причина подозревать, что сосед совершит над собой ужасное, то ее попытка проникнуть в его квартиру была бы не чувствами и ощущениями вызвана, а логическими аргументами, совсем другая история…
- Жанна приехала через полчаса, вошла и как закричит! Я сразу поняла…
- Как вы могли понять? Вы вошли с Жанной Романовной?
- Вызвала "скорую", - продолжала Лидия Марковна, игнорируя вопрос Терехова, - а врачи милицию позвали. Ко мне потом следователь зашел, позже к вечеру, я ему все рассказала, кроме…
Она многозначительно посмотрела на Терехова, давая понять, что главное осталось между ними.
- Кроме чего? - не нужно было это спрашивать, но Терехов хотел выяснить, наконец, все до конца.